или какой-либо тайной страсти, подтачивающей меня изнутри. Но они ошибались.Если бы телом можно было управлять так же, как, на мой взгляд, управляютсвоими чувствами и мыслями, нам было бы куда легче жить. В то время в моейдуше не только не было смятения, но напротив — она полна была мира ивеселья, как это ей вообще свойственно наполовину от природы, наполовину посознательному намерению.
Nec vitiant artus aegrae contagia mentis. [84]
Я убежден, что эта сила души неоднократно поднимала и слабеющее тело:оно у меня часто в упадке, она же если и не весела, то, во всяком случае,полна ясности и покоя. В течение четырех-пяти месяцев болел я четырехдневнойлихорадкой, совершенно исказившей мой внешний облик, дух же оставался нетолько спокойным, но даже радостным. Если я не ощущаю никаких болей, тослабость и истома не порождают во мне уныния. Существует множество телесныхстраданий, их и называть-то страшно, но я опасаюсь их меньше, чембесчисленных страстей и треволнений души, которые я вижу вокруг себя.
Я мирюсь с тем, что мне уже не бегать, — с меня довольно и того, что явлачусь, — и не стану жаловаться на естественный упадок своих телесных сил.
Quis tumidum guttur miratur in Alpibus? [85]
Не жалею я и о том, что проживу не столь долгой и мощной жизнью, какдуб. Нет у меня причин для жалоб и на свое воображение: в жизни я редкотревожился мыслями, способными лишить меня сна, разве что они связаны были сжеланием, которое заставляло меня бодрствовать, не омрачая души. Я редковижу сны, и большей частью то бывают фантастические образы и химеры, обычнопорождаемые мыслями приятными и скорее смешными, чем грустными. По-моему,верно, что в снах хорошо проявляются наши склонности, но чтобы соединить водно разрозненные сонные грезы и истолковать их, требуется особое искусство.
Res quae in vita usurpant homines, cogitant, curant, vident,
Quaeque agunt vigilantes, agitantque, ea sicut in somno accidunt,
Minus mirandum est. [86]
Платон идет еще дальше. Он полагает, что разум наш должен извлекать изснов предвещание будущего [87]. Мне на этот счет нечего сказать, могу лишьнапомнить удивительные примеры, приводимые Сократом, Ксенофонтом,Аристотелем — людьми, чье свидетельство безукоризненно [88]. Историяговорит, что атланты [89] никогда не видят снов, они же не едят ничего, чтопретерпело смерть; могу добавить, что, возможно, по этой-то причине они неведают сновидений. Ибо Пифагор советовал принимать определенную пищу длятого, чтобы видеть те или иные сны [90].
У меня грезы легкие, они не выводят моего тела из состояния покоя и незаставляют меня говорить во сне. А в свое время мне приходилось видетьмногих людей, которые из-за тревожных видений очень беспокойно спали.Философ Теон бродил во сне взад и вперед, а слуга Перикла ходил даже почерепицам и гребню крыши [91].
Сидя за столом, я не выбираю кусков, а беру первый попавшийся, которыйпоближе, и редко меняю свои вкусы в пище. Чрезмерное обилие блюд и мисок настоле неприятно мне, как любая чрезмерность. Я легко довольствуюсь малымколичеством яств и решительно не согласен с мнением Фаворииа, что на пирунужно отнимать у человека блюдо, к которому он пристрастился, и подсовыватьему все время новые и что жалок тот ужин, где гостей не потчуют гузкамиразличных птиц, ибо лишь дрозд стоит того, чтобы съесть его целиком [92]. Яохотно ем солонину, но предпочитаю хлеб без соли, и, в противоположность,обычаю наших мест, булочник поставляет к моему столу только такой хлеб.
Когда я был ребенком, взрослым приходилось всячески бороться с моимнежеланием есть именно то, что дети обычно любят: сласти, варенье, пирожные.Мой воспитатель старался отучить меня от этого отвращения к тонким яствам,как от своего рода утонченности. Но это и есть изысканность вкуса, в чем быона ни проявлялась. Тот, кто борется с особенным, упорным пристрастиемребенка к черному хлебу, салу, чесноку, лишает его лакомства. Есть люди,которые хотят прослыть простыми и неприхотливыми, вздыхая о говядине исвином окороке, когда им подают куропаток. Пусть стараются: они-то и естьсамые прихотливые, у них вкус настолько изнежен, что им уже не хочется того,что они могут иметь, когда угодно, per quae luxuria divitiarum taedio ludit [93]. Сущность этогопорока в том и состоит, чтобы отказываться от изысканной пищи, потому чтоона есть у кого-то другого, чтобы придумывать для своего стола нечтонеобычайное:
Si modica coenare times olus omne patella. [94]
Тут, правда, есть та особенность, что лучше уж баловать себя вещами,которые легко достать, но любое баловство — порок. Я в свое время считализнеженным одного из моих родственников, который, служа на наших галерах,разучился пользоваться обычными постелями и раздеваться для сна.
Если бы у меня были сыновья, я пожелал бы для них своей собственнойдоли. Добрый отец, которого дал мне бог (и который от меня не получилничего, кроме благодарности за свою доброту, но, правда, великойблагодарности), почти из колыбели послал меня в одну из принадлежавших емудеревушек и держал меня там, пока мне нужна была кормилица, и даже ещедольше, приучая меня к самому простому и бедному образу жизни: Magna parslibertatis est bene moratus venter [95]. Не берите на себя самих, а темболее не поручайте женам заботу о питании своих детей. Пусть они растут, какпридется, подчиняясь общему для всех естественному закону, пусть ониприучаются и привыкают к воздержанию и простоте, пусть они лучше идут отсуровой жизни к легкой, чем обратно. Отец мой преследовал еще и другую цель:он хотел, чтобы я узнал народ, познакомился с участью простых людей,нуждающихся в нашей поддержке, и полагал, что мне лучше глядеть туда, откудако мне протягивают руки, чем туда, где мне поворачивают спину. По той жепричине он избрал в качестве моих восприемников у купели людей самогоскромного звания, чтобы между ними и мной возникли тесные отношения ипривязанность.
В надеждах своих он не обманулся. Я люблю дружить с маленькими людьми —как потому, что в этом есть нравственная заслуга, так и по природной своейсострадательности, во многом руководящей мною. В наших гражданских распрях ясклонен более резко осуждать партию победоносную и процветающую, и она сразузавоюет мое сочувствие, когда я увижу ее несчастной и угнетенной. Как посердцу мне душевное благородство Хелониды, дочери и супруги спартанскихцарей [96]! Когда во время разразившейся в их городе смуты муж ХелонидыКлеомброт одержал верх над ее отцом Леонидом, она показала себя хорошейдочерью и разделила участь отца в его беде и в изгнании, противостояпобедителю. Но когда переменилось счастье, изменилась и ее воля, и онамужественно приняла сторону своего супруга и сопровождала его всюду, кудаего бросала злая судьба, считая, видимо, что единственный для нее правильныйвыбор — быть с тем, кому она больше нужна и кто больше нуждается в еесострадании. Натуре моей более свойственно следовать примеру Фламинина,которому ближе были те, кто в нем нуждался, чем те, кто мог егооблагодетельствовать [97], нежели примеру Пирра, унижавшегося перед сильнымии надменного со слабыми [98].
Я не люблю продолжительного застолья, и оно мне вредно. Ибо я, видимо,с детства привык, не имея за столом иного занятия, есть все время, покадлится трапеза. Однако у себя дома, где, впрочем, не засиживаются затрапезой, я люблю приходить к столу немного позже других, как это делалАвгуст, но я не подражаю ему в привычке выходить из-за стола раньше всех [99]. Напротив, я люблю длительный отдых за столом после еды и рассказысотрапезников, только бы мне самому не приходилось говорить, ибо я устаю иплохо себя чувствую, если говорю на полный желудок, хотя нахожу, что крики испоры перед едой очень полезны и приятны. Древние греки и римляне поступалиправильнее, чем мы, посвящая, если их не отвлекало какое-нибудь другоечрезвычайное дело, принятию пищи — главному событию повседневной жизни —много часов и даже добрую половину ночи: они ели и пили не так быстро, какмы, привыкшие во всем, что нами делается, мчаться, словно на почтовых,уделяли этому естественному удовольствию больше времени и предавались емуболее утонченно, сопровождая его поучительной и приятной беседой.
Те, кто обо мне заботится, легко могут не подавать мне пищи, которуюсчитают для меня вредной: ибо я никогда не желаю и не требую ничего такого,чего не вижу на столе. Но зато они даром теряли бы время, проповедуя мневоздержание от стоящих передо мной кушаний. Так что, возымев намерениепопоститься, я должен не выходить к общему столу, и мне надо подавать ровностолько, сколько в данном случае положено, ибо едва я усядусь за стол, каксразу забываю о своем намерении. Когда я отдаю распоряжение, чтобыкакое-нибудь блюдо было приготовлено по-другому, слуги мои уже знают, что япотерял к нему аппетит и не стану есть его в прежнем виде.
Мясо, если оно подходящего сорта, я люблю недоваренное, а