тавить. Ведь крометого, что это весьма опасная болезнь, ее начальная стадия протекала у менягораздо острее и томительнее, чем обычно. Приступы повторяются у меня такчасто, что вполне здоровым я себя уже никогда не чувствую. Но во всякомслучае я до настоящей минуты сохраняю такое присутствие духа, что, если мнеудастся удержать его надолго, я буду в гораздо лучшем положении, чем тысячитех, кто страдает от лихорадки или от боли лишь потому, что сами себе частовнушают, будто их муки невыносимы.
Бывает ложное смирение, порождаемое высокомерием. Мы сознаемся,например, в незнании многих вещей и скромно готовы согласиться с тем, чтотворения природы обладают некоторыми непостижимыми для нас качествами исвойствами, причин и механизма которых мы не в состоянии познать; но, делаяэто честное и добросовестное признание, мы стремимся добиться того, чтобынам поверили тогда, когда мы скажем, что вот такие-то вещи мы понимаем. Намне нужно вовсе далеко ходить в поисках необычайных явлений и чудес:по-моему, среди вещей, наблюдаемых нами повседневно, встречаются настольконепонятные, что они не уступят никаким чудесам. Разве не чудо, что в каплесеменной жидкости, из которой мы возникли, содержатся зачатки не тольконашего телесного облика, но и склонностей и задатков наших родителей? Где вэтой капле жидкости умещается такое бесчисленное количество явлений?
И каков стремительный и беспорядочный ход развития этих признаковсходства, в силу которого правнук будет походить на прадеда, племянник надядю? В Риме были трое представителей рода Лепидов, родившихся не один задругим, а в разное время, у которых один и тот же глаз был прикрыт хрящом [12]. В Фивах существовал род, у всех представителей которого была родинка ввиде наконечника копья, и если у кого такой родинки не было, он считалсянезаконнорожденным [13]. Аристотель сообщает [14], что у одного народа, гдесуществовала общность жен, детей узнавали по сходству с отцами.
Возможно, что предрасположение к каменной болезни унаследовано мной ототца, так как он умер в ужасных мучениях от большого камня в мочевом пузыре.Это несчастье свалилось на него на 67-м году жизни, а до этого у него небыло никаких признаков, никаких предвестий ни со стороны почек, ни состороны каких-либо других органов. Пока с ним не стряслась эта беда, онпользовался цветущим здоровьем и болел очень редко; да и заболев, онпромучился целых семь лет. Я родился за двадцать пять с лишним лет до егозаболевания, когда он был в расцвете сил, и был третьим по счету из егодетей. Где же таилась в течение всего этого времени склонность к этойболезни? И как могло случиться, что, когда отец мой был еще так далек отэтой беды, в той ничтожной капле жидкости, в которой он меня создал, ужесодержалось такое роковое свойство? Как могло оно оставаться столь скрытым,что я стал ощущать его лишь сорок пять лет спустя, и проявилось оно до сихпор только у меня, одного из всех моих братьев и сестер, родившихся от однойматери? Кто возьмется разъяснить мне эту загадку, тому я поверю, какое быколичество чудес он ни пожелал мне растолковать, лишь бы только он непредложил мне — как это нередко делают — какое-нибудь объяснение настольконадуманное и замысловатое, что оно оказалось бы еще более странным иневероятным, чем само это явление.
Да простят мне врачи мою дерзость, но из той же роковой каплизародились и воспринятые мной ненависть и презрение к их науке; антипатия,которую я питаю к их искусству, несомненно мной унаследована. Мой отецпрожил семьдесят четыре года, мой дед — шестьдесят девять, а мой прадедоколо восьмидесяти лет, не прибегая ни к каким медицинским средствам. Долженпояснить: все то, что не употребляется в повседневной жизни, ими считалосьлекарством. Медицина складывается из примеров и из опыта, но таким жеобразом составилось и мое мнение о ней. Разве это не вполне достоверный ивесьма убедительный опыт? Я не уверен, сумеют ли они наскрести в своиханналах троих таких же людей, как мой отец, дед и прадед, родившихся,выросших и умерших в одной и той же семье, под одним и тем же кровом,которые прожили бы столько же лет, подчиняясь их правилам. Они должныпризнать, что в этом вопросе если не научные соображения, то удача — на моейстороне, а для врачей удача важнее научных соображений. Пусть не ссылаютсяони в доказательство своей правоты на меня, каков я сейчас; пусть не грозятмне, находящемуся в когтях болезни; это был бы чистейший обман. Бесспорно,что приведенные мной примеры из истории моей семьи красноречиво говорят вмою пользу, и врачи становятся перед ними в тупик. В человеческих делахтакое постоянство редко. Прадед мой родился в 1402 году, так что все этодлится в нашей семье почти двести лет (недостает лишь восемнадцати). Нетпоэтому ничего удивительного, что опыт начинает нам изменять. Пусть нессылаются на боли, во власти которых я нахожусь: разве мало тех сорока семилет, в течение которых я не знал болезней? Если даже я стою у своегожизненного предела, все же путь мой был достаточно долог.
Мои предки не любили медицину по какому-то непонятному ибессознательному чувству. Уже один вид лекарств внушал моему отцуотвращение. Мой дядя по отцовской линии, духовное лицо, господин де Гожак, сдетства отличался болезненностью, но умудрился все же при своем слабомздоровье прожить шестьдесят семь лет; и вот, когда однажды он заболелтяжелой и длительной лихорадкой, врачи велели объявить ему, что если он неприбегнет к медицинской помощи (они называют помощью то, что частооказывается помехой), то неминуемо умрет. Как ни напуган был этот милейшийчеловек объявленным ему суровым приговором, но ответил: «Значит, я уже могусчитать себя мертвым». Однако, по милости божьей, предсказание врачейоказалось ложным, что выяснилось весьма скоро.
Из братьев моего отца — а их было трое — только самый младший, господинде Бюссаге, который был немного моложе других, признавал врачебноеискусство, думаю, потому, что ему приходилось иметь дело и с другимиискусствами, — ведь он состоял советником парламента. Но результат этогопризнания был весьма неутешительный, ибо, будучи на вид самым крепким посложению из братьев, он умер значительно раньше их, за исключением лишьодного брата, господина де Сен-Мишеля.
Возможно, что это врожденное отвращение к медицине я воспринял от них,но если бы это была единственная причина моего отрицательного отношения кней, я попытался бы побороть его. Ибо все такого рода склонности,возникающие в нас без участия разума, оказываются ошибочными: своего родаболезнь, с которой следует бороться. Не исключено, что у меня была этасклонность, но я еще углубил и упрочил ее своими размышлениями, которыепривели меня к сложившемуся у меня мнению о ней. Я не выношу, когдаотказываются принимать лекарство лишь на том основании, что вкус егонеприятен; это не в моем духе, ибо я считаю, что ради здоровья стоитпретерпеть всякие надрезы и прижигания, как бы мучительны они ни были.
Вместе с Эпикуром я полагаю, что надо избегать таких наслаждений,которые влекут за собой еще большие страдания, и принимать с готовностьюстрадания, несущие за собой несравненно большие наслаждения.
Здоровье — это драгоценность, и притом единственная, ради которойдействительно стоит не только не жалеть времени, сил, трудов и всяких благ,но и пожертвовать ради него частицей самой жизни, поскольку жизнь без негостановится нестерпимой и унизительной. Без здоровья меркнут и гибнутрадость, мудрость, знания и добродетели; достаточно противопоставить всемсамым убедительным направлениям, которыми философы пытаются нас уверить вобратном, образ, скажем, Платона: предположим, что он поражен падучей илиапоплексией, и посоветуем ему призвать в данном случае на помощь своиблагородные и возвышенные душевные качества. Всякий путь, ведущий кздоровью, я не решался бы назвать ни чересчур трудным, ни слишком дорогостоящим. Но у меня есть кой-какие другие соображения, побуждающие меняотноситься весьма недоверчиво к товару, который нам хочет всучить медицина.
Я вовсе не утверждаю, что не существует никакого врачебного искусства.Не может быть никакого сомнения в том, что среди неисчислимого множествасуществующих в природе вещей есть и благотворные для нашего здоровья. Япрекрасно знаю, что есть некие целебные травы, которые увлажняют, и другие,которые сушат; что хрен обладает ветрогонным свойством, а листья кассиидействуют как слабительное. Я знаю еще много разных других средств и несомневаюсь в их действии, так же как и в том, что согреваюсь от вина илинасыщаюсь бараниной: говорил же Солон [15], что, подобно другим лекарствам,еда является средством, излечивающим болезнь голода. Я не отрицаю пользы,извлекаемой нами из богатств природы, и не сомневаюсь ни в ее могуществе, нив том, что мы имеем полную возможность применить ее средства для нашихцелей. Я вижу, как щуки и ласточки прекрасно используют их. Но я не верю визмышления нашего разума, нашей науки и искусства, в которых мы не знаем ниграниц, ни меры и в угоду которым поступились природой и ее предписаниями.
Подобно тому как мы называем правосудием груду первых подвернувшихсянам под руку законов, применяемых часто весьма нелепо и несправедливо, иподобно тому как те, кто смеется над этим и изобличает эту глупость, отнюдьне стремятся изобличить само это благородное занятие, а лишь хотят указатьна злоупотребление священным именем правосудия и на профанацию его, — точнотак же и в медицине я глубоко чту ее славное название, цели, которые онасебе ставит, и те столь полезные вещи, которые она сулит человечеству, но уменя нет ни почтения, ни доверия к тому, что слывет у нас медициной.
Прежде всего опыт повелевает мне опасаться медицины, ибо на основаниивсего того, что мне приходилось наблюдать, я не знаю ни одного разрядалюдей, который так рано заболевал бы и так поздно излечивался, как тот, что