таких неярких и не бросающихся в глаза человеческих качеств, как доброта,умеренность, уравновешенность, постоянство и другие тому подобные.Шероховатые предметы мы хорошо ощущаем, а вот что касается гладких, то,прикасаясь к ним, мы их, можно сказать, не чувствуем; болезнь такжеощущается нами, а здоровье или вовсе или почти вовсе не ощущается; и так совсем, что елеем нас поливает, в отличие от того, что за горло хватает.Выносить на площадь исполнение дела, которое можно выполнить в канцелярии,совершить его в полдень на ярком свету, хотя оно могло быть выполненопредыдущею ночью, ревниво стремиться делать все самолично, хотя сослуживецможет сделать то же самое нисколько не хуже, означает действовать радисобственной славы и личных выгод, а не ради общего блага. Так, например,поступали греческие хирурги, производившие операции на помостах, на глазах упрохожих, дабы увеличить приток пациентов и свою выручку [56]. Иные людисчитают, что разумные распоряжения могут быть поняты только под звуки анфар.
Честолюбие — порок не для мелких людишек и не для усилий такогоразмаха, как наши. Александру говорили: ваш отец оставит вам могущественнуюдержаву, благоденствующую и мирную. Но этот мальчик завидовал победам своегоотца и справедливости его управления. Он не пожелал бы властвовать и надовсем миром, достанься ему такое владычество спокойно и без войны [57].Алкивиад у Платона — молодой, красивый, богатый, знатный, превосходныйученый — предпочитает умереть, чем остановиться на том, что у него есть [58]. Эта болезнь, пожалуй, простительна душе столь сильной и стольодаренной. Но когда жалкие, карликовые душонки пыжатся и лопаются от спеси идумают, что, решив правильно какое-нибудь судебное дело или поддерживаяпорядок среди стражников у каких-нибудь ворот города, они покрывают славоюсвое имя, то чем выше они надеются на этом основании задрать голову, тембольше выставляют напоказ свою задницу. Эти малые подвиги лишены плоти ижизни; рассказ о них замрет на первых устах и не уйдет дальше перекресткадвух улиц. Поговорите об этом, не стесняясь, с вашим сыном и вашим слугой,как тот древний, который, за неимением иного слушателя своей похвальбы,чванился перед служанкой, восклицая: «О Перетта, до чего же у тебядоблестный и умелый хозяин!» [59]. На худой конец поговорите о том же ссамим собой, как один мой знакомый советник, который, излившись целым моремпараграфов своей речи, бесконечно тягучей и столь же бездарной, удалился вотхожее место Дворца Правосудия и там, как слышали, в здравом уме и полнойпамяти бормотал: Non nobis, domine, non nobis, sed nomini tuo da gloriam [60]. Кто не можетсделать иначе, тот пусть сам себе платит из своего же кошелька. Слава непокупается по дешевке. Деяния редкостные и образцовые, которые ею посправедливости вознаграждаются, не потерпели бы общества бесчисленной толпымелочных повседневных дел и делишек. Мрамор вознесет ваши заслуги, если выпочинили кусок городской стены или расчистили общественную канаву, на такуювысоту, на какую вам будет угодно, но здравомыслящие люди не сделают этого.Молва не следует, по пятам за всяким хорошим поступком, если с ним несопряжены трудности и он не выделяется своей исключительностью. Дажепростого уважения, по мнению стоиков, заслуживают далеко не вседобросовестные поступки, и они не хотят, чтобы одобрительно отзывались очеловеке, который, соблюдая воздержанность, отказывается от старойраспутницы с гноящимися глазами [61]. Люди, хорошо знавшие, какимиблестящими качествами отличался Сципион Африканский, отнимают у негопохвалы, расточаемые ему Панэцием за то, что он не принимал подношений, таккак похвалы этого рода относятся не столько к нему, сколько ко всему еговеку [62].
Наши наслаждения под стать нашей судьбе; так давайте же не будемзариться на чужие, на те, что подобают величию. Наши для нас естественнее, ичем они низменнее, тем они основательнее и надежнее. Раз мы не можемотказаться от честолюбия по велению совести, давайте откажемся от него хотябы из честолюбия. Давайте презрим эту жажду почета и славы, низменную,заставляющую нас выпрашивать их у людей всякого сорта, — Quae est ista lausquae possit e macello peti [63]? — прибегая к способам мерзким и отвратительным иплатя за них любой ценой. Пребывать в подобной чести — бесчестие. Давайтенаучимся жаждать не большей славы, чем та, что для нас достижима.Раздуваться от восхищения собою самим после всякого полезного, но ничем невыдающегося поступка пристало лишь тем, для кого и такой поступок — нечторедкое и необычное и которые норовят получить за него цену, в какую он имсамим обошелся. И чем больше шума поднимают вокруг того или иного хорошегодела, тем меньшего оно стоит в моих глазах, так как во мне рождаетсяподозрение, что оно совершено скорее ради того, чтобы вокруг него поднялсяшум, чем из-за того, что оно хорошее: выставленное напоказ, оно уженаполовину оплачено. Но поступки, которые, выскользнув из рук того, кто ихсовершает как бы совсем невзначай и безо всякой шумихи, будут впоследствиивыделены каким-нибудь порядочным человеком и, извлеченные им из тьмы,выставлены на свет единственно по причине своих достоинств, — такие поступкигораздо чище и привлекательнее: Mihi quidem laudabiliora videntur omnia,quae sine venditatione et sine populo teste fiunt [64], говорит самый прославленный человек на свете [65] .
От меня требовалось лишь сохранять и поддерживать, а это — деладовольно незначительные и незаметные. Вводить новшества — в этом,действительно, много настоящего блеска, но отваживаться на них — вещь в нашидни совершенно запретная; ведь они и без того одолевают нас со всех сторон,и нам только и остается, что защищаться от них. Воздерживаться от действий —подчас столь же благородно, как действовать, но такое поведение менее навиду; и то немногое, чего я и вправду стою, я стою только благодаря заслугампо этой части. Короче говоря, события, имевшие место во время моегопребывания в должности, соответствовали моему складу характера, и за это яим приношу превеликую благодарность. Существует ли кто-нибудь, страстножелающий заболеть, чтобы доставить своему врачу практику, и не заслуживаетли порки врач, который страстно желал бы нашествия на нас моровой язвы,чтобы пустить в ход свое лекарское искусство? Я никогда не склонялся к такойнедозволительной, но тем не менее постоянно встречающейся игре воображения,как, например, страстно желать, чтобы разразившаяся в нашем городе смута инеурядицы в городских делах возвеличили и прославили мое управление ими: яот всей души и изо всех сил пекся о том, чтобы они процветали и ничто немогло замутить спокойное их течение. Кто не захочет воздать мнеблагодарность за порядок, за благословенное и ничем не нарушаемоеспокойствие, царившее при мне в городе, тот все же не сможет лишить меняпричитающейся мне в этом доли, которая зовется моим везением. И я уж таксотворен, что мне столько же по душе быть счастливым, как мудрым, и столькоже — быть обязанным всеми своими успехами только милости божьей, как своемусобственному вмешательству в них. Я достаточно красноречиво расписал людяммою неспособность к руководству общественными делами. Но во мне есть и нечтохудшее, чем эта моя неспособность, и это худшее — то, что она меня вовсе неогорчает и я вовсе не жажду от нее исцелиться, принимая во внимание образжизни, к которому я себя предназначил. Я нисколько не удовлетворен своейдеятельностью, но я добился, по крайней мере, того, что сам себе обещал, инамного превзошел свои обещания тем, кому я был обязан служить, ибо в моихправилах обещать несколько меньше, чем я могу и надеюсь исполнить. Яубежден, что никого не обидел и не оставил по себе ненависти. Ну, а оставитьпо себе сожаления и пылкие чувства, этого я — могу сказать с полнойоткровенностью — никогда и не жаждал:
Глава XIО хромых
Года два или три тому назад во Франции календарный год сократили надесять дней. Сколько перемен должно было последовать за этой реформой!Казалось, и земля и небо должны были бы перевернуться. Однако же ничто сосвоего места не сдвинулось; для моих соседей время посева и жатвы, время,подходящее для их дел, счастливые и несчастливые дни — все это падает какраз на те сроки, которые были от века установлены. Как ошибка в календаренами не ощущалась, так не ощущается и исправление: ведь все кругом такнедостоверно, а способность наша замечать то или иное так несовершенна, такслаба, так притуплена. Говорят, что это исправление можно было произвестигораздо менее хлопотным способом, отменив на протяжении ряда лет добавочныедни високосных годов, всегда связанные с неудобством и неурядицей, до тойпоры, пока вся эта задолженность не будет погашена (что введенным сейчасисправлением достигнуто не было, так что мы и теперь на несколько днейотстаем). Тот же способ оказался бы весьма действенным и на будущее время,если было бы установлено, что по прошествии стольких-то лет добавочный деньотменяется: тогда наша ошибка ни при каких обстоятельствах не превышала быодних суток. У нас нет иного исчисления времени, как по годам. Весь мирупотребляет этот способ уже много веков, и тем не менее он еще неокончательно упорядочен прежде всего потому, что мы постоянно пребываем вневедении — какую форму придали ему на свой л