достаточно. Часто законы создаются дураками, еще чаще людьми,несправедливыми из-за своей ненависти к равенству, но всегда людьми —существами, действующими суетно и непоследовательно.
Ничто на свете не несет на себе такого тяжелого груза ошибок, какзаконы. Тот, кто повинуется им потому, что они справедливы, повинуется им нетак, как должен. Наши французские законы по своей неупорядоченности инечеткости весьма содействуют произволу и коррупции у тех, кто их применяет.Сформулированы они так темно и неопределенно, что это некоторым образом дажеоправдывает и неподчинение им, и все неправильности в их истолковании,применении и соблюдении. Поэтому можно сказать, что как ни полезен для насопыт вообще, не много пользы принесет нашему жизнеустройству тот, который мычерпаем у иноземцев, если мы оказываемся не способными извлечь выгоду изнашего собственного: ведь свое нам все-таки ближе и, конечно, в достаточноймере может научить нас тому, что нам насущно необходимо.
Тот предмет, который я изучаю больше всякого иного, — это я сам. Этомоя метафизика, это моя физика.
Qua deus hanc mundi temperet arte domum,
Qua venit exoriens, qua deficit, unde coactis
Cornibus in plenum menstrua luna redit;
Unde salo superant venti, quid flamine captet
Eurus, et in nubes unde perennis aqua.
Sit ventura dies mundi quae subruat arces. [22]
Quaerite quos agitat mundi labor. [23]
В этом университете я, невежественный и беспечный, всецело подчиняюсьобщему закону, управляющему вселенной. Я знаю о нем достаточно, есличувствую его. Сколько бы я ни познавал, он не отклонится от своего пути, онне изменится ради меня. Безумием было бы надеяться на это, а еще худшимбезумием — огорчаться, ибо закон этот по необходимости единообразен, всеобщи очевиден.
Благонамеренность и одаренность правящего должны начисто освободить насот забот о делах управления. Философские изыскания и помышления служат лишьпищей нашей любознательности. С полным основанием отсылают нас философы кзаконам природы, но им самим эта высокая наука не очень-то по плечу. Ониложно толкуют их и лик ее являют нам слишком уж ярко расписанным, слишкомискаженным, отчего единый предмет и предстает перед нами в столь различныхвидах.
Природа наделила нас ногами для хождения, она же с умом руководит намина жизненном пути. Разум ее не столь искусный, тяжеловесный и велеречивый,как тот, что изобрели философы, но зато он легок и благодатен и во всем, чтообещает разум философов на словах, хорошо помогает на деле тому, кто, ксчастью своему, умеет подчиниться природе бесхитростно и безмятежно, иначеговоря — естественно.
Самый мудрый способ ввериться природе — сделать это как можно болеепросто. О, какой сладостной, мягкой, удобной подушкой для разумно устроеннойголовы являются незнание и нежелание знать! Я предпочел бы хорошо пониматьсамого себя, чем Цицерона. Если я буду прилежным учеником, то мойсобственный опыт вполне достаточно умудрит меня. Кто восстановит у себя впамяти все неистовство своей недавней гневной вспышки, припомнит, куда онаего завела, тот уразумеет лучше, чем из творений Аристотеля, как безобразнастрасть, и с более глубоким основанием отвратится от нее. Кто вспоминает опостигавших его бедствиях, о тех, что ему угрожали, о незначительныхслучайностях, так резко изменивших его жизненные обстоятельства, тотподготовляется к будущим переменам в своей судьбе и к осознанию своегоистинного положения. В жизни Цезаря мы не найдем большего числа поучительныхпримеров, чем в нашей собственной. И жизнь правителя, и жизнь простолюдина —это всегда человеческая жизнь, полная обычных для нее превратностей. Небудем упускать этого из вида. Мы всегда говорим друг с другом о наших самыхнасущных нуждах. Разве со стороны того, кто помнит, как часто он ошибочносудил о вещах, не глупо доверять постоянно и неизменно своему суждению?Когда доводы другого человека убеждают меня в ложности моего мнения, я нестолько узнаю от него нечто новое, узнаю, что проявил невежество именно вданной области (это было бы не такое уж ценное приобретение), сколькоубеждаюсь в своей слабости вообще и в шаткости своего рассудка, вследствиечего и стараюсь исправить все в целом. Так же точно поступаю я и в отношениидругих своих заблуждений, и следование этому правилу приносит мне большуюпользу. Каждый данный случай и все, к чему он относится, я рассматриваю непросто как камень, о который споткнулся: я понимаю, что в походке моей невсе вообще ладно, и стараюсь выправлять свой шаг. Уразуметь, что сказал илисделал какую-то глупость, — это еще пустяки: надо понять, что ты по сутисвоей глуп, — вот наука куда более значительная и важная. Ложные шаги, накоторые наталкивала меня моя память, даже когда она была особенно уверена всебе, не остались без пользы: теперь в ответ на все ее клятвы и заверения язатыкаю уши. Первые же возражения, которые встречает ее свидетельство,настораживают меня, и я уже не решаюсь слепо довериться ей в чем-либосущественно важном и положиться на нее в деле, где замешан кто-то другой. Ихотя другие, может быть, гораздо чаще совершают по недобросовестности теошибки, в которых я повинен из-за недостатка памяти, все же в том или иномделе я охотнее поверю словам, исходящим из уст другого человека, чем своимсобственным. Если бы каждый так же пристально изучал последствия ивоздействия страстей, которым он подвластен, как я поступал в отношении тех,которым поддался сам, он мог бы предвидеть их прилив и несколько умерять егобурное неистовство. Не всегда они внезапно обрушиваются на нас, вцепляясьнам в глотку: тут наблюдается и отдаленная угроза, и постепенное нарастание.
Fluctus uti primo coepit cum albescere vento,
Paulatim sese tollit mare, et altius undas
Erigit, inde imo consurgit ad aethera fundo. [24]
В душевной жизни моей рассудок занимает важнейшее место, во всякомслучае, он всячески старается его занять. Он не препятствует свободномуразвитию моих влечений, моим враждебным и дружеским чувствам, даже моейлюбви к самому себе, но они не задевают и не замутняют его. Если он неспособен исправить прочие мои душевные свойства по своему подобию, то, вовсяком случае, он не поддается их вредному влиянию: он живет сам по себе.
Призыв «познай самого себя» имеет, видно, существеннейшее значение,если бог знания и света начертал его на фронтоне своего храма [25] каквсеобъемлющий совет, который он мог нам дать. Платон говорит, чтоосуществление этой заповеди и есть следование разуму [26], и Сократ уКсенофонта подтверждает это различными примерами [27]. Трудности и темныеместа любой науки заметны лишь тем, кто ею овладел. Ибо нужно обладатьнекоей степенью разумения, чтобы заметить свое невежество, и надо толкнутьдверь, чтобы удостовериться, что она заперта. Отсюда и хитроумноеплатоновское положение, что знающим незачем познавать, раз они уже знают, анезнающим тоже незачем, ибо для того, чтобы познать, надо разуметь, чтоименно познаешь [28]. Точно так же обстоит с познанием самого себя. Каждыйуверен, что в этом отношении у него все в полном порядке, каждый думает, чтоотлично сам себя понимает, но это-то и означает, что решительно никто осамом себе ничего не знает, как показал Сократ Эвтидему у Ксенофонта [29].Я, не занимающийся ничем иным, нахожу в этой науке такую глубину и стольбесконечное разнообразие, что все мои изыскания приводят меня лишь кощущению того, как много мне еще надо узнать. Своей многократнопризнававшейся мною слабости обязан я склонностью к скромной самооценке, кподчинению предписанным мне верованиям, обязан моим неизменнымхладнокровием, умеренностью во взглядах и отвращением к докучной ибранчливой наглости самодовольных всезнаек — главным врагам истины иподлинной учености. Послушайте-ка их речи: любую чепуху городят ониторжественным слогом заповедей и законов. Nil hoc est turpius quamcognitioni et perceptioni assertionem approbationemoque praecurrere [30]. Аристарх сказал, что в древние времена с трудомможно было насчитать семь мудрецов, а в его время трудно было найти семьневежд [31].
Разве мы в наше время можем сказать это не с большим основанием, чемон? Самоуверенность и упрямство — явные признаки глупости. Такой-то сто разна дню зарывался носом в землю, но вот он опять в седле, столь жерешительный и невозмутимый, как и прежде. Можно подумать, что в него вселилиновую душу, силу разумения и что с ним произошло то же, что с древним сыномземли, который, падая и соприкасаясь с землею, обретал новую мощь [32],
cui, cum tetigere parentem,
Iam defecta vigent renovato robore membra. [33]
Уж не рассчитывает ли этот неугомонный упрямец заново воодушевиться дляновой словесной распри? На основании собственного опыта говорю я так олюдском невежестве: оно, на мой взгляд, и есть самое точное знание, какоеможно получить в школе жизни. Те, кто не хочет признать этого, исходя изстоль жалкого примера, как мой или их собственный, могут опереться наСократа, учителя учителей. Ибо философ Антисфен сказал своим ученикам:пойдемте, послушаем Сократа, вместе с вами стану я у него учиться [34]