плоти, другие в качестве такой же посвятительной жертвы предлагали им своесемя. А в другом краю молодые мужчины на глазах у всех протыкали ее и,проделав в разных местах отверстие между кожей и мясом, продевали в этиотверстия такие длинные и толстые прутья, какие только были в состояниивытерпеть; позднее они складывали из этих прутьев костер, посвящая его своимбожествам, и те юноши, которых подавляла эта невероятно жестокая боль,почитались малосильными и недостаточно целомудренными. В других местахверховного жреца чтили и узнавали по этим частям и при совершении многихрелигиозных обрядов с превеликой торжественностью несли в честь различныхбожеств изображение детородного члена.
Египтянки на празднике вакханалий также носили на шее его деревянноеизображение, сделанное весьма искусно, большое и тяжелое, каждая по своимсилам, и, кроме того, на статуе их главного бога он был настолько большим,что превосходил своими размерами его тело.
В нашей округе замужние женщины сооружают из своей головной повязкинечто весьма похожее на него, и эта вещь свисает у них на лбы; делают ониэто затем, чтобы прославить его за наслаждения, которые он им доставляет;овдовев, они помещают эту вещицу сзади и прячут ее под прической.
Честь подносить богу Приапу цветы и венки предоставлялась тем изримских матрон, которые отличались чистотой нравов и безупречным образомжизни, а на его срамные части сажали обыкновенно девственниц при ихвступлении в брак. Не знаю, не довелось ли и мне в свое время наблюдатьнечто похожее на этот благочестивый обряд. А каково назначение тойпрезабавной шишки на штанах наших отцов, которую мы еще и теперь видим унаших швейцарцев? И к чему нам штаны — а такие мы носим ныне, — под которымиотчетливо выделяются наши срамные части, частенько, что еще хуже, при помощилжи и обмана превышающие свою истинную величину?
Мне хочется верить, что этот покрой одежды был придуман в лучшие иболее совестливые века, с тем, чтобы не вводить в заблуждение людей и чтобыкаждый у всех на глазах честно показывал, чем именно он владеет. Болеебесхитростные народы и посейчас еще в этом случае точно воспроизводятдействительность. Тогда это было попросту меркою для портных, подобно томукак теперь им нужны размеры руки и ноги.
Тот простак [69], который в дни моей юности оскопил в своем великом иславном городе множество великолепнейших древних статуй, чтобы они невводили в соблазн наши глаза, разделяй он полностью мнение другого простака,на этот раз древнего, —
Flagitii principium est nudare inter cives corpora [70] —
должен был сообразить, — ведь на таинствах Доброй богини [71] все, дажеотдаленно напоминавшее мужское начало, решительно устранялось, — что незачембыло и браться за это дело, раз он не повелел оскопить также и жеребцов, иослов, и, наконец, самое природу:
Omne adeo genus in terris hominumque ferarumque,
Et genus aequoreum, pecudes, pictaeque volucres,
In furias ignemque ruunt. [72]
Боги, как говорит Платон, снабдили нас членом непокорным исамовластным, который, подобно дикому зверю, норовит, побуждаемый ненасытноюжадностью, подмять под себя все и вся. Точно так же одарили они и женщинживотным прожорливым и вечно голодным, которое, если ему не дать вположенный срок потребной для него пищи, приходит в ярость и, сгорая отнетерпения, а также заражая своим бешенством их тела, препятствуетправильному движению соков, приостанавливает дыхание и вызывает тысячивсевозможных недугов, пока не проглотит плод, являющийся предметом общего имвсем вожделения, и он, обильно оросив дно их матки, не оставит в ней семени.
Моему законодателю подобало бы догадаться, что было бы, пожалуй, болеецеломудренным и полезным знакомить женщин с тем, что у нас есть на деле, чемдопускать их строить на этот счет всяческие догадки в меру смелости иживости их воображения. Не имея точного представления об этих вещах, они,подстрекаемые желанием и мечтами, рисуют себе нечто чудовищное, втроебольшее против действительности. Один мой знакомый погубил себя тем, чтопозволил рассмотреть некую часть своего тела при таких обстоятельствах,которые не допускали ни малейшей возможности использовать ее настоящим иболее существенным образом.
А мало ли зла приносят изображения, оставляемые мальчишками, снующими впроходах и на лестницах общественных зданий? Они-то и порождают тоубийственное презрение, которое питают наши девицы к этой мужскойпринадлежности, если она обычной величины. Кто знает, не имел ли в видуПлатон именно это, когда предписал, по примеру других благоустроенныхгосударств, чтобы мужчины и женщины, старые и молодые, присутствовали в егогимнасиях на виду друг у друга совершенно нагими [73]. Индианок, которыевсегда видят мужчин, что называется, в чем мать родила, это зрелищенисколько не распаляет и оставляет спокойными. Женщины великого царства Пегуспереди прикрываются лишь ниспадающим с пояса крошечным лоскутком, к тому женастолько узким, что, как ни стараются они ходить возможно пристойнее, их накаждом шагу видят такими, как если бы на них ничего не было. Они утверждают,что это придумано с тем, чтобы привлекать мужчин к женскому полу и отвлекатьот их собственного, к чему этот народ чрезвычайно привержен. Но, по-моему,можно решительно утверждать, что женщины от этого остаются скорее впроигрыше, нежели в выигрыше, поскольку вовсе не утоленный голод ощущаетсяострее, чем утоленный наполовину, хотя бы одними глазами [74]. Говорила жеЛивия [75], что нагой мужчина для порядочной женщины не что иное, какстатуя. Спартанские женщины, более целомудренные, чем наши девицы,каждодневно видели молодых людей своего города обнаженными, когда тепроделывали телесные упражнения, да и сами не очень-то следили за тем, чтобыих бедра при ходьбе были надежно прикрыты, находя, как говорит Платон [76],что они достаточно прикрыты своей добродетелью и поэтому ни в чем другом ненуждаются. Но те, о которых говорит св. Августин [77], те и впрямь считалиискушение, исходящее от наготы, наделенным поистине колдовской силой ивыражали в связи с этим сомнение, воскреснут ли женщины, чтобы предстать наСтрашном суде, сохраняя свой собственный пол, или же сменят его на наш, дабыне искушать нас в этом царстве блаженных.
Короче говоря, женщин соблазняют, их распаляют всеми возможнымисредствами: мы без конца горячим и будоражим их воображение, а потомжалуемся на их ненасытность. Так давайте признаемся в истине: каждый из насбез исключения сильней страшится позора, который навлекают на него порокиего жены, чем того, что ложится на него из-за его собственных; в большеймере заботится (поразительная самоотверженность!) о совести своейдрагоценной супруги, чем о своей собственной; предпочитает стать вором исвятотатцем, видеть свою жену убийцей и еретичкой, чем допустить, чтобы онане была скромней и чище своего мужа.
Да и они сами охотнее пошли бы в суд, чтобы заработать на жизнь, и навойну — за славою, чем, живя в праздности и посреди наслаждений, спревеликим трудом оберегать самих себя от соблазнов. Разве им невдомек, чтонет такого купца, прокурора, солдата, который не бросил бы своего дела,чтобы погнаться за тем, другим, и что так же поступает и крючник, ичеботарь, как бы они ни были изнурены и истощены работой и голодом?
Num tu, quae tenuit dives Achoemenes,
Aut pinguis Phrygiae Mygdonias opes,
Permutare velis crine Licinniae
Plenas aut Arabum domos,
Dum flagrantia detorquet ad oscula
Cervicem, aut facili saevitia negat,
Quae poscente magis gaudeat eripi,
Interdum rapere occupet? [78]
До чего же несправедлива оценка пороков! И мы сами и женщины способнына тысячи проступков, которые куда гаже и гнуснее, чем любострастие; но мырассматриваем и оцениваем пороки не соответственно их природе, аруководствуясь собственной выгодой, от чего и проистекает такая предвзятостьв нашем отношении к ним. Суровость наших понятий приводит к тому, чтоприверженность женщин к названному пороку становится в наших глазахотвратительнее и гаже, чем того заслуживает его сущность, и ведет кпоследствиям еще худшим, чем причина, его породившая. Не знаю, превосходятли подвиги Цезаря и Александра по части проявленной ими стойкости ирешительности незаметный подвиг прелестной молодой женщины, воспитанной нанаш лад, живущей посреди блеска и суеты света, подавляемой столькимипримерами противоположного свойства и все же не поддающейся натиску тысячинепрерывно и неотступно преследующих ее молодцов. Нет дела более трудного ихлопотливого, чем это ничегонеделанье. Я считаю, что легче носить, неснимая, всю жизнь доспехи, чем тяжкое бремя девственности, а обет безбрачия,на мой взгляд, — самый благородный из всех, ибо он самый тягостный: diabolivirtus in lumbis est [79], говорит св.Иероним.
Итак, наиболее мучительный и суровый долг, какой только можно придуматьдля человека, мы возложили на дам и честь выполнять его предоставили имодним. Это может служить им дополнительным побуждением упорно держаться егои достаточно веским основанием для пренебрежительного отношения к нам и длясведения на нет того преимущества в доблести и добродетели, которое мы, понашему мнению, над ними имеем. Если они хорошенько поразмыслят над этим, то