Кто знает Италию, те никогда не сочтут странным, если я не стануотыскивать для своей темы примеры в каком-нибудь ином месте, ибо в делахэтого рода она ведет, можно сказать, за собою весь мир. Женщины Италии чащевсего хороши собою, и безобразных там меньше, чем среди нас; но что касаетсяредкостных и совершенных красавиц, в этом отношении, по-моему, у нас с неюполное равенство. То же я думаю и об уме итальянцев. Умов, скроенных наобычный лад, у них много больше, да и грубости у них несомненно не в примерменьше нашего; но что касается душ необыденных и вознесенных высоко надвсеми другими, то в этом мы им не уступим. Если б мне нужно былораспространить это сравнение и на все остальное, я мог бы сказать, кажется,что доблесть, напротив, по их же оценке, у нас повсеместна и дана нам отприроды; зато у них ее видишь порою такой законченной и неодолимой, что онапревосходит все те примеры, которые мы могли бы найти у себя. Браки в этойстране, однако, прихрамывают, и вот в чем их слабость: итальянские нравыобычно предписывают женщинам законы такие суровые и до того рабские, чтодаже самое далекое знакомство с кем-нибудь посторонним карается у них так жестрого, как и самое близкое. От этого проистекает, что всякое сближениепоневоле становится у них любовною связью, и так как за все в равной меренужно держать ответ, они не очень-то колеблются в выборе. И если такая-топреступила эти границы, то знайте, что она вся в огне: luxuria ipsisvinculis, sicut fera bestia, irritata, deinde emissa [162]. Нужно немножко ослабить поводья, на которых ихдержат:
Vidi ego nuper equum, contra sua frena tenacem,
Ore reluctanti fulminis ire modo. [163]
Жажда общения заметно ослабевает, если ей предоставить хоть некоторуюсвободу.
Мы подвергаемся почти такой же опасности, как итальянцы. Они доходят докрайностей в стеснении своих женщин, мы — в предоставлении им свободы. Унашего народа есть хороший обычай, состоящий в том, что наших детейпринимают в богатые и знатные семьи пажами, дабы растить их там ивоспитывать в своего рода школе знатности и благородства. И отказатьдворянину в этом — как говорят, вопиющая нелюбезность и оскорбление. Язаметил (ибо в каждом доме свои порядки и нравы), что дамы, пожелавшиепредписать состоящим в их свите девицам наиболее строгие правила, добилисьэтим не очень-то многого. Здесь требуется умеренность; определяя, как имподобает себя вести, нужно во многом полагаться на их собственнуюскромность, ибо, как ни старайся, нет такой дисциплины, которая могла быобуздать их во всем. Но верно и то, что девица, которой посчастливилось,пройдя свободное воспитание, ускользнуть от соблазнов и сохранитьцеломудрие, внушает гораздо больше доверия, нежели та, которую такая жешкола сделала суровой и неприступной.
Наши отцы стремились добиться благопристойного поведения своих дочерей,вселяя в них стыдливость и страх (впрочем, их сердца и желания были такимиже), а мы — дерзость, ибо в этих вещах мы решительно ничего не смыслим. Этопристало каким-нибудь савроматам, у которых женщине дозволялось лечь вместес мужчиною лишь после того, как она своими руками убьет на войне мужчину [164]. Что до меня, чьи права покоятся только на их добром желаниивыслушивать мое мнение, то я буду доволен, если женщины станут обращаться комне как к советчику, принимая во внимание привилегии моего возраста. И япосоветую им (как и нам) воздержность; но поскольку наш век с нею в такихнеладах, пусть женщины не нарушают, по крайней мере, благопристойности иприличий. Ибо, как повествуется в рассказе об Аристиппе, он ответил темюношам, которым стало за него стыдно, когда они увидели его входящим кгетере: «порок в том, чтобы не выходить отсюда, а не в том, чтобы сюдавойти» [165]. Кто не хочет сохранять в чистоте свою совесть, пусть сохранитнезапятнанным хотя бы имя: если сущность не заслуживает доброго слова, пустьстоит его хотя бы внешность.
Я одобряю тех женщин, которые жалуют нам свои милости постепенно ирастягивая их на длительный срок. Платон говорит, что во всяком виде любвидоступность и готовность не приличествуют тем, кого домогаются [166]. Еслиженщины сдаются с легкостью и поспешностью, не оказывая сопротивления, — этосвидетельствует об их жадности к наслаждению, а им подобает скрывать ее совсем их искусством и ловкостью. Распределяя свои дары умеренно ипоследовательно, они гораздо успешнее распаляют наши желания и прячут свои.Пусть они всегда убегают от нас, и даже те среди них, кто не прочь позволитьсебя поймать, — они верней побеждают нас, убегая, как делали скифы. Идействительно, в соответствии с теми особенностями, которыми их наделилаприрода, им не дано выражать свои чаянья и желания, — их доля терпеть,подчиняться и уступать; вот почему природа вложила в них никогда неугасающее влечение, у нас сравнительно редкое и достаточно смутное; их часбьет в любое мгновение, дабы они были неизменно готовы, когда бы ни пробилнаш, — pati natae [167]. И пожелав, чтобынаше вожделение выказывало и явно выражало себя, природа сделала так, чтобыу них оно таилось внутри, и снабдила их ради этого органами, неспособнымиего обнаруживать и пригодными лишь к обороне.
Настойчивость в делах подобного рода подобает лишь свободе, царившей вплемени амазонок. Александр, проходя по Гиркании, встретился с царицеюамазонок Фалестрис, поспешившей к нему с тремястами воинов своего пола — наотличных конях и отлично вооруженных, — опередив все свое сильное войско,которое следовало за ней и находилось по ту сторону ближних гор. Она прямо иоткрыто сказала, что слух о его победах и доблести привел ее в эти места,чтобы увидеть его и предложить ему все, в чем он нуждается, а также своемогущество, и оказать ему таким образом помощь в его предприятиях; и что,увидев его столь прекрасным, юным и мощным, она, столь же совершенная,советует ему разделить с нею ложе, дабы от самой доблестной в мире женщины исамого доблестного из всех ныне живущих мужчин родилось для будущего нечтовеликое и поистине редкостное. Александр поблагодарил ее за все остальное и,согласившись исполнить последнюю из ее просьб, остановился тут на тринадцатьдней, и пировал в течение этого срока так весело и беззаботно, как толькомог, в честь столь смелой властительницы [168].
Мы почти во всем — несправедливые судьи совершаемых женщинамипоступков, как они — наших. Я признаюсь в истине, когда она мне во вред,ничуть не меньше, чем когда она мне на пользу. Отвратительное распутство —вот что так часто заставляет женщин менять возлюбленных и мешает имсосредоточить свое чувство на ком-либо одном, кем бы он ни был, как мы этовидим на примере той самой богини, которой приписывается столько измен идружков [169]; но, с другой стороны, верно и то, что природа любви нетерпит, чтобы она была лишена пылкости, а природа пылкости — чтобы любовьбыла прочной. И те, кто удивляется этому, сокрушается по этому поводу ивыискивает причины этой болезни в женщинах, считая ее чем-топротивоестественным и поразительным, почему-то не видят, до чего часто онисами заражаются ею, нисколько не пугаясь ее и не находя в ней ничегонеобычного! Было бы, пожалуй, более странным, если бы любовь моглаоставаться неизменною: ведь это не просто телесная страсть; если нет пределаалчности и честолюбию, то точно так же нет предела и распутству. Оно непрекращается с пресыщением, и ему нельзя предписать, чтобы оноудовлетворилось раз навсегда, как нельзя положить ему навеки предел: ононеизменно влечется к тому, что вне его власти, и, пожалуй, женщинам оно внекоторой мере простительнее, чем нам. Они могут ссылаться в своеоправдание, наравне с нами, на свои склонности, такие же, как у нас, напотребности в разнообразии и новизне, но, кроме того, и на то, на что мыссылаться не можем, а именно, что они, как говорится, покупают кота в мешке(Иоанна, неаполитанская королева, повелела удавить своего первого мужаАндреаццо на решетке окна своей спальни изготовленным ею собственноручношнурком из золотых и шелковых нитей, и все из-за того, что не обнаружила внем на супружеском ложе ни силы, ни усердия, которые отвечали бы упованиям,возникшим в ней при виде его прекрасного стана, красоты, молодости и прочихособенностей телосложения — всего того, что пленило и обмануло ее [170]).Наконец, они могут сказать, что действовать всегда много труднее, чемтерпеть я оставаться в бездействии, и если их не пугают трудности, то это,по крайней мере, вызвано необходимостью, тогда как у нас дело может обстоятьсовсем по-иному. Именно по этой причине Платоновы законы мудро повелевают,чтобы судьи, заботясь о прочности браков, подвергали осмотру собирающихсяжениться юношей раздетыми донага, а девушек обнаженными только до пояса [171].
Испытав наши объятия, женщины порой находят, что мы недостойны быть ихизбранниками,
Experta latus, madidoque simillima loro
Inguina, nec lassa stare coacta manu,
Deserit imbelles thalamos. [172]
Не все зависит от воли, сколь бы добропорядочной она ни была. Мужскоебессилие и недостаточность служат законными поводами к разводу:
Et quaerendum aliunde foret nervosius illud,
Quod posset zonam solvere virgineam, [173]
а почему бы и нет? Почему бы в соответствии со своими потребностями