без труда обнаружат, что из-за этого мы не только их почитаем, но и гораздосильнее любим. Порядочный человек, встретив отказ, не прекратит своихдомогательств, если причина отказа — целомудрие, а не иной выбор. Мы можемсколько угодно клясться, и угрожать, и жаловаться — все ложь; мы любим ихиз-за этого пуще прежнего: нет приманки неотразимее, чем женская скромность,когда она не резка и не мрачна. Упорствовать, столкнувшись с ненавистью илипрезрением, — тупость и подлость; но упорствовать, столкнувшись срешительностью, исполненной добродетели и постоянства, к которымприсоединяется немного благосклонности и признательности, — дело вполнеподходящее для души открытой и благородной. Женщины могут допускать нашиухаживания лишь до определенных пределов и вместе с тем, нисколько не унижаясвоего достоинства, дать нам почувствовать, что отнюдь не гнушаются нами.
Ведь закон, требующий от них, чтобы они питали к нам отвращение за то,что мы поклоняемся им, и ненавидели нас за то, что мы любим их, разумеется,чрезмерно жесток, хотя бы уже потому, что его трудно придерживаться. Почемубы им не выслушивать наши предложения и мольбы, раз они не повинны внарушении долга скромности? Зачем обязательно выискивать в наших словахякобы скрытый в них злонамеренный умысел? Одна королева, наша современница,заметила, что пресекать эти искательства — не что иное, как свидетельствослабости и признание собственной неустойчивости, и что дама, не испытавшаяискушений, не вправе похваляться своим целомудрием.
Границы чести не так уж тесны: ей есть куда отступить, она можеткое-чем поступиться, нисколько не умаляя себя. На окраине ее царствасуществует кое-какое пространство, на деле от нее независимое, для неемаловажное и предоставленное себе самому. Кто смог ее потеснить и принудитьукрыться в ее убежище и твердыне и не удовлетворен своею удачей, тотпоистине не блещет умом. Величие победы измеряется степенью ее трудности. Выхотите знать, какое впечатление оставили в сердце женщины ваши ухаживания иваши достоинства? Соразмеряйте свой успех с ее нравственностью. Иная, даваяочень немного, дает очень много. Значительность благодеяний определяетсятолько усилиями, которые требуются от воли того, кто их оказывает. Остальныесопутствующие благодеянию обстоятельства немы, мертвы и случайны. Дать этонемногое стоит ей больше, чем ее подруге отдать все. Если редкость вообщеспособствует ценности чего бы то ни было, то больше всего в данном случае;думайте не о том, как это немного, а о том, сколь немногие это имеют.Стоимость монеты меняется сообразно чекану и доверию или недоверию к месту,в котором она отчеканена.
Хотя досада и нескромное легкомыслие могут побуждать некоторых крайненеуважительно отзываться о той или иной женщине, все же добродетель и истинавсегда берут верх над подобными толками. И я знаю таких, чье доброе имя втечение долгого времени подвергалось несправедливым нападкам, но в концеконцов они без всяких стараний и хитростей восстановили его и снискаливсеобщее одобрение мужчин исключительно за свое постоянство; ныне всякийубеждается в том, что поверил лжи, и сожалеет об этом; в девичествеповедения несколько подозрительного, они стоят теперь в первом ряду нашихнаиболее почтенных и порядочных женщин. Некто сказал Платону: «Все поносяттебя». — «Пусть себе, — ответил Платон, — я буду жить таким образом, чтозаставлю их изменить свои речи» [80]. Кроме страха господня и награды,обретаемой в доброй славе, которые должны побуждать женщин блюсти себя вчистоте, их приневоливает к тому же и испорченность нашего века, и будь я наих месте, я скорее предпочел бы все, что угодно, чем отдавать свое доброеимя в столь опасные руки. В мое время удовольствие поверять свои любовныетайны (удовольствие, нимало не уступающее отрадам самой любви) мог позволитьсебе только тот, кто располагал верным и единственным другом; ныне жеобычные разговоры в больших собраниях и за столом — это похвальба милостями,вырванными у дам, и тайными их щедротами. Поистине, эти неблагодарные,нескромные и до крайности ветреные люди проявляют величайшую гнусность инизость, позволяя себе так беспощадно терзать, топтать и разбрасывать стольнежные дары женской благосклонности.
Наша чрезмерная и несправедливая нетерпимость к разбираемому порокувызывается самой глупой и беспокойной болезнью, какие только поражаютлюдские души, а именно ревностью.
Quis vetat apposito lumen de lumine sumi?
Dent licet assidue, nil tamen inde perit [81]
Она, равно как и зависть, ее сестра, кажутся мне самыми нелепыми извсех пороков. О последней мне сказать нечего: эта страсть, которуюизображают такой неотвязной и мощной, не соблаговолила коснуться меня. Чтоже касается первой, то она мне знакома, хотя бы с виду. Ощущают ее иживотные: пастух Крастис воспылал любовью к одной из коз своего стада, и чтоже! ее козел, когда Крастис спал, боднул его в голову и размозжил ее [82].Подобно некоторым диким народам, мы достигли крайних степеней этой горячки;более просвященные затронуты ею, — что правда, то правда, — но она их незахватывает и не подчиняет:
Ense maritali nemo confossus adulter
Purpureo Stygias sanguine tinxit aquas. [83]
Лукулл, Цезарь, Помпеи, Антоний, Катон и другие доблестные мужи былирогаты и, зная об этом, не поднимали особого шума. В те времена нашелся лишьодин дурень — Лепид, — умерший от огорчения, которое ему причинила этанапасть [84].
Ahi tum te miserum malique fati,
Quem attractis pedibus, patente porta,
Percurrent mugilesque raphanique. [85]
И бог в рассказе нашего поэта, застав со своею супругой одного из еедружков, ограничился тем, что пристыдил их обоих,
atque aliquis de diis non tristibus optat
Sic fieri turpis; [86]
и он не преминул воспылать от предложенных ею сладостных ласк, сетуятолько на то, что она, видимо, перестала доверять горячности его чувства:
Quid causas petis ex alto, fiducie cessit
Quo tibi, diva, mei? [87]
Больше того, она обращается с просьбой, касающейся ее внебрачного сына,
Arma rogo genitrix nato, [88]
и он охотно выполняет ее; и об Энее Вулкан говорит с уважением:
Arma acri facienda viro. [89]
Все это полно человечности, превышающей человеческую. Впрочем, этосверхъизобилие доброты я согласен оставить богам:
nec divis homines componier aequum est. [90]
Хотя вопрос о брачном или внебрачном зачатии прижитых совместно детей ине затрагивает, в сущности, женщин, — не говорю уж о том, что самые суровыезаконодатели, умалчивая о нем в своих сводах, тем самым решают его, — все жеони, неведомо почему, подвержены ревности больше мужчин, и она обитает вних, как у себя дома:
Saepe etiam Juno, maxima caelicolum,
Coniugis in culpa flagravit quotidiana. [91]
И когда эти бедные души, слабые и неспособные сопротивляться, попадаютв ее цепкие лапы, просто жалость смотреть, до чего беспощадно она завлекаетих в свои сети и как помыкает ими; сначала она пробирается в них тихой сапойпод личиною дружбы, но едва они окажутся в ее власти, те же причины, которыеслужили основанием для благосклонности, становятся основанием и для лютойненависти. Для этой болезни души большинство вещей служит пищею и лишь оченьнемногие — целебным лекарством. Добродетель, здоровье, заслуги и добраяслава мужа — фитили, разжигающие их гнев и бешенство:
Nullae sunt inimicitiae, nisi amoris, acerbae. [92]
Кроме того, эта горячка уродует и искажает все, что в них естькрасивого и хорошего, и все поведение ревнивой женщины, будь она хотьвоплощением целомудрия и домовитости, неизменно бывает раздражающенесносным. Неукротимое возбуждение увлекает ревнивцев к крайностям, прямопротивоположным тому, что их породило. Прелюбопытная вещь произошла с однимримлянином — Октавием: предаваясь любовным утехам с Понтией Постумией, он дотого распалился страстью от обладания ею, что стал настойчиво домогаться еесогласия сочетаться с ним браком, и так как она не поддалась на его уговоры,возросшая в нем до последних пределов любовь толкнула его на действия,свойственные жесточайшей и смертельной вражде, — он убил ее [93]. И вообщеобычные признаки этой разновидности любовной болезни, — укоренившаяся всердце ненависть, жажда безраздельно владеть, мольбы и заклинания,
notumque furens quid femina possit, [94]
и непрерывное бешенство, тем более мучительное, что считается, будтоединственное возможное для него оправдание — это любовное чувство.
Итак, долг целомудрия весьма многогранен и многолик. Хотим ли мы, чтобыженщины держали в узде свою волю? Она — вещь очень гибкая и подвижная и