[15], и торопливость сама себе ставит подножку, сама насебя надевает путы и сама себя останавливает. Ipsa se velocitas implicat [16]. Так, например, дляалчности, судя по моим наблюдениям над повседневною жизнью, нет большейпомехи, чем сама алчность: чем она беспредельнее и ненасытнее, тем меньшегодостигает. И обычно она гораздо быстрее скапливает богатства, когдаприкрывается личиною щедрости.
Некий дворянин, весьма порядочный человек и мой добрый знакомый,опасался, что может повредиться в рассудке из-за того, что, занимаясь счрезмерным вниманием делами одного государя, своего господина, вносил в этоизлишнюю страстность. А этот его господин сам себя обрисовал следующимобразом: он видит значение того или иного события совершенно так же, каквсякий другой, но в отношении тех из них, против которых нет средств, он тутже на месте решает, что нужно смириться; в остальном же, отдав необходимыераспоряжения, — а он это делает поразительно быстро благодаря живости своегоума, — он спокойно ждет, что затем последует. И действительно, мнеприходилось видеть его в такие моменты, когда у него на руках были делаисключительной важности и к тому же весьма щекотливые, но он тем не менеесохранял полную невозмутимость и в своих действиях, и в своем облике. Янахожу, что он более велик и более находчив в несчастье, чем приблагоприятствовании судьбы: поражения приносят ему больше славы, чем победы,и скорбь — больше, чем торжество.
Заметьте, что даже в таких пустячных и легковесных делах, как игра вшахматы, в мяч и другие, подобные им, всепоглощающее пылкое увлечение,пробуждаемое в нас неукротимым желанием, тотчас приводит в смятение ирасстройство и наш разум, и наше тело: человек забывает все, даже самогосебя. Но в ком ни выигрыш, ни проигрыш не порождают горячки, тот всегдаостается самим собой; чем меньше волнений и страсти он вкладывает в игру,тем увереннее и успешнее он играет.
И вообще, перегружая душу множеством впечатлений, мы мешаем ейпознавать и запечатлевать в себе познанное. Есть вещи, с которыми ее нужнолишь поверхностно познакомить; с другими — связать; третьи в нее вложить.Она обладает способностью видеть и ощущать все, что угодно, но пищу для себяей должно черпать только в себе; и она должна быть осведомлена обо всем том,что имеет к ней прямое касательство и что так или иначе является еедостоянием и частицею ее сущности. Законы природы определяют наши истинныепотребности. Мудрецы говорят, что бедняков, если исходить из этихпотребностей, нет и не может быть и что всякий, считающий себя таковым,исходит лишь из собственного суждения; основываясь на этом, они весьма тонкоподразделяют наши желания на внушенные природой и на те, что внушены намнашим необузданным воображением; те, конечная цель которых ясна, — отприроды; те, которые опережают нас и за которыми нам не угнаться, — от нас.Нищете материальной нетрудно помочь, нищете души — невозможно.
Nam si, quod satis est homini, id satis esse potesset,
Нос sat erat: nunc, cum hoc non est, qui credimus porro
Divitias ullias animum mi explere potesse? [17]
Сократ, видя, как торжественно проносят по городу бесчисленныесокровища, драгоценности и богатую домашнюю утварь, воскликнул: «Скольковещей, которых я совсем не желаю!» [18]. Ежедневный паек Метродора весилдвенадцать унций, Эпикура — еще того меньше [19]; Метрокл зимой ночевалвместе с овцами, летом — во дворах храмов [20]. Sufficit ad id natura, quodposcit [21].
Клеанф жил трудом своих рук и хвалился, что, если того пожелает, Клеанфсможет прокормить еще одного Клеанфа [22].
Если то, что требуется от нас природой (речь идет лишь о безусловнонеобходимом и ни о чем большем), — сущий пустяк (сколько же это вдействительности и как немного нужно для сохранения нашей жизни, лучше всегоможет быть доказано следующим соображением: это такой пустяк, что,неприметный судьбе, он ускользает от ее ударов по причине своейничтожности), то давайте тратить кое-что и сверх этого, давайте назовемприродою наши привычки и условия, в которых каждый из нас живет; давайтеограничим себя, будем держаться этого уровня; пусть наше достояние и нашекорыстолюбие не переступают этих пределов. В таких границах они, как мнепредставляется, извинительны. Привычка — вторая природа и равна ей вмогуществе. Если я чего-либо лишен, я считаю, что испытываю лишения. И дляменя, пожалуй, невелика разница, отнимут ли у меня жизнь или только ограбяти тем самым ухудшат мое положение, к которому я успел за долгие годыпривыкнуть.
Я не в том возрасте, когда нам нипочем резкие перемены, и мне несжиться с новым и неизведанным образом жизни. Даже если он дал бы мне большесвободы и всяких возможностей, у меня нет времени становиться другим, и каклюбая большая удача, свались она сейчас в мои руки, вызвала бы во мнесожаление, что пришла с опозданием, а не тогда, когда бы я мог насладитьсяею по-настоящему,
Quo mihi fortuna si non conceditur uti, [23]
— так его вызвало бы во мне и любое душевное приобретение. В некоторомсмысле лучше так и не стать порядочным человеком и не научиться праведножить, чем постигнуть это тогда, когда жизни уже не осталось. Собираясь уйтииз этого мира, я бы с радостью отдал всякому, кто в него только вступает,все то из мудрости, что я накопил, общаясь с людьми. Горчица после обеда.Мне нечего делать с добром, с которым я уже ничего не в состоянии сделать. Кчему наука тому, у кого больше нет головы? Предлагать нам подарки,наполняющие нас справедливой досадой, почему они не были предложены нам всвое время, — это не что иное, как издевательство злобной судьбы. Менябольше не нужно поддерживать: я больше не в силах идти. Из достаточнобольшого количества человеческих свойств нам теперь достаточно лишь одного —терпения. Подарите замечательный тенор певчему, у которого поражены легкие,а красноречие — отшельнику, удалившемуся в пустыни Аравии. Чтобы упасть, ненужно искусства; по завершении всякого дела сам собою приходит конец. Моймир от меня отдаляется; моя оболочка стала пустой; я полностью в прошлом;мне следует принять это как должное и сообразно с этим убраться отсюда. Яхочу привести следующий пример: недавнее исчезновение десяти дней,исключенных из календаря повелением папы [24], застало меня в таких летах,что я к нему никак не привыкну. Я принадлежу тем годам, когда их считалисовсем по-иному. Столь давняя и устойчивая привычка до того в меня въелась,что мне от нее не отделаться. Вследствие этого я принужден быть в некоторомотношении еретиком, неспособным воспринять новшество, даже если оноисправляет ошибку; мое воображение, вопреки моим добрым намерениям,неизменно убегает на десять дней вперед или назад, и его воркотня постояннозвучит у меня в ушах. Это преобразование касается только тех, у кого всяжизнь в будущем. И если здоровье, которое для меня так сладостно изаманчиво, навещает меня с перерывами, то оно скорее приносит мне огорчение,чем хорошее самочувствие. Я больше не знаю, куда мне его девать. Времяпокидает меня, а без него и радость не в радость. До чего же ничтожна в моихглазах ценность тех высоких должностей, которые у нас приняты и которыеобычно дают только тем, кто накануне ухода из этого мира, и, давая их,думают не о том, сможет ли такой-то подобающим образом отправлять своюдолжность, а о том, как долго он будет ее отправлять; с часа ее замещенияначинают загадывать, когда же она снова освободится.
Короче говоря, я здесь для того, чтобы покончить с тем человеком,который не кто иной, как я сам, а не для того, чтобы его переделать.Вследствие давней привычки моя оболочка сделалась моей сущностью, а моясудьба — моей природой.
Итак, я говорю, что поскольку мы существа слабые, каждому из насизвинительно тянуться к тому, что не превышает названной меры. Ну, атянуться к находящемуся за ее пределами — чистейшее безумие. Это — самоебольшее, что мы вправе себе позволить. Чем больше наши потребности и нашеимущество, тем больше опасность подставить себя под удары судьбы иподвергнуться всевозможным невзгодам. Область наших желаний должна бытьстрого очерчена; пределом их должно быть некоторое, весьма незначительноеколичество жизненных благ, обеспечивающих нам насущно необходимое; этижелания должны к тому же располагаться не по прямой, конец которой был быгде-то вне нас, а по кругу, смыкаясь крайними точками внутри нас и образуяфигуру небольшого размера. Поступки, совершаемые вопреки этому соображению,крайне важному и существенному, как например поступки скупцов, честолюбцев имногих других, которые, сломя голову, бегут вперед и вперед и которых их бегувлекает все дальше и дальше, — поступки порочные и ошибочные.
Большинство наших занятий — лицедейство. Mundus universus exercethistrioniam [25]. Нужнодобросовестно играть свою роль, но при этом не забывать, что этовсего-навсего роль, которую нам поручили. Маску и внешний облик нельзяделать сущностью, чужое — своим. Мы не умеем отличать рубашку от кожи.Достаточно посыпать мукою лицо, не посыпая ею одновременно и сердца. Я знаюлюдей, которые, получив повышение в должности, тотчас изменяют и преобразуютсебя в столь новые обличия и столь новые существа, что становятся важнымигосподами вплоть до печенки и до кишок и продолжают отправлять своюдолжность, даже сидя на стульчаке. Я не могу их научить отличать поклоны,