слишком стремительная, чтобы ее можно было остановить. Да и как это сделать,если грезы уносят женщин порою так далеко, что они не в силах от нихотступиться? Как в них, так, пожалуй, и в целомудренной чистоте, — и в нейтоже, — поскольку она женского рода, — нет ничего, что могло бы их защититьот вожделений и желаний. Если мы посягаем лишь на их волю, то многого ли мыэтим достигнем? Представьте себе сонмы таких желаний, наделенныхспособностью лететь, как оперенные стрелы, не глядя перед собой и ни о чемне спрашивая, и готовых вонзиться во всякую, кого только настигнут.
Скифские женщины выкалывали глаза своим рабам и военнопленным, чтобысвободнее и бесстыднее предаваться с ними наслаждениям [95].
Просто ужас, какое великое преимущество — действовать в подходящеевремя! Всякому, кто спросит меня, что всего важнее в любви, я отвечу: уметьвыбрать мгновение; второе по степени важности — то же, и то же самое —третье. Ибо в этом случае все возможно. Мне часто недоставало удачи, нопорою и предприимчивости; сохрани боже от беды тех, кто вздумает посмеятьсянад этим. В наш век нужно побольше напористости, которую молодые люди нашеговремени извиняют свойственной им горячностью чувств, но если женщины ближеприсмотрятся к ней, они обнаружат, что она проистекает скорей из презрения.Я суеверно боялся нанести им оскорбление, и я всей душой уважаю то, чтолюблю. Не говорю уж о том, что это такой товар, который теряет свой блеск итускнеет, если не относиться к нему с должным почтением. Я люблю, чтобы сюдавносилось кое-что от юношеской застенчивости, от робкой и преданнойвлюбленности. Впрочем, не только в этом, я и в другом знаю за собойкое-какие проявления нелепой застенчивости, о которой вспоминает Плутарх [96] и которая омрачала и портила мне жизнь на всем ее протяжении. В общемсвойство это не очень подходит к моему душевному складу, но разве внутри насне сплошные мятежи и раздоры? [97]
Итак, величайшая глупость пытаться обуздать в женщинах то желание,которое в них так могущественно и так естественно. И когда мне доводитсяслышать, как они похваляются тем, что их сердце исполнено девственнойчистоты и холодности, я только посмеиваюсь над ними; они заходят, пожалуй,чересчур далеко. Если это беззубая и одряхлевшая женщина или молодая, новысохшая и чахоточного вида девица, то хотя им не очень-то веришь, их словавсе же до некоторой степени правдоподобны. Но кто из них продолжает дышать идвигаться, те таким отпирательством немало вредят себе, ибо неразумныеоправдания на пользу лишь обвинению. Так, например, один дворянин, мойсосед, которого подозревали в мужском бессилии,
Languidior tenera cui pendens sicula beta
Nunquam se mediam sustulit ad tunicam. [98]
по истечении трех или четырех дней после своей свадьбы, желая снять ссебя давнее подозрение, пустился повсюду напропалую божиться, будто бы вминувшую ночь он двадцать раз насладился со своею супругой, что и послужилов дальнейшем к уличению его в полнейшем невежестве по мужской части и красторжению его брака. Я не говорю уж о том, что кичиться своим целомудрием,как упомянутые мной дамы, в сущности, нечего, ибо где же воздержанность идобродетель, если нет побуждений обратного свойства? В таких случаях нужносказать: «Да, мне этого очень хочется, но, тем не менее, я не собираюсьсдаваться». Даже святые, и те говорят не иначе. Само собой разумеется, яимею в виду лишь таких женщин, которые намеренно похваляются своейбесчувственностью и холодностью и, сообщая об этом с серьезным лицом, хотят,чтобы им безоговорочно верили. Ибо, когда на их лицах, вы без труда читаете,что они притворяются, когда произносимые ими слова опровергаются их глазами,когда они изъясняются на своем милом тарабарском наречии, где всешиворот-навыворот и шито белыми нитками, это мне и впрямь по душе. Я верныйпоклонник вольности в обращении и непосредственности; но тут не может бытьсерединки наполовинку: если в них нет настоящего простодушия и ребячливости,они просто нелепы, и дамам неуместно к ним прибегать: в такого рода общенииони немедля переходят в бесстыдство. Уловки и хитрости способны обманутьтолько глупцов. Лжи в этих делах принадлежит почетное место — это окольныйпуть, ведущий нас к истине через заднюю дверь. Но если мы не можем сдержатьженское воображение, чего же мы добиваемся? Внешне целомудренного поведения?Но бывают и такие поступки, которые совершаются без свидетелей, а между темнесут пагубу целомудрию,
Illud saepe facit quod sine teste facit. [99]
И те, которых мы меньше всего опасаемся, больше всего, пожалуй, идолжны внушать нам опасение:
Offendor moecha simpliciore minus. [100]
Бывают вещи, которые, не являясь порочными, могут погубитьбеспорочность женщины, и притом даже без ее ведома и соучастия: Obstetrix,virginis cuiusdam integritatem manu velut explorans, sive malevolentia, siveinscitia, sive casu, dum inspicit, perdidit [101]. Иная лишила себя девственностинечаянно, желая в ней убедиться, иная потеряла ее, резвясь.
Мы не сумели бы дать нашим женщинам точного списка поступков, которыедолжны быть для них запретными. Наш закон пришлось бы изложить в общих идостаточно неопределенных выражениях и словах. Созданное нами самимипредставление об их целомудрии просто смешно, ибо наиболее совершенные егообразцы, какими я только располагаю, это Фатуа, жена Фавна, которая, выйдязамуж, ни разу не дала взглянуть на себя ни одному мужчине [102], и женаГиерона, не ощущавшая зловония, исходившего от ее мужа, считая, что этообщее для всех мужчин свойство [103]. Чтобы удовлетворять нас и нравитьсянам, нужно, чтобы женщины не видели и не чувствовали.
Итак, давайте признаем, что основа понимания этого долга заложенаглавным образом в нашей воле. Были мужья, которые претерпели неверность женне только без единого обращенного к ним упрека и оскорбления, но с чувствомглубочайшей признательности и глубочайшего уважения к их добродетели. Иная,дорожа своей честью больше, чем жизнью, отдала ее на поругание бешенойпохоти смертельного врага ее мужа, дабы спасти ему жизнь, и сделала для негото, чего бы никогда не сделала для себя. Здесь не место умножать этипримеры: они слишком возвышенны и слишком прекрасны, чтобы попасть в этотперечень; сохраним их до рассуждений на более благородные темы.
Но что до примеров, подходящих для нашего перечня вещей болеенизменных, то не видим ли мы всякий день женщин, которые отдаются другимтолько ради выгоды, извлекаемой из этого их мужьями, по прямому ихприказанию и при их посредничестве? В древности аргосец Фавлий предложилцарю Филиппу свою жену из тщеславия; из любезности то же сделал и Гальба,пригласивший Мецената отужинать у него в доме; заметив, что гость и его женапринялись тайком переглядываться и объясняться знаками, он откинулся наподушки и сделал вид, будто его одолела дремота, дабы не мешать имстолковаться друг с другом. И сам себя невольно разоблачил, ибо, увидев вэто мгновение, что один из рабов осмелился запустить руку в стоявшее настоле блюдо, он крикнул ему: «Неужели ты не видишь, мошенник, что я сплютолько для Мецената?» [104]
У одной нрав распутный, а воля благонамереннее, чем у другой, внешнепридерживающейся правил приличия. И как мы встречаем таких, которыежалуются, что их обрекли на безбрачие прежде чем они вступили в сознательныйвозраст, точно так же я встречал и немало таких, кто жалуется, и вполнеискренне, что, еще не достигнув сознательного возраста, они уже былиобречены на разврат; причиною этого может быть порочность родителей, илинасилие, или нужда, а она — злая советчица. В Восточных Индиях, гдецеломудрие чтут, как нигде, обычай, однако же, допускает, чтобы замужняяженщина отдалась всякому, кто подарит ей за это слона, — и она делает этодаже не без некоторой гордости, что ее оценили так дорого [105].
Философ Федон, происходивший из хорошего рода, после захвата Элиды —его отечества — неприятелем, дабы прокормить себя, занялся тем, что стал заденьги продавать свою юность и красоту всякому, кто желал насладиться ими, иделал это, пока враги не ушли [106]. Солон, как говорят, был в Греции первымзаконодателем, предоставившим женщинам право открыто добывать для себясредства к существованию в ущерб своему целомудрию [107], — обыкновение, пословам Геродота [108], принятое и до Солона во многих других государствах.
Спрашивается к тому же, каковы плоды этой изнурительной заботы оцеломудрии женщин? Ибо, сколь бы справедливой ни была наша страсть уберечьего, нужно выяснить, приносит ли она нам хоть чуточку пользы? Найдется лисреди нас хоть один, кто рассчитывал бы, что при любых стараниях ему удастсясвязать женщин по рукам и ногам?
Pone seram, cohibe; sed quis custodiet ipsos
Custodes? Cauta est, et ab illis incipit uxor. [109]
Какими только возможностями не располагают они в наш просвещенный век!
Излишнее любопытство вредит повсюду, но тут оно просто пагубно. Небезумие ли жаждать узнать про беду, если против нее нет лекарства, которое