И от Венеры кто бежит стремглав
И кто за ней бежит — равно неправ [31].
Tu, dea, tu rerum naturam sola gubernas,
Nec sine te quicquam dias in luminis oras
Exoritur, neque fit laetum nec amabile quicquam. [32]
Не знаю, задавался ли кто-нибудь целью разлучить Палладу [33] и муз сВенерою и отдалить их от бога любви; что до меня, то я не вижу другихбожеств, которые были бы настолько под стать друг другу и столь многим другдругу обязаны. Кто отнимет у муз любовные вымыслы, тот похитит у нихдрагоценнейшее из их сокровищ; а кто заставит любовь отказаться от общения споэзией и от ее помощи и услуг, тот лишит ее наиболее действенного оружия; исделавший это обвинил бы тем самым бога близости и влечения и богинь,покровительниц человечности и справедливости, в черной неблагодарности и вотсутствии чувства признательности.
Я не настолько давно уволен в отставку из штата и свиты этого бога,чтобы не помнить о его мощи и доблести,
agnosco veteris vestigia flammae. [34]
После лихорадки всегда остается немного жара и возбуждения.
Nec mihi deficit calor hic, hiemantibus annis. [35]
Сколь бы я ни увял и ни высох, я все еще ощущаю кое-какое тепло —остатки былого пыла:
Qual l’alto Aegeo, per che Aquilone о Noto
Cessi, che tutto prima il vuolse e scosse,
Non s’accheta ei pero: ma’l sono e’l moto,
Ritien de l’onde anco agitate e grosse. [36]
Но, насколько я в таких вещах разбираюсь, мощь и доблесть этого бога впоэтическом изображении живее и деятельнее, нежели в своей сущности,
Et versus digitos habet. [37]
Поэзии как-то удается рисовать образы более страстные, чем самастрасть. И живая Венера — нагая и жаждущая объятий — не так хороша, какВенера здесь, у Вергилия:
Dixerat, et niveis hinc atque hinc diva lacertis
Cunctantem amplexu molli fovet. Ille repente
Accepit solitam flammam, notusque medullas
Intravit calor, et labefacta per ossa cucurrit.
Non secus atque olim tonitru cum rupta corusco
Ignea rima micans percurrit lumine nimbos.
Ea verba locutus,
Optatos dedit amplexus, placidumque petivit
Coniugis infusus gremio per membra soporem. [38]
Но особо отмечено должно быть, по-моему, то, что он рисует ее, пожалуй,чрезмерно пылкой для Венеры в замужестве. В этой благоразумной сделкежелания не бывают столь неистовы; они пасмурны и намного слабее. Любовь нетерпит, чтобы руководствовались чем-либо, кроме нее, и она с большойнеохотой примешивается к союзам, которые установлены и поддерживаются вдругих видах и под другим наименованием; именно таков брак: при егозаключении родственные связи и богатство оказывают влияние — и вполнеправильно — нисколько не меньшее, если не большее, чем привлекательность икрасота. Что бы ни говорили, женятся не для себя; женятся нисколько неменьше, если не больше, ради потомства, ради семьи. От полезности ивыгодности нашего брака будет зависеть благоденствие наших потомков долгоевремя после того, как нас больше не станет. Потому-то мне нравится, чтобраки устраиваются скорее чужими руками, чем собственными, и скорееразумением третьих лиц, чем своим. До чего же все это далеко от любовногосговора! Вот и выходит, что допускать, состоя в этом почтенном и священномродстве, безумства и крайности ненасытных любовных восторгов — своего родакровосмешение, о чем я, кажется, уже где-то говорил. Нужно, учит Аристотель,сближаться с женой осторожно и сдержанно и постоянно помнить о том, что,если мы станем чрезмерно распалять в ней желания, наслаждение можетзаставить ее потерять голову и забыть о границах дозволенного. И то, что онговорит, имея в виду нравственные устои, подтверждается и врачами,толкующими о телесном здоровье, а они говорят следующее: слишком бурноенаслаждение, жгучее и постоянно возобновляемое, портит мужское семя и темсамым затрудняет зачатие; с другой стороны, они указывают также на то, чтопри сближении, полном ласки и нежности, — а только такое и отвечает природеженщины, — чтобы вызвать в ней подлинную и плодоносную пылкость, нужнопосещать ее редко и с изрядными перерывами,
Quo rapiat sitiens venerem interiusque recondat. [39]
Мне неведомы браки, которые распадались бы с большей легкостью или былибы сопряжены с большими трудностями, нежели заключенные из-за увлечениякрасотой или по причине влюбленности. В этом деле требуются более устойчивыеи прочные основания, и действовать тут нужно с неизменною осторожностью;горячность и поспешность здесь ни к чему.
Считающие, что вкладывать в брак любовь значит оказывать ему честь,поступают, по-моему, не иначе, чем те, кто, желая похвалить добродетель,твердят, будто благородное происхождение не что иное, как добродетель. Это —вещи и в самом деле некоторым образом соприкасающиеся, но они, вместе с тем,и значительно отличаются друг от друга; дело, однако, не ограничиваетсясмешением их названий и сущностей; валя их в одну кучу, наносят ущерб имобеим. Благородное происхождение — великолепное качество, и отличие по этомупризнаку было установлено вполне правильно; но поскольку оно представляетсобой качество, зависящее от воли другого и которое может достаться человекупорочному и ничтожному, его надлежит ценить много ниже, чем добродетель.Если знатность и впрямь добродетель, то это — добродетель искусственная ичисто внешняя, зависящая от века и от удачи, принимающая в разных странахразличные формы, живая и смертная, без истоков, так же как река Нил [40],родовая и общая для всех принадлежащих к данному роду, покоящаяся напреемственности и уподоблении, выводимая в качестве следствия, и следствияявно необоснованного. Образованность, телесная сила, доброта, красота,богатство, все прочие качества общаются между собой и вступают друг с другомв сношения; что же касается знатности, то она печется лишь о себе, неоказывая ни малейших услуг чему-либо другому. Одному из наших королейпредложили на выбор двух притязавших на некую должность, из которых один былдворянином, а другой им не был. Король приказал оставить без внимания этокачество и назначить на должность того, кто больше подходит к ней, но еслидостоинства обоих окажутся в точности равными, то в этом случае подобалоотдать предпочтение знатности; и это было справедливым воздаянием должногоей уважения. Антигон ответил одному неизвестному юноше, просившему опредоставлении ему должности, занятой прежде его недавно умершим отцом,мужем великой доблести: «Друг мой, в раздаче подобных милостей яруководствуюсь не столько знатностью моих воинов, сколько их личной отвагой» [41].
И в самом деле, негоже поступать по примеру спартанцев, у которыхдолжности царских служителей — трубачей, флейтистов, кухарей — наследовалиих дети, сколь бы несведущими они в этих ремеслах ни были и сколь бы ниуступали в умелости более опытным [42].
В Калькутте к людям знатным относятся как к своего рода неземнымсуществам; вступать в брак им воспрещается, и из всех поприщ для них открытотолько военное. Наложниц они могут иметь сколько пожелают, а женщины их —сколько угодно любовников, причем дело обходится без ревности со стороны техи других; однако вступать в связь с женщинами другого сословия, кроме ихсобственного, — преступление непростительное, и оно карается смертью. Онипочитают себя оскверненными, если кто-нибудь, проходя мимо, случайнопритронется к ним, и так как их знатность подвергается в таких случаяхтягчайшему оскорблению, — а они ее свято блюдут, — они убивают всякого, ктоподойдет к ним слишком близко, так что незнатные вынуждены, идя по улице,предупреждать о себе криком, совсем как гондольеры в Венеции на перекресткахканалов, дабы не столкнуться друг с другом; и знатные по своему усмотрениювелят им держаться определенных кварталов. Первые благодаря этому избегаютупомянутого бесчестия, которое считается у них несмываемым, вторые же —верной смерти. Ни время, сколь бы продолжительным оно ни было, ниблаговоление государя, ни заслуги, ни добродетели, ни богатство не могутпревратить простолюдина в знатного человека. Этому способствует также ипринятый здесь обычай, решительно воспрещающий браки между представителямиродов, занимающихся неодинаковым ремеслом; никто из семьи сапожника не можетсочетаться браком с кем-либо из семьи плотника, и родители обязаны обучатьдетей ремеслу, которым занимаются сами, и только ему и никакому другому, чтоприводит к сохранению между ними различий и к поддержанию на одном уровне ихдостатка [43].
Удачный брак, если он вообще существует, отвергает любовь и все ейсопутствующее; он старается возместить ее дружбой. Это — не что иное, какприятное совместное проживание в течение всей жизни, полное устойчивости,доверия и бесконечного множества весьма осязательных взаимных услуг иобязанностей. Ни одна женщина, которой брак пришелся по вкусу,
optato quam iunxit lumine taeda, [44]