обречен, если все другие тоже обречены? Сколько бы вы ни жили, вам несократить того срока, в течение которого вы пребудете мертвыми. Все усилияздесь бесцельны: вы будете пребывать в том состоянии, которое внушает вамтакой ужас, столько же времени, как если бы вы умерли на руках кормилицы:
licet, quod vis, vivendo vincere saecla,
Mors aeterna tamen nihilominus illa manebit. [45]
И я поведу вас туда, где вы не будете испытывать никаких огорчений:
In vera nescis nullum fore morte alium te,
Qui possit vivus tibi lugere peremptum.
Stansque iacentem. [46]
И не будете желать жизни, о которой так сожалеете:
Nec sibi enim quisquam tum se vitamque requirit,
Nec desiderium nostri nos afficit ullum. [47]
Страху смерти подобает быть ничтожнее, чем ничто, если существуетчто-нибудь ничтожнее, чем это последнее:
multo mortem minus ad nos esse putandum
Si minus esse potest quam quod nihil esse videmus. [48]
Что вам до нее — и когда вы умерли, и когда живы? Когда живы — потому,что вы существуете; когда умерли — потому, что вас больше не существует.
Никто не умирает прежде своего часа. То время, что останется после вас,не более ваше, чем то, что протекало до вашего рождения; и ваше дело тут —сторона:
Respice enim quam nil ad nos ante acta vetustas
Temporis aeterni fuerit. [49]
Где бы ни окончилась ваша жизнь, там ей и конец. Мера жизни не в еедлительности, а в том, как вы использовали ее: иной прожил долго, да пожилмало, не мешкайте, пока пребываете здесь. Ваша воля, а не количествопрожитых лет определяет продолжительность вашей жизни. Неужели вы думали,что никогда так и не доберетесь туда, куда идете, не останавливаясь? Да естьли такая дорога, у которой не было бы конца? И если вы можете найти утешениев доброй компании то не идет ли весь мир той же стязею, что вы?
Omnia te vita perfuncta sequentur. [50]
Не начинает ли шататься все вокруг вас, едва пошатнетесь вы сами?Существует ли что-нибудь, что не старилось бы вместе с вами? Тысячи людей,тысячи животных, тысячи других существ умирают в то же мгновение, что и вы:
Nam nox nulla diem, neque noctem aurora secuta est,
Quae non audierit mistos vagitibus aegris
Ploratus, mortis comites et funeris atri. [51]
Что пользы пятиться перед тем, от чего вам все равно не уйти? Вы виделимногих, кто умер в самое время, ибо избавился, благодаря этому, от великихнесчастий. Но видели ли вы хоть кого-нибудь, кому бы смерть причинила их? Неочень-то умно осуждать то, что не испытано вами, ни на себе, ни на другом.Почему же ты жалуешься и на меня и на свою участь? Разве мы несправедливы ктебе? Кому же надлежит управлять: нам ли тобою или тебе нами? Еще дозавершения сроков твоих, жизнь твоя уже завершилась. Маленький человечектакой же цельный человек, как и большой.
Ни людей, ни жизнь человеческую не измерить локтями. Хирон отверг длясебя бессмертие, узнав от Сатурна, своего отца, бога бесконечного времени,каковы свойства этого бессмертия [52]. Вдумайтесь хорошенько в то, чтоназывают вечной жизнью, и вы поймете, насколько она была бы для человекаболее тягостной и нестерпимой, чем та, что я даровала ему. Если бы у вас небыло смерти, вы без конца осыпали б меня проклятиями за то, что я вас лишилаее. Я сознательно подмешала к ней чуточку горечи, дабы, принимая во вниманиедоступность ее, воспрепятствовать вам слишком жадно и безрассудноустремляться навстречу ей. Чтобы привить вам ту умеренность, которой я отвас требую, а именно, чтобы вы не отвращались от жизни и вместе с тем небежали от смерти, я сделала и ту и другую наполовину сладостными инаполовину скорбными.
Я внушила Фалесу, первому из ваших мудрецов, ту мысль, что жить иумирать — это одно и то же. И когда кто-то спросил его, почему же, в такомслучае, он все-таки не умирает, он весьма мудро ответил: «Именно потому, чтоэто одно и то же.
Вода, земля, воздух, огонь и другое, из чего сложено мое здание, суть втакой же мере орудия твоей жизни, как и орудия твоей смерти. К чемустрашиться тебе последнего дня? Он лишь в такой же мере способствует твоейсмерти, как и все прочие. Последний шаг не есть причина усталости, он лишьдает ее почувствовать. Все дни твоей жизни ведут тебя к смерти; последнийтолько подводит к ней».
Таковы благие наставления нашей родительницы-природы. Я частозадумывался над тем, почему смерть на войне — все равно, касается ли это нассамих или кого-либо иного, — кажется нам несравненно менее страшной, чем усебя дома; в противном случае, армия состояла бы из одних плакс да врачей; иеще: почему, несмотря на то, что смерть везде и всюду все та же, крестьяне илюди низкого звания относятся к ней много проще, чем все остальные? Яполагаю, что тут дело в печальных лицах и устрашающей обстановке, средикоторых мы ее видим и которые порождают в нас страх еще больший, чем самасмерть. Какая новая, совсем необычная картина: стоны и рыдания матери, жены,детей, растерянные и смущенные посетители, услуги многочисленной челяди, ихзаплаканные и бледные лица, комната, в которую не допускается дневной свет,зажженные свечи, врачи и священники у вашего изголовья! Короче говоря,вокруг нас ничего, кроме испуга и ужаса. Мы уже заживо облачены в саван ипреданы погребению. Дети боятся своих новых приятелей, когда видят их вмаске, — то же происходит и с нами. Нужно сорвать эту маску как с вещей,так, тем более, с человека, и когда она будет сорвана, мы обнаружим под нейту же самую смерть, которую незадолго перед этим наш старый камердинер илислужанка претерпели без всякого страха. Благостна смерть, не давшая временидля этих пышных приготовлений.
Глава XXIО силе нашего воображения
Fortis imaginatio generat casum, [*] — говорят ученые.
Я один из тех, на кого воображение действует с исключительной силой.Всякий более или менее поддается ему, но некоторых оно совершенно одолевает.Его натиск подавляет меня. Вот почему я норовлю ускользнуть от него, но неСопротивляюсь ему. Я хотел бы видеть вокруг себя лишь здоровые и веселыелица. Если кто-нибудь страдает в моем присутствии, я сам начинаю испытыватьфизические страдания, и мои ощущения часто вытесняются ощущениями других.Если кто-нибудь поблизости закашляется, у меня стесняется грудь и першит вгорле. Я менее охотно навещаю больных, в которых принимаю участие, чем тех,к кому меньше привязан и к кому испытываю меньшее уважение. Я перенимаюнаблюдаемую болезнь и испытываю ее на себе. И я не нахожу удивительным, чтовоображение причиняет горячку и даже смерть тем, кто дает ему волю ипоощряет его. Симон Тома был великим врачом своего времени. Помню, какоднажды, встретив меня у одного из своих больных, богатого старика, больногочахоткой, он, толкуя о способах вернуть ему здоровье, сказал, между прочим,что один из них — это сделать для меня привлекательным пребывание в егообществе, ибо, направляя свой взор на мое свежее молодое лицо, а мысли нажизнерадостность и здоровье, источаемые моей юностью в таком изобилии, атакже заполняя свои чувства цветением моей жизни, он сможет улучшить своесостояние. Он забыл только прибавить, что из-за этого может ухудшиться моесобственное здоровье. Вибий Галл настолько хорошо научился проникатьсясущностью и проявлениями безумия, что, можно сказать, вывихнул свой ум иникогда уже не мог вправить его; он мог бы с достаточным основаниемпохваляться, что стал безумным от мудрости [1]. Встречаются и такие, которыетрепеща перед рукой палача, как бы упреждают ее, — и вот тот, когоразвязывают на эшафоте, чтобы прочитать ему указ о помиловании, — покойник,сраженный своим собственным воображением. Мы покрываемся потом, дрожим,краснеем, бледнеем, потрясаемые своими фантазиями, и, зарывшись в перину,изнемогаем от их натиска; случается, что иные даже умирают от этого. Ипылкая молодежь иной раз так разгорячится, уснув в полном одеянии, что восне получает удовлетворение своих любовных желаний:
Ut, quasi transactis saepe omnibus rebus, profundant
Fluminis ingentes fluctus vestemque cruentent. [2]
И хотя никому кому не внове, что в течение ночи могут вырасти рога утого, кто, ложась, не имел их в помине, все же происшедшее с Циппом [3],царем италийским, особенно примечательно; последний, следя весь день снеослабным вниманием за боем быков и видя ночь напролет в своих сновиденияхбычью голову с большими рогами, кончил тем, что вырастил их на своем лбуодной силою воображения. Страсть одарила одного из сыновей Креза [4]голосом, в котором ему отказала природа; а Антиох схватил горячку,потрясенный красотой Стратоники, слишком сильно подействовавшей на его душу [5]. Плиний рассказывает, что ему довелось видеть некоего Луция Коссиция —женщину, превратившуюся в день своей свадьбы в мужчину. Понтано