кругу, смотря на нас, всех остальных, как на существа из совершенно другогомира, с презрением или со снисходительной жалостью. Отнимите у них ихпридворные сплетни, и они окажутся ни при чем, с пустыми руками, такие женеловкие и невежественные, какими представляемся им мы сами. Правильноговорят, что порядочный человек — человек разносторонний.
Что до меня, то, отправляясь в странствия, сытый по горло нашим образомжизни, и, конечно, не для того, чтобы искать гасконцев в Сицилии (ихдовольно у меня дома), я ищу скорее, если угодно, греков или же персов; я сними знакомлюсь, я их изучаю; вот к кому стараюсь я приспособиться ипримениться. И что самое любопытное: я, кажется, ни разу не сталкивался собычаями, которые хоть в чем-нибудь уступали бы нашим. Впрочем, я на своемне настаиваю, ведь, можно сказать, я не терял из виду флюгера на моей крыше.
Впрочем, случайные компании, образующиеся в пути, чаще всего доставляютскорее неудобства, чем удовольствие; я никогда к ним не тянулся и еще меньшельну к ним теперь, когда старость обособляет меня от всех остальных и даруетмне кое-какие льготы по части следования общепринятым правилам вежливости.Вы страдаете из-за другого, или из-за вас страдает другой; и то и этостеснительно и тягостно, но последнее, по-моему, более неприятно. Редкаяудача, но и необыкновенное облегчение — иметь возле себя порядочного во всехотношениях человека, с ясным умом и нравами, сходными с вашими, и с охотоювам сопутствующего. Во всех моих путешествиях мне этого крайне недоставало.Но такого спутника надо подыскивать и подбирать, еще не выезжая из дому. Ивсякий раз, как мне приходит в голову какая-нибудь славная мысль, аподелиться ею мне не с кем, меня охватывает сожаление, что я породил ее водиночестве. Si cum hac exceptione detur sapientia, ut illam inclusam teneamnec enuntiem, reiiciam [106]. А этому подавай еще выше: si contigerit ea vitasapienti ut, omnium rerum affluentibus copiis, quamvis omnia quae cognitionedigna sunt summo otio secum ipse consideret et contempletur, tamen sisolitudo tanta sit ut hominem videre non possit, excedat e vita [107]. Я одобряю мнение,высказанное Архитом, утверждавшим, что ему было бы не по душе даже на небе ина великих и божественных небесных телах, попади он туда без спутника [108].
Но лучше быть одному, чем среди докучных и глупых людей. Аристипп любилжить, чувствуя себя всегда и везде чужим [109].
Me si fata meis paterentur ducere vitam
Auspiciis, [110]
то я бы избрал для себя следующее: провести ее с задницею в седле;
«Неужели у вас нет менее утомительных развлечений? Не стоит ли ваш домв прелестной, здоровой местности? Не достаточно ли он обставлен и не болеели чем достаточно просторен? Ведь не раз пышность его обстановки вполнеудовлетворяла его величество короля [112]? Не занимает ли ваш род почетногоположения, и не больше ли тех, кто ниже его, нежели тех, кто выше? Или васгложет какая-нибудь чрезвычайная и неустранимая забота о домашних делах?
Quae te nunc coquat et vexet sub pectore fixa?. [113]
Или вы предполагали прожить без помех и волнений? Nunquam simpliciterfortuna indulget [114].Присмотритесь — и вы увидите, что единственно кто вам мешает — это вы сами,а куда бы вы ни отправились, вы всюду последуете за собою и всюду будетежаловаться на свою участь. Ведь на нашей бренной земле нет удовлетворенияникому, кроме душ низменных или божественных. Кто не довольствуется стольблагоприятными обстоятельствами, где же он думает найти лучшие? Тысячи итысячи людей считали бы пределом своих мечтаний благосостояние, равноевашему. Изменитесь сами, ибо это вполне в вашей власти, а что до всегоостального, то там вы обладаете единственным правом — терпеливо склонятьсяперед судьбой. Nulla placida quies est, nisi quam ratio composuit» [115].
Я сознаю всю справедливость этого увещания, и сознаю весьма хорошо;впрочем, было бы и короче и проще сказать то же самое в двух словах: «Будьтеблагоразумны». Но та душевная твердость, которой от меня требуют, ступеньювыше благоразумия: она им порождается и выковывается. Точно так же поступаети врач, который докучает несчастному угасающему больному, требуя, чтобы онбыл веселым и бодрым; его совет был бы не намного разумнее, говори он ему:«Будьте здоровым». Ну, а я из обыкновенного теста. Вот благодетельное, ясноеи понятное изречение: «Будьте довольны своим», то есть тем, что в пределахваших возможностей. Но и для более мудрых, чем я, это так же невыполнимо,как для меня. Это — общераспространенное изречение, но оно обнимает воистинунеобъятное. К чему только оно не относится. Все на свете переживает себя иподвержено изменениям.
Я очень хорошо знаю, что если подойти к делу с формальной меркой, тострасть к путешествиям говорит о внутреннем беспокойстве и нерешительности.Ничего не скажешь, таковы наши важнейшие качества и к тому жеглавенствующие. Да, признаюсь, я не вижу вокруг себя ничего такого — развечто во сне и в мечтах, — к чему бы я мог прилепиться душой; меня занимаеттолько разнообразие и постижение его бесчисленных форм, если вообще менячто-нибудь может занять. В путешествиях меня именно то и влечет, что я могуостанавливаться повсюду, где мне вздумается, не руководясь никакими заранееопределенными целями, и так же свободно отступать от только что принятогорешения. Я люблю частную жизнь потому, что устраиваю ее по своемуусмотрению, а не потому, что общественная жизнь не по мне; и к ней я был бы,пожалуй, не меньше пригоден. Я с большей охотой служу своему государю из-затого, что делаю это по собственному избранию и убеждению моего разума, а нев силу каких-то особых, лежащих на мне обязательств или потому, что,нежелательный ни в какой другой партии и всеми отвергнутый, я был вынужденпримкнуть к его стану. Так и со всем остальным. Я ненавижу куски, которыемне выкраивает необходимость. И любое преимущество комом стало бы у меня вгорле, если бы я зависел исключительно от него:
Alter remus aquas, alter mihi radat arenas. [116]
Чтобы связать меня накрепко, нужна не одна веревка, а несколько. Выскажете, что к такому развлечению, как путешествия, примешалась суетность. Апочему бы ей и не быть? Ведь и прославленные и превосходные наставления —суетность, и суетность — всякое мудрствование. Dominus novit cogitationessapientium, quoniam vanae sunt [117]. Эти едва ощутимые тонкости годны лишь для проповедей;это все — речи, которые тщатся переправить нас в иной мир совсемготовенькими к нему. Жизнь — движение телесное и вещественное, всякаядеятельность — несовершенна и беспорядочна по самой своей сущности; и ястремлюсь служить жизни в соответствии с ее требованиями.
Quisque suos patimur manes. [118]
Sic est faciendum ut contra naturam universam nihil contendamus; eatamen conservata, propriam sequamur. [119] К чему эти высоко взнесенные вершины философии, если ни одномучеловеческому существу все равно до них не добраться, и к чему эти правила,которым не подчиняются наши обычаи и которые людям не по плечу? Я частовижу, как нам предлагают такие образцы жизни, следовать которым не имеют нималейшей надежды — и, что еще хуже, охоты — ни тот, кто их предлагает, ниего слушатели. От того же листа бумаги, на котором он только что начерталобвинительный приговор по делу о прелюбодеянии, судья отрывает клочок, чтобынаписать любовное письмецо жене своего сотоварища, и та, к кому вы придете,чтобы насладиться с нею запретной любовью, вскоре затем, в вашем жеприсутствии, обрушится на точно такие же прегрешения какой-нибудь из своихтоварок, да еще с таким возмущением, что куда до нее самой Порции [120]. Итакой-то осуждает на смерть за преступления, которые считает в душе не болеечем проступками. В моей юности мне довелось видеть, как некий дворянин водно и то же мгновение протянул народу одной рукой стихи, выдающиеся каксвоей прелестью, так и распущенностью, а другою — самое горячее обличение вбезбожии и разврате, какого уже давно не доводилось выслушивать миру [121].
Таковы люди. Законам и заповедям предоставляется жить своей жизнью, мыже живем своею; в не только вследствие развращенности нравов, но зачастую ипотому, что придерживаемся других взглядов и смотрим на вещи иными глазами.Послушайте какое-нибудь философское рассуждение — богатство мысли,красноречие, точность высказываний потрясают ваш ум и захватывают вас, но внем вы не обнаружите ничего такого, что бы всколыхнуло или хотя бы затронуловашу совесть, — ведь обращаются не к ней. Разве не так? Аристон говорил, чтои баня и урок — бесполезны, если они не смывают грязи и после них человек нестановится чище [122]. Отчего же! Можно грызть и самую кость, но сначала изнее следует высосать мозг: ведь и мы, лишь влив в себя доброе вино из