дела: ведь и частные и общественные дела вершатся именно такими людьми.Самые прекрасные движения нашей души — это наименее напряженные и наиболееестественные ее движения. Господи боже! Сколь драгоценна помощь благоразумиядля того, чьи желания и возможности оно приводит в соответствие между собой!Нет науки полезнее этой! «По мере сил» было излюбленным выражением иприсловьем Сократа [5], и это его выражение исполнено глубочайшего смысла.Нужно устремлять наши желания на вещи легко доступные и находящиеся у наспод рукой и нужно уметь останавливаться на этом. Разве не глупая блажь смоей стороны чуждаться тысячи людей, с которыми меня связала судьба, безкоторых я не могу обойтись, и тянуться к одному, двум, пребывающим вне моегокруга, или, больше того, упрямо жаждать какой-нибудь вещи, заведомо для менянедосягаемой. От природы я мягок, чужд всякой резкости и заносчивости, и этолегко может избавить меня от зависти и враждебности окружающих — ведь никтоникогда не заслуживал в большей мере, чем я, не скажу быть любимым, но хотябы не быть ненавидимым. Однако свойственная мне холодность в обращении небез основания лишила меня благосклонности некоторых, превратно и в худшуюсторону истолковавших эту мою черту, что, впрочем, для них извинительно.
А между тем я бесспорно обладаю способностью завязывать и поддерживатьна редкость возвышенную и чистую дружбу. Так как я жадно хватаюсь запришедшиеся мне по вкусу знакомства, оживляюсь, горячо набрасываюсь на них,мне легко удается сближаться с привлекательными для меня людьми ипроизводить на них впечатление, если я того захочу. Я не раз испытывал этусвою способность и добивался успеха. Что касается обыкновенных приятельскихотношений, то тут я несколько сух и холоден, ибо я утрачиваю естественностьи сникаю, когда не лечу на всех парусах; к тому же судьба, обласкав меня вмолодости дружбой неповторимой и совершенной и избаловав ее сладостью [6], ив самом деле отбила у меня вкус ко всем остальным ее разновидностям, прочнозапечатлев в сознании, что настоящая дружба, как сказал один древний [7], —это «животное одинокое, вроде вепря, но отнюдь не стадное». Кроме того, мнепо натуре претит общаться с кем бы то ни было, все время сдерживая себя, какпретит и рабское, вечно настороженное благоразумие, которое нам велятсоблюдать в разговорах с нашими полудрузьями или приятелями, и велят нам этоособенно настоятельно в наше время, когда об иных вещах можно говорить неиначе, как с опасностью для себя или неискренне.
При всем том я очень хорошо понимаю, что каждому, считающему, подобномне, своею конечною целью наслаждение жизненными благами (я разумею лишьосновные жизненные блага), нужно бежать, как от чумы, от всех этихсложностей и тонкостей своенравной души. Я готов всячески превозносить того,чья душа состоит как бы из нескольких этажей, способна напрягаться ирасслабляться, чувствует себя одинаково хорошо, куда бы судьба ее низабросила, того, кто умеет поддерживать разговор с соседом о его постройке,охоте или тяжбе, оживленно беседовать с плотником и садовником; я завидуютем, кто умеет подойти к последнему из своих подчиненных и должным образомразговаривать с ним.
И я никоим образом не одобряю совета Платона [8], предписывающего намобращаться к слугам неизменно повелительным тоном, не разрешая себе нишутки, ни непринужденности в обращении, как с мужчинами, так и с женщинами.
Ибо, кроме того, о чем я говорил выше, бесчеловечно и крайненесправедливо придавать столь большое значение несущественному, даруемомусудьбой преимуществу, и порядки, установленные в домах, где различие междугосподами и слугами ощущается наименее резко, кажутся мне наилучшими.
Иные стараются подстегнуть и взбудоражить свой ум; я — сдержать иуспокоить его. Он заблуждается лишь тогда, когда напряжен.
Narras et genus Aeaci,
Et pugnata sacro bella sub Ilio:
Quo Chium pretio cadum
Mercemur, quis aquam temperet ignibus,
Quo praebente domum, et quota
Pelignis caream frigoribus taces. [9]
Как известно, доблесть лакедемонян нуждалась в обуздывании и в нежном исладостном звучании флейт [10], укрощавших ее во время сражения, посколькусуществовала опасность, как бы она не превратилась в безрассудство ибешенство, — а ведь другие народы используют пронзительные звуки и громкиевыкрики, чтобы подстрекнуть и распалить храбрость солдат. Так и мы, как мнекажется вопреки общераспространенному мнению, большей частью нуждаемся принашей умственной деятельности скорее в свинце, чем в крыльях, скорее вхолодности и невозмутимом спокойствии, чем в горячности и возбуждении. Исамое главное: изображать из себя высокоученого мужа, находясь среди тех,кто не блещет ученостью, и непрерывно произносить высокопарные речи —favellar in punta di forchetta [11] — означает, по-моему, изображать из себя глупца. Нужноприспособляться к уровню тех, с кем находишься, и порой притворятьсяневеждой. Забудьте о выразительности и тонкостях; в повседневном обиходедостаточно толкового изложения мысли. Если от вас этого желают, ползайте поземле.
Ученым свойственно спотыкаться об этот камень. Они любят выставлятьнапоказ свою образованность и повсюду суют свои книги. В последнее время ихписания настолько прочно обосновались в спальнях и ушах наших дам, что еслипоследние и не усвоили их содержания, то, по крайней мере, делают вид, будтоизучили его; о чем бы ни зашла речь, сколь бы ни был предмет ее низменным иобыденным, они пользуются в разговорах и в своих писаниях новыми и ученымивыражениями,
Нос sermone pavent, hoc iram, gaudia, curas,
Нос cuncta effundunt animi secreta; quid ultra?
Concumbunt docte; [12]
и ссылаются на Платона и святого Фому [13], говоря о вещах, которые могбы столь же хорошо подтвердить первый встречный и поперечный. Наука, котораяне смогла проникнуть к ним в душу, осталась на кончике их языка. Если бывысокородные дамы соблаговолили поверить мне, им было бы совершеннодостаточно заставить нас оценить их собственные и вложенные в них самоюприродой богатства. Они прячут свою красоту под покровом чужой красоты. Аведь это великое недомыслие — гасить свое собственное сияние, чтобы излучатьсвет, заимствованный извне; они погребли и скрыли себя под грудамиухищрений. De capsula totae [14]. Причина тут в том, что они недостаточно знают самих себя; вмире нет ничего прекраснее их; это они украшают собою искусства и румянятрумяна. Что им нужно, чтобы быть любимыми и почитаемыми? Им дано и они знаютбольше, чем необходимо для этого. Нужно только немного расшевелить и оживитьтаящиеся в них способности. Когда я вижу, как они углубляются в риторику,юриспруденцию, логику и прочую дребедень, столь никчемную, столь бесполезнуюи ненужную им, во мне рождается опасение, что мужчины, побуждающие их кзанятиям ею, делают это с намерением заполучить власть над ними и на этомосновании держать их в своей власти.
Ибо какое другое оправдание этому мог бы я подыскать? Хватит с милыхдам и того, что они умеют без нашей помощи придавать своим глазам прелестьвеселости, нежности и суровости, вкладывать в свое «нет» строгость,колебание и благосклонность и понимают без толмача страстные речи,обращенные к ним их поклонниками. Владея этой наукой, они повелевают всеммиром, и выходит, что ученицы властвуют над своими учителями со всей ихученостью. Если им неприятно уступать нам хоть в чем-нибудь и любопытствотолкает их к книгам, то самое подходящее для себя развлечение они могутнайти в поэзии: это искусство лукавое и проказливое, многоликое, говорливое,все в нем тянется к наслаждению, все показное, короче говоря, оно такое же,как они. Наши дамы извлекут много полезного и из истории. В философии, в томразделе ее, где рассматриваются различные стороны жизни, они найдутрассуждения, которые научат их разбираться в наших нравах и душевныхсклонностях, препятствовать нашим изменам, умерять дерзость своих желаний,оберегать свою свободу от посягательств, продлевать радость жизни, сдостоинством переносить непостоянство поклонника, грубость мужа и докучноебремя лет и морщин и многим другим тому подобным вещам.
Бывают характеры в высшей степени своеобразные, нелюдимые, ушедшиецеликом в себя. Если говорить обо мне, то мое истинное призвание — общатьсяс людьми и созидать. Я весь обращен к внешнему миру, весь на виду и рождендля общества и для дружбы. Уединение, которое я люблю и которое проповедую,состоит, главным образом, в переносе моих привязанностей и мыслей на себясамого и в ограничении и сокращении не только моих усилий, но и моих забот ижеланий; достигается это тем, что я слагаю с себя попечение о ком-либо,кроме как о себе, и бегу, словно от смерти, от порабощения и обязательств, ине столько от сонма людей, сколько от сонма обступающих меня дел. Что жекасается физического уединения, то есть пребывания в одиночестве, то оно,должен признаться, скорее раздвигает и расширяет круг моих интересов, выводяменя за пределы моего «я», и никогда я с большей охотой не погружаюсь врассмотрение дел нашего государства и всего мира, как тогда, когда я наединесам с собой. В Лувре и среди толпы [15] я внутренне съеживаюсь и забиваюсь всвою скорлупу; толпа заставляет меня замыкаться в себе, и нигде я не беседуюсам с собой так безудержно и откровенно, с таким увлечением, как в местах,