или иного явления, не ограничиваются теми из них, которые они сами считаютподлинными, но наряду с ними приводят также причины, не внушающие доверия иим самим, лишь бы они привлекали внимание и казались правдоподобными. Ониговорят достаточно правдиво и с пользою, если говорят умно. Мы не имеемвозможности установить главную и основную причину; мы сваливаем их в однукучу в надежде, что, быть может, случайно в их числе окажется и она,
namque unam dicere causam
Non satis est, verum plures, unde una tamen sit. [1]
Вы спросите меня, откуда берет начало обычай желать здоровья чихающим?Мы производим три вида ветров: тот, который исходит низом, слишкомнепристоен; исходящий из нашего рта навлекает на нас некоторый упрек вчревоугодии; третий вид — это чихание; и так как оно исходит из головы иничем не запятнано, мы и оказываем ему столь почетную встречу. Непотешайтесь над этими тонкостями; говорят, что они принадлежат Аристотелю [2].
Кажется, я прочел у Плутарха [3] (а он лучше всех известных мне авторовумеет сочетать искусство с природою и рассуждение с знанием), там, где онразъясняет причину тошноты, возникающей у путешествующих по морю, что онавызывается у них якобы страхом, ибо, опираясь на некоторые доводы, Плутархдоказывает, что страх может производить подобные действия. Что до меня, то,весьма подверженный ей, я хорошо знаю, что это объяснение на меня отнюдь нераспространяется, и я знаю это не умозрительно, а по своему личному опыту.Не стану приводить здесь того, о чем мне рассказывали, а именно, что морскоюболезнью так же часто страдают животные, и особенно свиньи, хотя они,разумеется, не имеют ни малейшего представления об опасности, не станупередавать и рассказ одного из моих знакомых, также очень подверженного этойболезни, о том, как у него раза два или три бесследно проходили позывы корвоте, подавленные обуявшим его во время разыгравшейся бури ужасом, совсемкак у некоего древнего автора: Peius vexabar quam ut periculum mihisuccurreret [4], укажу лишь на то, что, находясь на воде, как,впрочем, и в любых других обстоятельствах, я никогда не испытывал страха (ау меня было немало случаев, когда он был бы вполне оправдан, если грозящаятебе гибель — достаточное для него оправдание), который хотя бы немного менясмутил или заставил потерять голову.
Иногда он рождается столько же от недостатка благоразумия, сколько отнедостатка мужества. Всем опасностям, с которыми я сталкивался лицом к лицу,я всегда открыто смотрел в глаза взглядом ясным, зорким и ничем нестесненным; чтобы бояться, тоже потребна храбрость. И однажды это мне оченьпомогло, когда я бежал, ведя за собой моих людей и сохраняя во время бегствапорядок, не в пример лучший, чем у других; бежали мы, не то чтобы не знаябоязни, но во всяком случае не объятые ужасом и не сломя голову; мы были,конечно, встревожены, но не ошалели от страха и не утратили способностисоображать.
Люди великой души идут в этом гораздо дальше, и если им приходитсяобращаться в бегство, они проявляют при этом не только сдержанность иуравновешенность, но, сверх того, даже гордость. Приведем рассказ Алкивиадао бегстве Сократа, его товарища по оружию [5]: «Я увидел его, — говоритАлкивиад, — после поражения нашего войска, его и Лахеса, среди последних втолпе беглецов; я мог рассмотреть его спокойно и неторопливо, потому что былна хорошем коне, а он пешим, как мы и сражались в бою. Прежде всего язаметил, насколько в нем, по сравнению с Лахесом, больше рассудительности ирешимости; затем я обратил внимание на непринужденность его походки,нисколько не отличавшейся от обычной, на его взор, твердый исосредоточенный, на то, как он непрерывно наблюдал за происходившим вокруг иоценивал положение, обращая взгляд то на одних, то на других, на друзей иврагов, и ободряя им первых и предупреждая вторых, что он дорого продастсвою кровь и свою жизнь, если кому-нибудь вздумается на них посягнуть; такони и спаслись, ибо никто не жаждет напасть на подобного беглеца; гонятсятолько за обезумевшими от страха». Таково свидетельство этого великогополководца, и от него мы слышим о том же, в чем убеждаемся на каждом шагу, аименно, что наибольшие опасности навлекает на нас именно неразумноестремление поскорее от них уйти. Quo timoris minus est, eo minus fermepericuli est [6]. Наш народ неправ, когда говорит, что такой-то боится смерти, вто время как хочет выразить в этих словах, что такой-то размышляет о ней иее предвидит. Предвидение может равно относиться и к тому, что для нас зло,и к тому, что благо. Рассматривать и оценивать угрожающую опасность означаетдо некоторой степени не бояться ее.
Я не чувствую в себе достаточно сил, чтобы выдержать удары и натискстрасти, именуемой страхом, или какой-либо другой, столь же могущественной,как эта. Если бы она одолела меня и повергла наземь, я бы уже никогда невстал как следует на ноги. Кто сдвинул бы мою душу с того основания, накоторое она опирается, тот никогда бы не смог водворить ее на прежнее место;она слишком рьяно исследует себя и в себе копается и никогда бы не далазарубцеваться и зажить нанесенной ей ране. Какое счастье, что пока еще ниодна болезнь не проделала этого с моей душой! При всяком совершаемом на менянападении я встречаю его и сопротивляюсь ему, облаченный во все доспехи; этозначит, что, окажись я побитым, у меня не останется никаких средств кобороне. Я ничего не держу про запас, и в каком бы месте наводнение нипрорвало мою плотину, я окажусь беззащитным и утону окончательно ибесповоротно. Эпикур говорит, что мудрый не может превратиться в безмозглого [7]. Что до меня, то я считаю справедливой и изнанку этого изречения, аименно: кто хоть раз был по-настоящему глупым, тот никогда не станетпо-настоящему мудрым.
Господь дает каждому крест по силам его, — а мне он дал страсти по моимвозможностям справиться с ними. Природа, обнажив меня с одной стороны,прикрыла с другой; лишив меня оружия силы, она вооружила менянечувствительностью и ограниченной или притупленной восприимчивостью.
Так вот, я плохо переношу (а в молодости переносил еще хуже) длительнуюпоездку в карете, конных носилках или на судне; я ненавижу всякий другойспособ передвижения, кроме езды верхом, как в городе, так и среди полей.Впрочем, носилки для меня еще несноснее, чем карета, и по той же причине ялегче переношу сильное волнение на воде, вселяющее в нас страх, чемнебольшое покачивание, ощущаемое нами при тихой погоде. От легких толчков,производимых веслами и словно бы вырывающих из-под нас лодку, я начинаюощущать какое-то замешательство в голове и желудке, и я не выношу этого также, как когда подо мной шаткое кресло. Но если судно, на котором я нахожусь,плавно уносят паруса или течение, или его ведут на буксире, однообразноепокачивание этого рода на меня совершенно не действует; раздражает менятолько прерывистое движение, и тем больше, чем оно медленнее. Лучше иобстоятельнее обрисовать его я не могу. Врачи велели мне стягивать тугойперевязкой низ живота, уверяя, что в таких случаях это хорошее средство;однако я ни разу не воспользовался этим их указанием, так как привыкбороться с присущими мне недостатками и справляться с ними, ни к кому необращаясь за помощью.
Будь моя память не такой немощной, я бы не пожалел времени, чтобыпересказать здесь все то, что сообщает история о бесконечно разнообразномиспользовании боевых колесниц, у всякого народа и во всякий век имевших своиособенности в устройстве, и насколько они были полезны и, как мне кажется,даже необходимы; так что просто диву даешься, что мы утратили о них всякоепредставление. Я опишу только ту их разновидность, что совсем недавно, напамяти наших отцов, была с большим успехом применена венграми против турок;в каждой из таких колесниц помещались один щитоносец и один стрелок, и в нейбыло известное количество установленных, изготовленных к стрельбе изаряженных аркебуз; вся она со всех сторон была покрыта щитами, как этоделается на галиотах. Венгры выстраивали на поле сражения лицом к неприятелютысячи таких колесниц и по пушечному сигналу высылали вперед, чтобы ониобрушили на противника, прежде чем начнут действовать в его гуще, залп своихаркебуз, что бывало для него не очень-то приятным задатком; или бросали этисвои колесницы на эскадроны врага, чтобы прорвать их и сделать в них брешь,не говоря уже о той помощи, которую извлекали из них, прикрывая с флангов вуязвимых местах войска, передвигавшиеся по открытому полю, или обороняя испешно укрепляя полевой лагерь [8]. В мое время некий дворянин, проживавшийпоблизости от одной из наших границ, калека и до того тучный, что для негонельзя было подобрать лошадь, способную выдержать его вес, опасался мести состороны человека, с которым у него произошла ссора, и потому разъезжал поокруге в повозке, похожей на колесницы описанного устройства, и находил ееочень удобной. Но довольно об этих боевых колесницах. Короли нашей первойдинастии ездили по стране в колымаге, которую тащили две пары быков.
Марк Антоний первым пожелал прокатиться по Риму вместе с сопровождавшейего флейтисткой в колеснице, влекомой четырьмя львами. Впоследствии то жеповторил и Элагабал [9], утверждая, что он — Сивилла, праматерь богов, а вдругой раз, когда в колесницу были впряжены тигры, он изображал бога Вакха;иногда он также запрягал в свою колесницу пару оленей; однажды его везличетыре собаки, а еще как-то раз он приказал, чтобы его, совсем голого,торжественно провезли четыре обнаженные женщины. Император Фирм