только наполовину, говорить только обиняками, говорить сбивчиво.
Я хотел сказать, что проклинаю тот разум, который убивает всякуюрадость, и что сумасбродные выдумки, которые усложняют жизнь, инеобыкновенно тонкие мысли, даже если в них есть зерно истины, обходятся, намой взгляд, слишком дорого и причиняют слишком много хлопот. Что до меня, тоя, например, стараюсь извлечь пользу даже из суетности и ослиной глупости,если они доставляют мне удовольствие, и следую вложенным в меня природоюсклонностям, не очень-то их стесняя и не придираясь к ним по мелочам.
И в других местах я видел развалины зданий, и статуи, и землю, и небо,и везде и всюду — людей. Все это так, но, тем не менее, как бы часто я нипосещал гробницу некогда столь великого и могучего города, я неизменно ввосхищении от него и благоговею пред ним. Не забывать мертвых похвально. А сэтими мертвыми я знаком с детства, вырос бок о бок с ними; я познакомился систорией Рима намного раньше, чем с историей моего рода. Я знал Капитолий иего план прежде, чем узнал Лувр, и Тибр — прежде, чем Сену. У меня в головебыло больше сведений об образе жизни и богатствах Лукулла, Метелла иСципиона [148], чем о ком-либо из моих соотечественников. Это покойники. Новедь покойник и мой отец, и точно такой же, как эти. За восемнадцать лет [149] он удалился от меня и от жизни на точно такое же расстояние, как ониза шестнадцать столетий. А между тем, чтя его память и постоянно вспоминая онем, я продолжаю пользоваться его дружбой и обществом, и у меня с ним наредкость близкие отношения и исключительное единомыслие.
Что до моих личных склонностей, то я охотнее всего оказываю услугиумершим: они не могут себе помочь и тем больше, мне кажется, нуждаются вмоей помощи. Это проявление благодарности, и притом в ее наиболее чистомвиде. В благодеянии тем меньше истинного великодушия и благородства, чембольше вероятность, что оно будет возмещено. Аркесилай, посетив больногоКтесибия и застав его в крайней бедности, незаметно сунул под его изголовьеденьги; сделав это украдкой, он, сверх того, как бы выдал ему расписку,подтверждающую, что они в полном расчете [150]. Люди, заслужившие с моейстороны дружеское расположение и признательность, никогда не бывали внакладеот того, что их больше нет возле меня; с ними, отсутствующими и ничего неподозревающими, я всегда расплачивался и с большей щедростью и с большейтщательностью, чем со всеми другими. И о своих друзьях я говорю с особойтеплотою и любовью лишь тогда, когда у них больше нет ни малейшейвозможности узнать об этом.
Я сотни раз затевал жаркие споры, защищая Помпея и вступаясь за Брута [151]. Наши близкие отношения продолжаются и посейчас; ведь даже событиясовременности мы представляем себе не иначе как при посредстве нашеговоображения. Считая, что моему веку я совершенно не нужен, я мысленнопереношусь в далекое прошлое, и я настолько им покорен и пленен, что меняувлекает и страстно интересует решительно все, относящееся к древнему городуРиму — свободному, справедливому и находящемуся в расцвете сил (ибо я нелюблю ни его младенчества, ни его старости). Вот почему, как бы часто мне нидоводилось смотреть на места, где были проложены его улицы и где стояли егодома, и на эти развалины, уходящие так глубоко в землю, точно онипростираются до антиподов, я неизменно испытываю все то же волнение. Ивнушено ли это нам самою природой или, быть может, прихотью нашеговоображения, но только вид площадей, на которых собирались и где обитали те,чьи славные имена сохраняются в нашей памяти, волнует нас значительнобольше, чем если бы нам рассказывали об их деяниях или мы сами читали ихсобственные творения. Tanta vis admonitionis inest in locis. Et id quidem in hac urbeinfinitum; quacunque enim ingredimur, in aliquam historiam vestigium ponimus [152]. Мненравится всматриваться в их лица, изучать их манеру держаться, их одежду. Яснова и снова твержу про себя их великие имена, и они непрерывно отдаются вмоих ушах. Ego illos veneror et tantis nominibus semper assurgo [153]. Иесли что-либо хоть какой-нибудь частичкой своей величественно изамечательно, я восхищаюсь в нем всем, даже тем, что не представляет собойничего выдающегося. С каким наслаждением наблюдал бы я этих людей забеседой, за трапезой, на прогулке! Было бы черной неблагодарностьюотноситься с пренебрежением к останкам и теням стольких доблестных идостойных мужей, которые жили и умирали, можно сказать, у меня на глазах икоторые всей своей жизнью могли бы преподать нам столько полезного ипоучительного, если бы мы умели следовать их примеру.
И потом тот Рим, который мы теперь видим, заслуживает нашей любви такжеи потому, что он в течение столь долгого времени и столькими узами связан снашей державою. Это единственный город, общий для всех и всесветный.Правящий им верховный владыка в одинаковой мере почитаем повсюду; этот город — столица всех христианских народов; испанец и француз — всякий в нем у себядома. Чтобы быть подданным его государя, достаточно быть христианином,независимо от того, откуда ты родом и где находится твое государство. Нанашей бренной земле нет другого такого места, которому небо дарило бы стаким постоянством свою благосклонность. Даже развалины этого городавеличавы и овеяны славой,
Laudandis pretiosior ruinis. [154]
Даже в гробнице он сохраняет отличительные черты и облик временимперии. Ut palam sit uno in loco gaudentis opus esse naturae [155]. Иной мог бы себя обругать и возмутиться собой самим, заметив, чтои он не остается бесчувственным к столь суетным удовольствиям. Но нашисклонности, если они даруют нам приятные ощущения, не так уже суетны. Икакими бы они ни были, если они доставляют удовлетворение человеку, нелишенному здравого смысла, я не стану его жалеть.
Я бесконечно обязан судьбе, до последнего времени не причинившей мнеособенно больших горестей, по крайней мере таких, вынести которые мне былобы не под силу. Не значит ли это, что она оставляет в покое тех, кто ничемей не досаждает?
Quanto quisque sibi plura negaverit
A diis plura feret. Nil cupientium
Nudus castra peto…
…multa petentibus
Desunt multa. [156]
Если и впредь она будет вести себя не иначе, я уйду из этого миравполне довольным и удовлетворенным,
nihil supra
Deos lacesso. [157]
Но берегись толчка у причала! Тысячи людей погибают уже по прибытии вгавань.
Я заранее мирюсь со всем, что свершится, когда меня больше не будет;мне хватает забот, причиняемых событиями нашего времени,
fortunae cetera mando. [158]
И к тому же я свободен от тех прочных уз, которыми, как говорят,человека связывают с будущим дети, наследующие его имя и его честь; ну чтож! Значит, мне тем более не к чему их желать, если они вообще так ужжелательны. Я и через себя самого слишком крепко привязан к этому миру и кэтой жизни. С меня совершенно достаточно, что я в руках у судьбы и моесуществование всецело зависит от обстоятельств, находящихся в ее воле; а разтак, то я не хочу, чтобы она властвовала надо мной и в другом; и я никогдане считал бездетность несчастьем, обязательно лишающим человека радости иполноты жизни. Бесплодие также имеет свои преимущества. Дети — из числа техвещей, которых не приходится так уж пламенно жаждать, и особенно в наши дни,когда столь трудно воспитать их добропорядочными. Bona iam nec nasci licet,ita corrupta sunt semina [159]; а вот оплакивать их потерю тем, у когоони были, приходится, и даже очень приходится.
Тот, кто оставил на мое попечение дом и поместье, неоднократнопредсказывал, что я доведу их до полного разорения; он исходил из того, чтово мне нет хозяйственной жилки. Он ошибся. Я такой же, каким вступил вовладение ими, если только не стал чуточку побогаче; и это — безгосударственной должности и без сторонних доходов от бенефиция.
Если судьба не обрушила на меня никаких из ряда вон выходящих и особосильных ударов, то вместе с тем она меня и не баловала. У меня нет ничегопо-настоящему значительного и стоящего, за что я должен был бы благодаритьее щедрость. Если я и мои домашние и обласканы иными ее дарами, то все этоприобретено более чем за век до меня. Впрочем, она мне подарила кое-какиелегковесные милости, каковы, например, титулы и почет, не представляющиесобой ничего существенного; да в их, по правде говоря, она мне непожаловала, а всего-навсего предложила; господи боже! — и это мне, человекус головы до пят земному и телесному, находящему для себя удовольствие тольков вещественном и осязаемом, и притом лишь весомом и основательном, исчитающему, если позволительно в этом признаться, жадность не менееизвинительной, чем честолюбие, страх перед физической болью не менееуважительным, чем страх перед позором, здоровье не менее драгоценным, чемученость, и богатство не менее желанным, чем знатность.
Среди ее суетных милостей я могу назвать единственную, которая и впрямьтешит одну из моих нелепых причуд; я говорю о грамоте, жалующей меня римскимгражданством и выданной мне в мое последнее посещение этого города;нарядная, с золотыми печатями и выведенными золотом буквами, она была