ударить лицом в грязь перед присутствующими, которые смотрели на меня в оба,я задумал немного прикрыть скорбь упомянутой дамы тонким слоем румян ибелил. Ведь я хорошо знаю на опыте, насколько тяжела и неуклюжа у меня рукаи как я беспомощен в увещаниях. Или мои доводы бывают слишком замысловатымии слишком сухими, или я обрушиваю их слишком внезапно, или делаю это слишкомнебрежно. Разобравшись по истечении какого-то времени в сути ее страданий, яне предпринял попытки избавить ее от них при помощи веских и убедительныхдоводов, то ли потому, что у меня их не было, то ли потому, что рассчитывална больший успех, действуя по-иному; при этом я не остановил своего выборани на одном из тех способов, которые предписывает нам философия, когдатребуется доставить кому-нибудь утешение; я не утверждал, как Клеанф [2],что горе, на которое она жалуется, совсем не несчастье, или, какперипатетики [3], что это не такая уж большая беда, или, как Хрисипп [4],что жаловаться на это и несправедливо и отнюдь не похвально; я не советовал,как Эпикур, — хотя его способ крайне близок моему, — перенестись мыслью свещей тягостных на приятные; я не следовал также Цицерону, полагавшему, чтовсе эти доводы нужно свалить в одну кучу и пользоваться ими по меренадобности; но, отклоняя мало-помалу нашу беседу от ее основной темы ипереводя постепенно на предметы сначала близкие, а затем, по мере того как яовладевал вниманием моей собеседницы, и на более отдаленные, я незаметноотвлек в сторону грустные мысли моей дамы, и она взяла себя в руки иоставалась спокойной, пока я был возле нее. Те, кто после меня приняли насебя те же заботы, не смогли обнаружить в ее состоянии никаких улучшений, ипричина этого в том, что топор не добрался до корней ее скорби.
Я уже касался, пожалуй, одного вида отвлечений в общественной жизни.Что до использования отвлечений в борьбе с врагами, применявшихся Периклом вПелопоннесской войне [5], а многими другими в иное время и при иныхобстоятельствах, то в истории различных народов это вещь слишком частая.
Поистине хитроумной была уловка, с помощью которой сьер д’ Эмберкурспас себя и других в Льеже, куда его послал державший льежцев в осаде герцогБургундский, чтобы он принял город на уже заключенных условиях капитуляции [6]. А льежцы, собравшись ночью для обсуждения этих условий, принялисьроптать, недовольные достигнутым соглашением, и многие задумали расправитьсяс парламентерами, находившимися в их власти. Сьер д’ Эмберкур, почуяв угрозупо первой волне людского потока, подступившей к дверям его дома и готовойобрушиться на него, тотчас же выслал к народу двух местных жителей (ибо принем их было несколько), поручив им огласить в народном собрании новые иболее мягкие предложения, придуманные им тут же на месте ввиду грозившейопасности. Эти двое остановили первый шквал бури и повели за собойвозбужденную толпу в ратушу, где бы их могли выслушать и обсудитьпринесенные ими вести. Обсуждение было кратким, и вот разражается второйшквал, столь же бешеный, как первый, и сьер д’ Эмберкур опять шлет навстречуему четырех новых столь же мнимых посредников, утверждавших, что на этот разим поручено сообщить о более выгодных для льежцев условиях, которые имнесомненно придутся по вкусу и которыми они будут довольны; благодаря этимпосулам народ снова был завлечен на собрание. Короче говоря, теша горожантакими забавами, отвлекая их гнев и понуждая их расточать его в бесплодныхспорах и обсуждениях, он, в конце концов, усыпил его и благополучно дождалсянаступления дня, что и было его главной задачей.
Нижеследующий вымысел повествует примерно о том же. Аталанта, девавыдающейся красоты и редких дарований, желая отделаться от множествапоклонников, домогавшихся вступить с нею в брак, объявила, что возьмет вмужья только того, кто сравняется с нею в скорости бега, причем потерпевшиенеудачу заплатят жизнью. Несмотря на рискованность столь жестокого договора,нашлось немало таких, которые сочли подобную цену соразмерной с обещанноюнаградой. Иппомен, которому предстояло испытать свои силы последним,обратился к богине — покровительнице любовной страсти — и воззвал к еепомощи, и она, вняв его просьбе, дала ему три золотых яблока и научила, каких использовать. Состязание началось, и Иппомен, почувствовав, что владычицаего сердца, следующая за ним по пятам, вот-вот нагонит его, как бы нечаяннороняет одно из упомянутых яблок. Девушка, восхищенная красотой яблока, неможет превозмочь искушение и задерживается, чтобы поднять его,
Obstupuit virgo nitidique cupidine pomi
Declinat cursus, aurumque volubile tollit. [7]
То же самое сделал он в нужный момент и во второй раз и в третий, покане добился, при помощи этого обмана и отвлечения, преимущества в беге.
Когда врачи не могут справиться с воспалением, они отвлекают его иотводят в какую-нибудь другую, менее опасную область нашего тела. Я заметил,что этот прием чаще всего применяется и при болезнях души.
Abducendus etiam nonnumquam animus est ad alia studia, solicitudines,curas, negotia; loci denique mutatione, tanquam aegroti non convalescentes,saepe curandus est [8]. По ее недугам мало кто бьет сплеча; приступы их не поддерживают ине пресекают, их стараются отвести и сгладить.
Противоположный способ — слишком возвышенный и трудный. Только людивысшей породы способны постигать вещь во всей ее наготе, отчетливо видеть ееи исчерпывающе судить о ней. Лишь Сократу дано лицезреть смерть, не меняясьв лице, одному ему — приручить ее, шутить с нею. Он не ищет утешения внесамой смерти; она для него естественное и обычное явление; он останавливаетсвой взгляд прямо на ней и решается на нее, не озираясь по сторонам. УченикиГегесия, вдохновляясь красивыми речами своего учителя, побуждали себяумирать голодною смертью, и они делали это так часто, что царь Птолемейзапретил ему услаждать свою школу этими человекоубийственными речами [9], —так вот, эти ученики Гегесия жаждали смерти не самой по себе и нисколько незадумывались над ее сущностью; не на ней останавливали они свою мысль; ониторопились, они стремились к иному, новому существованию. А бедняги, которыхмы иногда видим на эшафоте! Эти полны пылкой набожности; они отдают ей, помере возможности, все свои чувства; превратившись в слух, они жадно ловятобращенные к ним напутствия, и, воздев к небу глаза и руки, возвысив голос вгромких молитвах, охваченные суровым и неослабным волнением, они, конечно,являют пример отменно похвальный и подобающий их горькой участи. Их следуетхвалить за религиозное рвение, но отнюдь не за твердость духа. Они бегут отборьбы; они не хотят думать о смерти и во многом напоминают детей, которыхвсячески забавляют, чтобы тем временем вскрыть им нарыв. Я наблюдалосужденных на казнь и видел, как их взгляд, опускавшийся порою нарасставленные рядом ужасные орудия смерти, тотчас же отвращался от них, иони в исступлении заставляли себя перенестись мыслью на любые другиепредметы. Переправляющимся через грозную пропасть велят зажмуриваться илиотводить от нее глаза.
Субрий Флав был осужден Нероном на смерть, и умертвить его должен былсвоей рукою Нигер — и тот и другой были римскими военачальниками. КогдаФлава привели к месту казни, то, увидев безобразную яму с кривыми краями,вырытую для него по приказанию Нигера, он, повернувшись к присутствующим тутвоинам, произнес: «Даже это сделано не по уставу», а — Нигеру, обратившемусяк нему с увещанием держать голову твердо, сказал: «Обо мне не заботься. Лишьбы ты поразил меня с такой же твердостью!» И он предугадал правильно, потомучто у Нигера тряслись руки, и он отрубил Флаву голову лишь после несколькихповторных ударов [10]. Вот человек, который, как видно, и впрямьсосредоточенно думал о своей смерти и ни о чем больше.
Кто умирает в схватке, не выпуская из рук оружия, тот неприсматривается заранее к смерти, не ощущает ее и не помышляет о ней: егоувлекает боевой пыл. Один из моих знакомых, человек порядочный и правдивый,упав однажды во время поединка, зная, что его противник, пока он лежал наземле, нанес ему девять или десять ударов кинжалом, и слыша, как он самвпоследствии мне рассказывал, голоса окружающих, наперебой умолявших егопозаботиться о своей душе, не придавал этим крикам никакого значения и думалтолько о том, как бы вскочить на ноги и отомстить за себя. И он убил своегопротивника в этом же поединке.
Большую услугу оказал Луцию Силану [11] тот, через кого ему былаобъявлена весть о его осуждении: услышав ответ Силана, что он готов умереть,но только не от преступной руки, этот глашатай императорской воли вместе сосвоими воинами устремился к Силану, чтобы схватить его, и так как тот упорносопротивлялся, пустив в ход кулаки и ноги, убил его в этой борьбе; вызвав внем внезапно вспыхнувший бурный гнев, он избавил его, таким образом, оттягостной мысли об уготовленной ему медленной и мучительной смерти.
В таких обстоятельствах мы всегда думаем о чем угодно, но не о ней: настешат и поддерживают надежды на иную, лучшую жизнь, или надежды, возлагаемыенами на наших детей, или предвкушение будущей славы нашего имени, или мысльо том, что мир, который мы покидаем, — не более как юдоль скорби, или мечтыо возмездии, угрожающем тем, кто причиняет нам смерть,
Spero equidem mediis, si quid pia numina possunt,
Supplicia hausurum scopulis, et nomine Dido
Saepe vocaturum…
Audiam, et haec manes veniet mihi fama sub imos.