является в сущности той дичью, за которой мы охотимся: если мы ведем охотуплохо, неумело — для нас нет извинения. А уж поймаем ли мы дичь или непоймаем — дело совсем другое. Ибо мы рождены для поисков истины. Обладаниеже ею дано лишь более высокому и мощному духу. Истина вовсе не скрыта, какэто утверждал Демокрит [11], в глубочайших безднах, — вернее будет считать,что она царит высоко над нами и владеет ею мысль божества. Мир наш — толькошкола, где мы учимся познавать. Самое важное не взять приз, а проявитьбольше всего искусства в состязании. Тот, кто вещает истину, может бытьтаким же дураком, как и тот, кто городит вздор: ибо дело у нас не столько втом, что именно сказано, сколько в том, как сказано. Я склонен уделять формене меньше внимания, чем сути, защитнику дела не меньше, чем самому делу, каксчитал нужным Алкивиад.
Мне всегда доставляет удовольствие читать произведения различныхписателей, не заботясь о том, много ли они знают: меня занимает не самыйпредмет их, а то, как они его трактуют. Точно так же стараюсь я завязатьзнакомство с тем или иным из прославленных умов не для того, чтобы он меняучил, но для того, чтобы узнать его самого.
Любой человек может сказать нечто, соответствующее истине, но выразитьэто красиво, разумно, немногословно смогут не столь уж многие. Вот почемуменя раздражает не сказанное неверно по незнанию, а неумение сказать этохорошо. Я прервал многие полезные для меня связи из-за того, что те, с кем ябыл связан, проявляли полную неспособность к беседе. Даже раз в год я невыскажу возмущения ошибками тех, кто от меня зависит, но ежедневно у наспроисходит стычки из-за глупости и упрямства, которые они проявляют в своихтупых, ослиных объяснениях, извинениях и оправданиях. Они не понимают, что ипочему им говоришь, и точно так же отвечают, доводя меня прямо до отчаяния.Самый для меня болезненный удар по голове — тот, который мне наносит другаяголова, я готов скорее примириться с пороками моих людей, чем с ихнахальством, докучностью и глупостью. Пусть уж лучше они меньше делают, лишьбы проявили способность что-то делать. Живешь в надежде пробудить их добруюволю, но от чурбана не на что надеяться и нечего ждать.
Но что если я считаю вещи не тем, чем они на самом деле являются? Этовполне возможно. И потому я готов осудить свое нетерпение и сразу жесказать, что оно так же порочно в правом, как и в неправом; кто не выноситнесвойственных самому себе повадок, тот не в меру раздражителен. И, крометого, сказать по правде, нет глупости больше, назойливее и диковиннее, чемвозмущаться и оскорбляться глупостями, творящимися вокруг. Ибо эта глупостьобращается против нас же. И у некоего философа древности никогда не былонедостатка в поводах для слез, коль скоро он приглядывался бы к самому себе.Мисон, один из семи мудрецов, во многом сходный с Тимоном и Демокритом, навопрос, над чем это он смеется, сидя в одиночестве, ответил: «Да как раз надтем, что смеюсь про себя» [12].
Сколько глупостей, что ни день, говорю я сам в ответ на другие инасколько же этих глупостей больше по мнению других! Если из-за этого я самсебе кусаю губы, что же делают другие? Одним словом, надо жить среди живыхлюдей и не заботиться о том, а тем паче не вмешиваться в то, как вода течетпод мостом. И правда, почему мы без всякого раздражения видим человекакривобокого, косолапого — и не можем не прийти в ярость, встретившись счеловеком, у которого ум вкривь и вкось? Источник этого неправедного гнева —не столько провинность, сколько сам судья. Будем всегда помнить изречениеПлатона: «Если что-нибудь по-моему не здорово, то не потому ли, что это я нездоров? Не сам ли я в этом виноват? Нельзя ли мой упрек обратить против менясамого?» [13] Слова божественно мудрые, бичующие самое общераспространенноеиз человеческих заблуждений. Не только упреки, которые мы делаем друг другу,но и наши доводы, и наши аргументы в спорах большей частью можно обратитьпротив нас же и поразить нас нашим же оружием. У древних я нахожу этомудостаточно яркие примеры. Очень удачно и весьма к месту сказал нижеследующеесловцо тот, кто его придумал:
Stercus cuique suum bene olet. [14]
На затылке у нас нет глаз. Сто раз на день смеемся мы над самими собойпо поводу того, что подмечаем у соседа, в другом осуждаем те недостатки,которые еще нагляднее в нас самих, где мы ими же восхищаемся с удивительнымбесстыдством и непоследовательностью.
Еще вчера я был свидетелем того, как один человек, рассудительный илюбезный, весьма забавно и справедливо высмеивал глупость другого, которыйвсем надоедает разговорами о своей родословной и аристократическихродственных связях, — притом и то и другое в достаточной мере не подлинно(охотнее всего пускаются в подобные разговоры как раз те, чей аристократизмвсего сомнительнее). Но если бы насмешник взглянул на себя со стороны, онзаметил бы, что и он сам не менее назойливо и докучно выставляет всемнапоказ знатность и родовитость своей супруги. О докучное самомнение,которым жену вооружает ее собственный муж! Если бы они понимали латынь, имбы следовало процитировать:
Age! si haec non insanit satis sua sponte, instiga. [15]
Я не утверждаю, что осуждать может только человек безупречный, иботогда никто никого не осуждал бы. Не считаю я даже, что осуждающий долженбыть обязательно непричастен к тому же греху. Я имею в виду, что, осуждаянедостатки другого человека, о котором сейчас идет речь, мы тем самым отнюдьне избавляем самих себя от внутреннего суда. Со стороны того, кто не в силахсправиться со своим собственным пороком, я считаю человеколюбивым стремлениеизлечить от него другого человека, в котором дурное семя, может быть, не такглубоко и зловредно укоренилось. Не считаю я также правильным в ответ наупреки обвинять собеседника в том же грехе. Не все ли это равно? Упрекостается справедливым и полезным. Если бы у нас было хорошее обоняние, нашисобственные нечистоты должны были бы казаться нам еще зловоннее. Сократполагал, что когда какой-нибудь человек, его сын и кто-то ему постороннийоказываются одинаково повинны в каком-то насилии или оскорблении, виновныйдолжен требовать у правосудия справедливой кары прежде всего самому себе,затем своему сыну и, наконец, третьему, постороннему для него человеку [16].Если это предписание, пожалуй, уж чересчур сурово, то во всяком случаекаждый, кто в чем-либо виновен, должен судить судом личной совести в первуюочередь себя самого.
Ощущения наши являются для нас непосредственными, первоначальнымисудьями, воспринимающими все окружающие вещи по внешнему впечатлению. Нечегои дивиться тому, что во всех областях общественной жизни наблюдается такоенепрерывное многообразное смешение всевозможных церемоний и чисто внешнихформ поведения и что именно в них наиболее полным и действенным образомпроявляется всякий общественный порядок. Ведь мы всегда имеем дело счеловеком, а всего примечательнее, что природа человеческая в основе своей —телесна. Пусть те, кто за последние годы стремились утвердить религиюсозерцательную и безобрядную [17], не удивляются, что есть люди, считающие,что эта религия растаяла бы и растеклась у них между пальцев, если бы она недержалась среди нас больше потому, что стала знаком, именем и орудиемобщественного разлада и разделения на партии, чем по своим внутреннимкачествам. То же самое и в наших диспутах: важный вид, облачение и высокоеположение говорящего часто заставляют верить словам пустым и нелепым. Никомуи в голову не придет, что у человека столь уважаемого и почитаемого нет задушой ничего, кроме этого уважения толпы, и что человек, которому поручаетсястолько дел и должностей, такой высокомерный и надменный, не более искусен,чем какой-то другой, издали низко кланяющийся ему и ничьим доверием необлеченный. Не только слова, но и ужимки таких людей принимают во внимание,считаясь с ними, и каждый старается истолковать их самым лучшим иосновательным образом. Если они снисходят до собеседования с обыкновеннымилюдьми и им приходится выслушать что-либо, кроме выражений почтительногоодобрения, они сокрушают вас авторитетом своего личного опыта: они, мол,слышали, видели, делали то-то и то-то. Вы просто раздавлены количествомпримеров. Я охотно возразил бы им, что, например, ценность опыта,вынесенного врачом, состоит вовсе не в удачной практике, не в простом учетечетырех излеченных чумных и трех подагриков, и что опыт его ничего недоказывает, если он не сумел извлечь из него никакой общей мысли и не можетубедить нас в том, что стал лучше разуметь свое дело. Так, в концерте мыслышим не лютню, спинет [18] или флейту, а созвучие этих инструментов вместевзятых, то, что создается их взаимодействием. Если путешествия, совершенныеважными лицами, и отправление ими должностей пошли им на пользу, пусть онидокажут это нам развитием своей способности суждения. Недостаточно накопитьопыт, надо его взвесить и обсудить, надо его переварить и обдумать, чтобыизвлечь из него все возможные доводы и выводы. Никогда не было столькоисториков, как в наше время. Слушать их всегда хорошо и полезно, так как вскладе их памяти мы найдем для себя много прекрасных и нужных сведений,поучений. В жизни это, конечно, большая нам подмога. Но не к тому мы сейчасстремимся, — мы хотим убедиться, достойны ли похвалы сами по себе этирассказчики и летописцы событий.
Мне ненавистна всякая тирания — и в речах и в поступках. Я всегдавосстаю против суетности, против того, чтобы внешние впечатлениязатуманивали нам рассудок, а так как необыкновенное величие некоторых людей