всегда вызывает у меня известные сомнения, я обычно убеждаюсь, что они всущности такие же, как все.
Rarus enim ferme sensus communis in illa
Fortuna. [19]
Случается, что их уважают и ценят даже меньше, чем они того на самомделе заслуживают, именно потому, что они за слишком многое берутся и слишкомвыставляют себя напоказ, без достаточных оснований. В человеке, взваливающемна себя ношу, должно быть больше силы и мощи, чем требует его груз. У того,кто не использовал своих сил до предела, можно еще предполагать любыевозможности. Тот же, кто пал под непосильным бременем, всем показывает, какслабы его плечи. Вот почему именно среди ученых мы так часто видим умственноубогих людей, из которых вышли бы отличные земледельцы, торговцы,ремесленники: такой род деятельности вполне соответствовал бы их природнымсилам. Наука — дело очень нелегкое, оно их сокрушает. Механизм, которым ониявляются, и недостаточно мощен и недостаточно тонок, чтобы обрабатывать иперерабатывать столь сложное и благородное вещество. Наука пригодна лишь длясильных умов; а они весьма редки. Слабые же умы, по словам Сократа [20],берясь за философию, наносят только ущерб ее достоинству. Оружие это в худыхножнах кажется и никчемным и даже опасным. Вот как они сами себе портят делои вызывают смех.
Humani qualis simulator simius oris,
Quem puer arridens pretioso stamine serum
Velavit, nudasque nates ac terga reliquit,
Ludibrium mensis. [21]
Точно так же и тем, кто нами повелевает и правит, кто держит в рукахсвоих судьбы мира, недостаточно обладать разумением среднего человека, мочьстолько же, сколько можем мы; и если они не превосходят нас в достаточноймере, то уже тем самым оказываются гораздо ниже нашего уровня. От нихожидаешь большего, они и должны делать больше. Молчаливость приносит имзачастую большую пользу не только тем, что придает внушающую почтениеважность, но и тем, что порою является для них весьма выгодной и удобной.Так, Мегабиз, посетив Апеллеса в его мастерской, долгое время пребывал вбезмолвии, а затем принялся рассуждать о его творениях, на что получилследующую резкую отповедь: «Пока ты молчал, ты в своем роскошном наряде изолотых украшениях казался нам чем-то весьма значительным. Теперь же, послетого, как мы тебя послушали, над тобой потешается мой самый последнийподмастерье» [22]. Из-за своего высокого положения, из-за окружавшего еговеликолепия он не имел права проявлять невежество простолюдина и нести вздоро живописи: ему следовало, не нарушая молчания, сохранять такой вид, будтоон в этой области знаток. А скольким из моих нищих духом современниковнапускная холодная молчаливость помогла прослыть мудрыми и понимающимилюдьми!
Чины и должности, — так уж повелось — даются человеку чаще посчастливой случайности, чем по заслугам. И большей частью за это совершеннонапрасно упрекают королей. Напротив, надо изумляться, как часто удается имсделать удачный выбор при недостаточном уменье разбираться в людях.
Principis est virtus maxima nosse suos. [23]
Ибо природа отнюдь не наделила их ни способностью обнять взором стольбольшое количество людей, чтобы остановиться на достойнейших, ни даромзаглядывать в душу, дабы получить представление о нашем взгляде на вещи инаших качествах. Им приходится выбирать нас как бы наугад, в зависимости отобстоятельств, от нашей родовитости, богатства, учености, репутации —оснований весьма слабых. Тот, кто сумел бы найти способ всегда судить олюдях по достоинству и выбирать их согласно доводам разума, уже одним этимустановил бы самую совершенную форму государственности.
Отлично! Допустим, что ему удалось совершить это великое дело. Это уженечто, но еще не все. Ибо справедливо изречение, что о данном совете нельзясудить только по исходу предприятия. Карфагеняне взыскивали со своихполководцев за неправильные решения, даже если по счастливой случайностидело обернулось хорошо. А народ римский нередко отказывал в триумфеполководцам, одержавшим крупные и очень выгодные государству победы, толькоза то, что успех достигнут был не благодаря их искусству, а лишь потому, чтоим повезло. Обычно приходится наблюдать, что во всех жизненных делах судьба,которая всегда стремится показать нам свое могущество и унизить нашусамонадеянность, но не может сделать неспособных людей мудрецами, дарует имвместо разума и доблести — удачу. И благосклоннее всего она к тем именнопредприятиям, где успех зависит исключительно от нее. Вот почему мыпостоянно видим, что самые ограниченные люди доводят до благополучногоразрешения важнейшие дела, как общественные, так и частные. Недаром персСирам, отвечая людям, удивившимся, почему это его дела так плохи, когда онрассуждает так умно, сказал, что рассуждения зависят только от него самого,а успех в делах — от судьбы [24]; удачливые простаки могут сказать то жесамое, только в обратном смысле. В нашей жизни почти все совершается как-тосамо по себе:
Fata viam inveniunt. [25]
Успехом может зачастую увенчаться самое неосмысленное поведение. Нашеучастие в каком-либо предприятии — почти всегда дело навыка, ируководствуемся мы гораздо чаще обычаем и примером, чем разумнымисоображениями. Пораженный в свое время важностью одного дела, я узнал о тех,кто привел его к удачному концу, как они действовали и на каком основании, иобнаружил во всем этом лишь самую обычную посредственность. Может быть,действовать наиболее обычным и общепринятым образом в жизненных делах всегополезнее и удобнее, хотя это и производит несравненно меньшее впечатление.
Как! Самые пошлые побуждения — наиболее основательны? Самые низменные ижалкие, самые избитые — больше всего приносят пользы делу? Для того, чтобыподдерживать уважение к королевским предначертаниям, нет необходимости,чтобы к ним были причастны простые смертные, которые при этом стали быслишком далеко заглядывать. Кто хочет сохранить к ним должное почтение,пусть доверится полностью и безоговорочно. Мое рассуждение о том или иномделе лишь слегка затрагивает его, поверхностно касается на основании первоговпечатления. Что же до главного и основного, то в этом я привык полагатьсяна провидение:
Permitte divis cetera. [26]
Две величайшие, на мой взгляд, силы — счастье и несчастье. Неразумносчитать, будто разум человеческий может заменить судьбу. Тщетны намерениятого, кто притязает обнять причины и следствия и за руку вести своепредприятие к вожделенному концу. Особенно же тщетны они при обсужденииопераций на военном совете. Никогда еще люди не проявляли столькопредусмотрительности и осмотрительности в делах военных, как зачастуюпроявляем теперь мы. Не из страха ли сбиться с пути, не из стремления либлагополучно прийти к развязке?
Скажу даже больше: и сама наша мудрость, наша рассудительность большейчастью подчиняется воле случая. Мои воля и рассудок покоряются то одномудуновению, то другому, и многие из их движений совершаются помимо меня.Разум мой подвержен воздействиям, зависящим от случайных, временныхобстоятельств:
Vertuntur species animorum, et pectora motus
Nunc alios, alios dum nubila ventus agebat,
Concipiunt. [27]
Посмотрите, кто в наших городах наиболее могуществен и лучше всегоделает свое дело, — и вы найдете, что обычно это бывают наименее способныелюди. Случалось, что женщины, дети и безумцы управляли великимигосударствами не хуже, чем самые одаренные властители. И обычно, отмечаетФукидид, грубым умам дело управления давалось лучше, чем утонченным [28]. Мыже удачу их приписываем разумению.
Ut quisque fortuna utitur
Ita praecellet, atque exinde sapere illum omnes dicimus. [29]
Вот почему я всегда прав, утверждая, что ход событий — плохоедоказательство нашей ценности и наших способностей.
Говорил я также, что нам надо только обратить внимание на какое-нибудьлицо, достигшее высокого положения: если за три дня до этого мы знали егокак человека незначительного, в нашем представлении возникает образвеличественный, полный благородных свойств, и вот мы уверены, что человекэтот, возвысившийся в общественном положении и во мнении людей, возвысилсятакже и по своим заслугам. Мы судим о нем не по его подлинным качествам, длянас он — как игральная фишка, ценность которой зависит от того, куда оналяжет. Если переменится счастье, если он падет и вновь смешается с толпой,каждый станет выражать удивление: как это удалось ему сперва так высокозабраться. «Тот ли это человек? — скажут все. — Неужто он ни о чем понятияне имел, когда занимал свой пост? Неужто короли так плохо выбирают себеслуг? В хороших же руках мы находились!» Сколько раз приходилось мне этовидеть. Ведь и личины великих людей, изображенных на сцене, могут насвзволновать и обморочить. Больше всего заставляют меня преклоняться передкоролями толпы преклоненных перед ними людей. Все должно подчиняться ипокоряться им, кроме рассудка. Не разуму моему подобает сгибаться, а лишьколеням.
Когда Мелантия спросили, что он думает о трагедии, сочиненнойДионисием, он ответил: «Я ее даже и не видел, так она затуманена велеречием»