меньшей степени своей воле, чем благосклонной судьбе. Но существуют путислужения обществу, менее претящие мне и более соразмерные с моимивозможностями, и я знаю, что, если бы судьба в свое время открыла мне этипути ко всеобщему уважению, я пренебрег бы доводами рассудка и последовал еезову.
Те, кто вопреки моему мнению о себе имеют обыкновение утверждать, будтото, что я в своей натуре называю искренностью, простотою инепосредственностью, на самом деле — ловкость и тонкая хитрость и что мнесвойственны скорее благоразумие, чем доброта, скорее притворство, чеместественность, скорее умение удачно рассчитывать, чем удачливость, — нестолько бесчестят меня, сколько оказывают мне честь. Но они, разумеется,считают меня чересчур уж хитрым, и того, кто понаблюдал бы за мной вблизи, яохотно признаю победителем, если он не вынужден будет признать, что вся ихмудрость не может предложить ни одного правила, которое научило бывоссоздавать такую же естественную походку и сохранять такую женепринужденность и беспечную внешность — всегда одинаковую и невозмутимую —на дорогах столь разнообразных и извилистых; если он не признает также, чтовсе их старания и уловки не сумеют научить их тому же. Путь истины —единственный, и он прост; путь заботящихся о своей выгоде или делах, которыенаходятся на их попечении, — раздвоен, неровен, случаен. Я нередкосталкивался с поддельной, искусственной непосредственностью, силившейся —чаще всего безуспешно — выдать себя за настоящую. Уж очень напоминает онаосла Эзоповой басни [13], который, подражая собаке, положил от полнотычувств передние ноги на плечи своего хозяина, но в то время как собакувознаградили за это приветствие ласками, бедному ослу досталось в наградудвойное количество палок. Id maxime quemque decet quod est cuiusque suummaxime. [14] Я не пытаюсь отказывать обману в его правах — это означало быплохо понимать жизнь: я знаю, что он часто приносил пользу и что большинстводел человеческих существует за его счет и держится на нем. Бывают пороки,почитаемые законными; бывают хорошие или извинительные поступки, которые темне менее незаконны.
Правосудие как таковое, естественное и всеобщее, покоится на других,более благородных основах, чем правосудие частное, национальное,приспособленное к потребностям государственной власти: Veri iurisgermanaeque iustitiae solidam et expressam effigiem nullam tenemus; umbra etimaginibus utimur [15], — так что мудрец Дандамис, выслушав прочитанные при немжизнеописания Сократа, Пифагора и Диогена [16], счел их людьми великими вовсех отношениях, но порабощенными своим чрезмерным преклонением передзаконами; одобряя законы и следуя им, истинная добродетель утрачиваетнемалую долю своей изначальной твердости и неколебимости, и много дурноготворится не только с их разрешения, но и по их настоянию. Ехsenatusconsultis plebisque scitis scelera exercentur [17]. Яследую общепринятому между людьми языку, а он проводит различие междуполезным и честным, называя иные естественные поступки, не только полезные,но и насущно необходимые, грязными и бесчестными.
Но остановимся на одном примере предательства. Два претендента нафракийское царство затеяли спор о своих правах на него. Император помешал имприбегнуть к оружию. Тогда один из них, делая вид, будто жаждет дружескогосоглашения с соперником, которое может быть достигнуто при личном свидании,пригласил его к себе на пир и, когда тот прибыл к нему, повелел схватить егои убить. Справедливость требовала от римлян, чтобы они покарали стольгнусное злодеяние, но сделать это обычным путем им мешали препятствиявсякого рода, и так как тут нельзя было обойтись без войны и без риска, онине побрезговали предательством. Ради полезного они пошли на нечестное.Подходящим человеком для этого оказался некий Помпоний Флакк; прикрываясьлживыми речами и уверениями, он завлек преступника в расставленные ему силкии, вместо обещанного почета и милостей, заковал его в цепи и отослал в Рим [18]. Один предатель предал другого, что случается не так уже часто, ибо онинастолько исполнены недоверия ко всему и ко всем, что поймать их при помощиприменяемых ими же уловок — дело нелегкое, и мы это испытали на печальномопыте недавнего прошлого.
Пусть, кто хочет, делается Помпонием Флакком — таких, кто захотел бысделаться им, сколько угодно. Что до меня, то и моя речь и моя честность ивсе остальное во мне составляют единое целое; их высшее стремление — служитьобществу; я считаю это непреложным законом. Но если бы мне приказали взятьна себя обязанности судьи и заниматься разбором тяжб, я бы ответил: «Яничего в этом не смыслю»; или обязанности начальника землекопов, роющихтраншеи для войска, я бы сказал: «Я призван к более достойной роли»; равнымобразом, и тому, кто пожелал бы воспользоваться мною для лжи, предательстваи вероломства, ожидая от меня какой-нибудь важной услуги, или для убийства иотравления неугодных ему людей, я бы сказал: «Если я кого-нибудь обокрал илиограбил, отправьте меня немедленно на галеры». Ибо честному человекупозволительно говорить в том же духе, в каком говорили лакедемоняне снанесшим им поражение Антипатром, когда обсуждали с ним условия мира: «Тыможешь навязать нам любые, какие только ни пожелаешь, тяжелые иразорительные повинности, но навязывать постыдные и бесчестные — и непытайся: ты зря потеряешь время» [19]. Всякий должен дать себе самому такуюже клятву, какую египетским царям торжественно давали назначаемые ими судьи,а именно, что они не пойдут наперекор своей совести даже по царскомуповелению [20]. Мы откровенно презираем и осуждаем поручения известногорода; кто возлагает на нас подобные поручения, тот тем самым выносит намприговор и, если мы способны это понять, налагает на нас тяжкий груз иоковы. Насколько общественные дела улучшаются в таких случаях благодарявашему участию в них, настолько же ухудшаются ваши; чем лучше вы выполняетеподобное поручение, тем больший ущерб наносите самому себе. И вовсе не будетвнове, а порой, пожалуй, в какой-то мере и справедливо, если вас покарает заваши услуги тот же, кто использовал вас в своих целях. Вероломство можетбыть иногда извинительным; но извинительно оно только тогда, когда егоприменяют, чтобы наказать и предать вероломство.
Известно сколько угодно предательств, которые были не толькоотвергнуты, но и наказаны теми, в чьих интересах они предпринимались. Кто незнает приговора Фабриция врачу Пирра [21]? Но бывало и так, что повелевшийсовершить предательство сам же и расправлялся с тем, кого он использовал,ибо он перестал доверять предателю и не хотел оставлять за ним стольнепомерной власти и ему становились омерзительны раболепие и покорность,столь безграничные и столь подлые.
Ярополк, великий князь Русский, подкупил одного венгерского дворянина,поручив ему предательски умертвить польского короля Болеслава или, поменьшей мере, предоставить русским возможность причинить ему какой-нибудьсущественный вред. Этот дворянин, ведя себя, как подобает честному человеку,стал с еще большим усердием служить польскому королю и сделался членом егосовета и одним из самых близких к нему людей. Добившись этого высокогоположения, он дождался удобного случая и в отсутствие своего государявпустил русских в Вислицу, большой и богатый город, который они разграбили исожгли дотла, перебив при этом без различия пола и возраста не только всехего обитателей, но и большое число окрестных дворян, вызванных в городпредателем именно ради этого. Ярополк, утолив жажду мщения и удовлетворивгнев, который не был, впрочем, безосновательным (ибо и Болеслав нанес емутяжкое оскорбление, сделав с ним приблизительно то же), и пресытившисьплодами упомянутого предательства, увидел его ничем не прикрытую гнусность;рассмотрев его холодным и трезвым, не смущенным больше страстями взглядом,он почувствовал такие угрызения совести и такое раскаяние, что приказалвыколоть глаза и отрезать язык и срамные части тому, кто былнепосредственным виновником происшедшего [22].
Антигон убедил воинов аргираспидов предать в его руки Евмена, ихверховного военачальника и его противника; но едва они его выдали и онповелел его умертвить, как ему вздумалось стать вершителем божественноговозмездия и покарать столь подлое преступление; отослав предателей кправителю этой провинции, он строго-настрого наказал ему погубить иистребить их любыми способами. И вышло так, что из большого числа этихвоинов ни один не ступил больше на македонскую землю [23]. Чем лучше они емупослужили, тем отвратительнее в его глазах был их поступок и тем строженадлежало их наказать.
Раб, открывший убежище, где скрывался его господин Публий Сульпиций,немедленно получил свободу, как было предусмотрено в проскрипциях Суллы, но,став свободным, был тотчас же сброшен с Тарпейской скалы, что былопредусмотрено законами государства [24]. Таких предателей вешали с кошелькомна шее, в котором была их плата. Воздав должное частной и ограниченнойсправедливости, воздавали вслед за тем должное и справедливости как таковой.
Махмуд Второй, видя в своем младшем брате возможного соперника и желаяпо этой причине избавиться от него — дело в их роду обычное, —воспользовался услугами одного из своих приближенных военачальников, которыйи удушил Махмудова брата, заставив его проглотить сразу слишком много воды.После того как с этим было покончено, Махмуд во искупление столь