посложнее. Разве не много проще совсем не входить, чем войти, чтобы выйти?Словом, никоим образом не следует подражать тростнику, который поначалувыбрасывает прямой длинный стебель, но затем, как бы устав и выдохшись,начинает завязывать частые и плотные узелки, точно делает в этих местахпередышки, свидетельствующие о том, что у него не осталось ни былогоупорства, ни былой силы. Гораздо правильнее начинать спокойно ихладнокровно, сберегая свое дыхание и свой порыв для преодоления возможныхпрепятствий и для завершения начатого. Приступив к нашим делам, мы на первыхпорах управляем ими и держим их в своей воле, но позднее, когда они ужесдвинуты с места, они управляют нами и тащат нас за собой, так что намтолько и остается, что идти следом.
Означает ли это, что я утверждаю, будто мои житейские правила неизменноизбавляли меня от всех и всяческих затруднений и я с легкостью одергивал иобуздывал свои страсти? Не всегда эти страсти соразмерны с вызвавшими ихобстоятельствами и уже при своем пробуждении нередко бывают жестокими янеистовыми. И все же мои правила сберегают немало сил и приносят плоды ибесполезны лишь тем, кто, творя добро, не довольствуется никакими плодами,если его имя не снискивает славы. Впрочем, по правде говоря, выгоды,приносимые этими правилами, каждый подсчитывает на свой лад. Вы достигнетебольшего, хоть это и доставит вам меньшую славу, если основательнопоразмыслите, прежде чем уясните себе сущность дела и пуститесь во всетяжкие. Во всяком случае, не только в этом одном, но и во всех возлагаемыхна нас жизнью обязанностях путь тех, кто домогается почестей, значительноотличается от пути, которого держатся равняющиеся на порядок и разум.
Я сплошь да рядом вижу людей, которые рьяно, но нерасчетливоустремляются вперед на ристалище и вскоре замедляют свой бег. Плутархговорит, что кто по застенчивости или из ложного стыда чрезмерно податлив ис легкостью обещает все, о чем его ни попросят, тот с такою же легкостьюнарушает слово и от него отказывается; равным образом, кто легко ввязываетсяв ссору, не прочь так же легко пойти и на мировую [49], тогда как твердость,препятствующая мне затевать ссоры, должна побуждать меня упорствовать в них,коль скоро я буду выведен из равновесия и распалюсь гневом. То, о чемупоминает Плутарх, — дурное обыкновение: пустившись в путь, нужно идти допоследнего вздоха. «Начинайте с прохладцей, — говорит Биант, — продолжайте сгорячностью» [50]. Нерассудительность приводит к нестойкости, а она ещенесноснее.
В большинстве случаев наши примирения после ссоры бывают лживыми ипостыдными; мы стремимся только к соблюдению внешней благопристойности ивместе с тем отрекаемся от наших истинных побуждений и совершаем поотношению к ним предательство. Мы приукрашиваем действительность. Мы оченьхорошо знаем, что именно мы сказали и в каком смысле сказали, и это так жехорошо знают и присутствовавшие и наши друзья, перед которыми мы хотимвыказать свое превосходство. Поступаясь нашей искренностью и честью нашегомужества, мы отрекаемся от своих мыслей и ищем в искажении истины лазейку,лишь бы, несмотря ни на что, помириться. Мы сами изобличаем себя во лжи,чтобы извинить изобличения такого же рода, которые исходили от нас самих.Негоже доискиваться, нельзя ли как-нибудь по-иному истолковать наши поступкиили наши слова; нужно твердо держаться своего собственного толкованиясвершенного нами в держаться его, чего бы это ни стоило. Речь идет о нашейпорядочности и нашей совести, а это вещи, не терпящие личины. Предоставим жетакие низменные уловки и отговорки ябедам и крючкотворам из ДворцаПравосудия. Извинения и объяснения, на которые, как я ежедневно вижу, никтоне скупится, чтобы загладить ту или иную неловкость, кажутся мне хуже самойнеловкости. Было бы лучше нанести врагу еще одно оскорбление, чем наноситьего себе самому, налагая на себя подобное наказание. Вы задели своегопротивника в пылу гнева, а подольщаетесь к нему и успокаиваете егохладнокровно и обдуманно; вот и получается, что вы отступаете за черту,которую преступили. Я не знаю слов столь же предосудительных для дворянина,как слова, в которых он отказывается от своих прежних слов, когда это —отказ, вырванный у него принуждением; и они, по-моему, тем больше должнывгонять его в стыд, что упрямство ему простительнее, чем малодушие.
Мне настолько же легко избегать страстей, как трудно их умерять.Abscinduntur facilius animo quam temperantur [51]. Кто не в силах возвыситься до благороднойбесстрастности стоиков, пусть ищет спасения в присущей мне низменнойчерствости. Чего те достигали с помощью добродетели, того я стараюсьдостичь, опираясь на свойства моего характера. Область, лежащая посередине, — средоточие бурь; обе крайние — философов и деревенского люда — могут междусобой поспорить, какая из них спокойнее и счастливее:
Felix qui potuit rerum cognoscere cusas,
Atque metus omnes et inexorabile fatum
Subiecit pedibus, strepitumque Acherontis avari.
Fortunatus et ille deos qui novit agrestes,
Panaque, Sylvanumque senem, Nymphasque sorores. [52]
Все на свете рождается слабым и нежным. Тем не менее с самого началаследует глядеть в оба, ибо подобно тому как вследствие незначительностикакого-нибудь явления мы не находим в нем ни малейшей опасности, точно также, когда оно наберет силы, мы не найдем против него средства. Дав волюсвоему честолюбию, я бы наткнулся на миллионы препон, и справляться с нимимне бы всякий день стоило гораздо больше труда, нежели затраченный мною наобуздание этой естественной склонности, которая ставила бы меня перед такимипрепонами:
iure perhorrui
Late conspicuum tollere verticem. [53]
Всякая деятельность на общественном поприще подвергается крайнепротиворечивому и произвольному истолкованию, потому что о ней судит слишкоммного голов. Некоторые считают, что, пребывая в должности мэра (я радсказать несколько слов и об этом, и не потому, что речь пойдет о чем-тозаслуживающем внимания, а потому, что они помогут полнее обрисовать, как яведу себя в подобных делах), так вот, некоторые считают, что, пребывая вназванной должности, я показал себя человеком, который с трудомраскачивается и у которого холодное сердце; и они, возможно, не так уждалеки от истины. Я всегда стараюсь хранить спокойствие и в душе и в мыслях.Cum semper natura, tum etiam aetate iam quietus [54]. И если подвоздействием какого-нибудь неожиданного и сильного впечатления они все жеиногда распускаются и безобразничают, то, по правде говоря, это у меняполучается не намеренно. Такая врожденная вялость не может, однако, служитьдоказательством умственной немощности (ведь нерадивость и неразумие — вещи,конечно, разные) и еще меньше — бесчувственности и неблагодарности поотношению к жителям нашего города, которые сделали все, что только было в ихсилах, дабы почтить меня этим высоким постом, и тогда, когда я был им совсемне известен, и позже, переизбрав меня на второй срок, сделали для меня ещебольше, чем когда избрали впервые. Я желаю им всего самого наилучшего, ибудь в этом настоятельная нужда, я бы, разумеется, ничего не пожалел, служаим. За них я тревожился не меньше, чем за самого себя. Это славный народ,воинственный и благородный, готовый, однако, к повиновению и дисциплине испособный совершить много хорошего, если им соответствующим образомруководят. Говорят и о том, что мое пребывание в должности мэра не отмеченоничем сколько-нибудь значительным и не оставило заметных следов. Ну что ж,это неплохо; меня обвиняют в бездеятельности в такое время, когда почти всеодержимы зудом делать чересчур много.
Если мне что-нибудь по сердцу, я горячо берусь за это. Но такоенапряжение не в ладу с постоянством. Кто хочет меня использоватьсоответственно моим склонностям, пусть поручит дела, требующие силыхарактера и свободолюбия, такие дела, которые можно выполнить, идя прямоюдорогой, и за короткий срок: тут я кое-что смогу сделать; но если делопредстоит затяжное, щепетильное, хлопотливое, для которого обязательныловкость и изворотливость, и к тому же запутанное, то этот человек поступитгораздо правильнее, обратившись к кому-либо другому.
Всякая крупная должность не так уж трудна. Я готов был бы работатьнесколько напряженнее, если бы в этом была действительная необходимость. Ибов моих возможностях сделать кое-что сверх того, что я делаю и чего не люблюделать. Насколько мне известно, я не упустил ничего такого, что, по моемуразумению, составляло мой долг. Я забывал совершать лишь те поступки,которые честолюбие примешивает к нашему долгу и прикрывает его именем.Обычно это то, что дает пищу глазам и ушам и нравится людям, привлекая их несамой сущностью, а внешностью. Если до них не доносится шум, им кажется, чтотут сонное царство. Мои склонности противоположны склонностям любителейшума. Я предпочел бы пресечь волнение, не волнуясь, и покарать беспорядки,не впадая в тревогу. Если мне нужно выказать гнев и горячность, я прибегаю кпритворству, надевая на себя маску. Характер у меня вялый, и я скорееравнодушен, чем черств. Я не обвиняю высших должностных лиц, дремлющих насвоих постах, если дремлют также и их подчиненные; да что там — дремлют исами законы. Что до меня, то я поклонник жизни как бы скользящей,малоприметной, немой, neque summissam et abiectam, neque se efferentem [55]. Такхочет моя судьба. Я происхожу из рода, который струился из поколения впоколение без блеска и без треволнений и испокон века горд главным образомсвоею порядочностью.
Мои соотечественники до того тщеславны и суетливы, что даже не замечают