. Я люблю его со всей нежностью, даже его бородавки и родимыепятна. Ведь я француз только благодаря этому великому городу: великому —численностью своих обитателей, великому — своим на редкость удачнымместоположением, но сверх всего великому и несравненному своимибесчисленными и разнообразнейшими достоинствами: это слава Франции, одно изблагороднейших украшений мира. Да отвратит от него господь наши раздоры!Целостный и единый, он огражден, по-моему, от всяких других напастей. Яубежден, что из всех наших партий наихудшей окажется именно та, котораяввергнет его в наши распри. И никакой враг, на мой взгляд, ему не опасен,кроме него самого. И я боюсь за него столько же, сколько за всякую другуючасть нашего государства. Пока он стоит, я не буду иметь недостатка вубежище, где бы я мог испустить последний мой вздох, убежище, способномвознаградить меня с лихвою за потерю любого другого. Не потому, что таккогда-то сказал Сократ, но потому, что и вправду таковы мои чувства, в чем ядохожу, пожалуй, иногда до чрезмерности, все люди, по мне, моисоотечественники, и я обнимаю поляка столь же искренне, как француза,отдавая предпочтение перед национальными связями связям всечеловеческим ивсеобщим. Я не нахожу мой родной воздух самым живительным на всем свете.Знакомства, завязываемые впервые и чисто личные, стоят, по-моему, нискольконе меньше, чем случайные и обыденные, поддерживаемые мною с моими соседями.Бескорыстная дружба, возникающая по нашему побуждению, обычно на голову вышедружеских отношений, которыми связывают нас соседство или общность крови.Природа произвела нас на свет свободными и независимыми; это мы самизапираем себя в тех или иных тесных пределах, уподобляясь в известном смыслеперсидским царям, давшим обет не пить никакой воды, кроме, как из рекиХоасп: отказавшись, по неразумению, от своего права употреблять любую другуюводу, они обезводили для себя весь мир [80].
Что же касается совершенного Сократом под конец его жизни, когдаприговор об изгнании он счел более тягостным, чем смертный, то я, каккажется, никогда не дойду до такой расслабленности и никогда не будунастолько привязан к моему отечеству, чтобы поступить так же, как он. Вжитиях высоких духом людей много такого, что я скорее ценю, чем люблю.
И среди них бывают до того возвышенные и беспримерные, что я не могукак следует оценить их, ибо они для меня совершенно непостижимы.
Для человека, считавшего весь мир своим родным городом, отмеченные вышесоображения были проявлением слабости. Правда, он презирал странствия, и егонога ни разу не переступила пределов Аттики. Как же рассматривать то, что онпожалел денег своих друзей, чтобы спасти себе жизнь, и отказался выйти счужой помощью из темницы, чтобы не преступить законы, и притом в то время,когда эти законы были так чудовищно извращены [81]? Эти образцы для меняпревыше всего. Есть и другие, которые я помещаю на втором месте, и их ятакже могу отыскать в жизни и деяниях этого человека. Многие из этихредкостных образцов превосходят мои возможности, и подражать им я был бы нев силах, но иные из них превосходят и возможности моего понимания.
Кроме этих причин, путешествия, как мне кажется, — дело очень полезное.Душа непрерывно упражняется в наблюдении вещей для нее новых и доселеневедомых, и я не знаю, — о чем уже не раз говорил, — ничего болеепоучительного для человеческой жизни, как непрестанно показывать ей во всейих многоликости столько других человеческих жизней и наглядно знакомить ее сбесконечным разнообразием форм нашей природы. При этом тело не остаетсяпраздным, но вместе с тем и не напрягается через силу, и это легкоевозбуждение оказывает на него бодрящее действие. Несмотря на мои колики, яне схожу с лошади по восемь-десять часов сряду и все же не ощущаю чрезмернойусталости,
Vires ultra sortemque senectae. [82]
Никакое время года не бывает мне в тягость; только палящий зной отвесностоящего солнца невыносим для меня, ибо зонтики, которыми со времен древнихримлян пользуется Италия, больше мучают руку, чем облегчают мучения головы.Хотел бы я знать, с помощью каких ухищрений в столь давнюю пору, когдароскошь только начала зарождаться, персы умели поднимать по желанию свежийветер и создавать тень, о чем рассказывает Ксенофонт [83]. Я люблю дождь игрязь, как утка. Перемена воздуха и климата на мне совершенно не отражается;любое небо для меня равно хорошо. Меня тревожат лишь те перемены, чтопроисходят внутри меня, да и они в путешествиях приключаются со мной многореже.
Я тяжел на подъем, но, пустившись в дорогу, могу ехать сколько угодно.Мелкие дела утомляют меня столько же, сколько большие, и собраться внепродолжительную поездку, чтобы побывать у соседа, составляет для меня неменьше труда, чем приготовиться к настоящему путешествию. Я привык совершатьмои дневные прогоны на испанский лад, одним махом: это длительные и вполнеоправдывающие себя прогоны; если днем слишком жарко, я проделываю их поночам, от захода до восхода солнца. Принятое некоторыми обыкновениеостанавливаться в пути, чтобы покормить лошадей и пообедать в спешке исуете, никуда не годится, особенно когда стоят короткие дни. Моим лошадямэто идет только впрок. Меня ни разу не подвела ни одна лошадь, коль скороона выдерживала первый из подобных прогонов. Зато я пою моих лошадейповсюду, где только возможно, и слежу лишь за тем, чтобы между двумяводопоями они прошли достаточный отрезок пути и выпитая ими вода вышламочой. Моя нелюбовь вставать слишком рано доставляет возможностьсопровождающим меня слугам пообедать, не торопясь, перед выездом. Что доменя, то я с едой не спешу: аппетит приходит ко мне во время еды и никак неиначе; я испытываю голод лишь за столом.
Некоторые упрекают меня за то, что я все еще не утрачиваю охоты купражнениям этого рода, хотя женат и уже в летах. Они неправы. Ведьнаилучшая пора для отлучек из дому тогда только и наступает, когда домашниемогут обойтись и без вас, ибо в доме установлен твердый порядок, который нив чем не будет нарушен. Гораздо легкомысленнее уезжать из дому, оставляя егона менее надежные руки, которые не станут особенно себя утруждать, чтобызаботиться о ваших делах.
Самая полезная и почетная наука для женщины — это наука, носящаяназвание домоводства. Мне приходилось видеть женщин скупых и жадных, нохозяйственных — очень редко. А между тем этому качеству подобает быть у нихосновным, и его следует искать в женщине прежде других, видя в немединственное приданое, которое может как разорить, так и сохранить нашидома. Пусть и не пытаются мне возражать; в соответствии с тем, чему менянаучил опыт, я требую от замужней женщины, кроме всех других добродетелей, ихозяйственности, которая тоже есть добродетель. Я устраиваю ей испытание,оставляя на ее руки, пока нахожусь в отсутствии, управление всей моейсобственностью. С досадой наблюдаю я во многих домах, как муж, угрюмый иизмученный целой кучей дел, возвращается около полудня к себе, в то времякак жена все еще причесывается и прихорашивается на своей половине. Вестисебя так позволительно лишь королеве, да и то как сказать. Нелепо инесправедливо, что праздность наших жен оплачивается нашим трудом и потом. Ия никогда не позволю, чтобы кто-нибудь пользовался моими средствами сбольшей свободой, чем я сам, более беспечно и бесконтрольно. Если муж занятсуществом дела, то сама природа велит, чтобы жены взяли на себя его форму.
Что же касается супружеских отношений, то, хотя и считается, что онистрадают от этих отлучек, я с этим решительно не согласен. Напротив, этаблизость такого рода, что непрерывное общение лишь охлаждает чувства ипривычка их убивает. Всякая женщина, которая с нами не связана, кажется намбезупречной. И каждый познал на опыте, что постоянное пребывание вместе недоставляет того удовольствия, какое испытываешь, то разлучаясь, то сновавстречаясь. Эти перерывы наполняют меня обновленной любовью к моим домашними делают для меня пребывание дома более сладостным и заманчивым; чередованиеусиливает мое влечение как к одному, так и к другому. Я знаю, что руки удружбы достаточно длинные, чтобы касаться друг друга и сплетаться друг сдругом, протягиваясь с одного конца света в другой; и это в особенностиотносится к супружеской дружбе, в которой имеет место непрестанный обменуслугами, порождающими привязанность и признательные воспоминания. Пометкому слову стоиков, между мудрецами существует настолько тесная связь итакая родственность, что если один из них закусывает во Франции, то темсамым насыщает своего собрата в Египте, и что если кто-нибудь, где бы он нибыл, протянет хотя бы палец, то все мудрецы, какие только не существуют вобитаемом мире, ощущают от этого помощь [84]. Наслаждение и обладаниеопираются главным образом на воображение. А оно с большим пылом влечется ктому, чего жаждет, чем к тому, что находится в наших руках. Припомните, каквы провели время в течение дня, и вы увидите, что дальше всего вы были отвашего друга, когда он был возле вас; его присутствие расслабляет вашевнимание и предоставляет вашим мыслям неограниченную свободу отвлекаться покаждому поводу и в любое мгновение.
Находясь в Риме, я не теряю власти над моим домом и управляю им и своимимуществом, которое в нем оставил: я вижу, как растут мои стены, моидеревья, мои доходы или как они понизились приблизительно на два пальца стех пор, как я уехал:
Ante oculos errat domus, errat forma locorum. [85]
Если бы мы наслаждались лишь тем, что находится в наших руках, топрощай наши экю, как только мы заперли их в шкатулку, и прощай наши дети,если они на охоте. Мы хотим, чтобы они были поближе. А если они в саду, это