творение — жить согласно разуму. Все прочее — царствовать, накоплятьбогатства, строить — все это, самое большее, дополнения и довески. Мнеприятно видеть, как полководец под стеной, в которой его войскам сейчаспредстоит совершить пролом, спокойно и с удовольствием предается трапезе ибеседе с друзьями, как Брут, несмотря на то, что против него и римскойсвободы ополчились и земля и небо, отрывает у своего ночного бдениянесколько часов, чтобы спокойно почитать Полибия и сделать из него выписки [126]. Лишь мелкие люди, которых подавляет любая деятельность, не умеют изнее выпутаться, не умеют ни отойти на время от дел, ни вернуться к ним.
О fortes peioraque passi
Mecum saepe viri, nunc vino pellite curas;
Cras ingens iterabimus aequor. [127]
Насмешка ли, что богословское и сорбоннское вино и пиршества ученыхмужей превратились в пословицу [128], или за этим есть какая-то правда, но ясчитаю, что им и подобает трапезовать тем приятнее и спокойнее, чемплодотворнее и серьезнее поработали они днем со своими учениками. Сознание,что остальное время было проведено с пользой, — отличная, вкусная приправа квечерней трапезе. Мудрые именно так в жили. И это неподражаемое рвение кдобродетели, которое так изумляет нас в обоих Катонах, и почти чрезмернаястрогость их нравов покорно и охотно подчинялись законам человеческогоестества, законам Венеры и Вакха, согласно правилам философского учения,требовавшего, чтобы подлинный мудрец был так же опытен и искусен впользовании естественными радостями жизни, как в любом другом жизненномделе. Cui cor sapiat, ei sapiat et palatus [129].
Готовность развлечься и позабавиться весьма подобает, на мой взгляд,душам сильным и благородным и даже делает им честь. Эпаминонд не считал, чтоучаствовать в пляске юношей его родного города, петь, играть на музыкальныхинструментах и предаваться всему этому с увлечением — значит заниматьсявещами, недостойными одержанных им побед и его высоких нравственных качеств [130]. Среди стольких поразительных деяний Сципиона Старшего, человека, помнению современников, достойного происходить от небожителей [131], особеннуюпрелесть облику его придает склонность к забавам и развлечениям: приятнопредставить себе, как он с ребяческой радостью собирает ракушки и играет врожки с Лелнем на морском берегу [132], как в дурную погоду он пишеткомедии, где с веселым лукавством изображаются самые распространенные инизменные свойства человеческой натуры; как, занятый мыслями об африканскихделах, о Ганнибале, он посещает школы Сицилии и просиживает на урокахфилософии так долго, что на этом оттачивает себе зубы слепая зависть еговрагов в Риме [133]. А в Сократе примечательнее всего то, что уже в старостион находит время обучаться танцам и игре на музыкальных инструментах исчитает, что время это отнюдь не потеряно даром [134].
Именно Сократ на глазах у всего греческого войска простоял в экстазецелый день и целую ночь, целиком охваченный и взволнованный какой-тоглубокой мыслью [135]. Первый среди стольких доблестных воинов, устремилсяон на помощь окруженному врагами Алкивиаду, прикрыл его своим телом и силойсвоего оружия оттеснил врагов [136]. Первым среди всего афинского народа,возмущенного, как и он, недостойным зрелищем, попытался он спасти Ферамена,которого вели на казнь по приказу тридцати тиранов [137]. И хотя емупомогали только два человека, он отказался от своей попытки лишь после того,как его попросил об этом сам Ферамен. Некая красавица, в которую он былвлюблен, стремилась в его объятия, но обстоятельства сложились так, что емунадо было отказаться от счастья, и у него хватило на это сил. Все видели,как в битве при Делии он поднял и спас Ксенофонта, сброшенного с коня [138],как на войне он постоянно ходил босой по льду, одевался зимой так же, каклетом, превосходил всех своих товарищей терпением в труде и на пирах ел туже пищу, что в обычное время [139]. Всем известно, что двадцать семь лет онс невозмутимым выражением лица переносил голод, бедность, непослушание своихдетей, злобный нрав жены и под конец клевету, угнетение, темницу, оковы ияд. Но если этого же человека призывали к учтивому состязанию с чашей вруках — кто кого перепьет, — ему первому во всем войске выпадала победа. Онне отказывался ни играть в орешки с детьми, ни забавляться вместе с нимидеревянной лошадкой и делал это очень охотно. Ибо, учит нас философия,всякая деятельность подобает мудрецу и делает ему честь. Образ этогочеловека мы должны неустанно приводить как пример всех совершенств идобродетелей. Мало существует столь целокупных примеров ничем не запятнаннойжизни, и ничуть не поучительны для нас постоянно предлагаемые нам другиепримеры, нелепые, неудачные, ценные, может быть, какой-нибудь отдельнойчертой, которые скорей лишь сбивают нас с толку и больше портят дело, чемпомогают ему.
Народ ошибается: гораздо легче ехать по обочинам дороги, где краяуказывают возможную границу и как бы направляют едущего, чем по широкой иоткрытой середине, безразлично — природой ли она создана или настланалюдьми. Но, конечно, в езде по обочинам меньше и благородства и заслуги.Величие души не столько в том, чтобы без оглядки устремляться вперед и всевыше в гору, сколько в том, чтобы уметь посчитаться с обстоятельствами иобойти препятствия. Она считает подлинно великим именно достаточное ивозвышенность свою проявляет в том, что средний путь предпочитает лазанью повершинам. Нет ничего более прекрасного и достойного одобрения, чем должнымобразом хорошо выполнить свое человеческое назначение. Нет науки, которойбыло бы труднее овладеть, чем умением хорошо и согласно всем естественнымзаконам прожить эту жизнь. А самая зверская из наших болезней — этопрезрение к своему естеству. Кто хочет дать душе своей независимость, пусть,если сможет, смело сделает это, когда телу придется худо, чтобы избавить ееот заразы. Но в других случаях, напротив, пусть душа помогает телу,содействует ему и не отказывается участвовать в его естественных утехах, анаслаждается вместе с ним, привнося в них, если обладает мудростью,умеренность, дабы они по опрометчивости человеческого естества непревратились в неудовольствие. Невоздержанность — чума для наслаждения, авоздержанность отнюдь не бич его, а наоборот — украшение. Евдокс, почитавшийнаслаждение высшим жизненным благом, и его единомышленники, так высокоценившие это благо, вкушали его особенно сладостно благодаря своейсдержанности, которая у них была исключительной и примерной [140]. Япредписываю душе своей созерцать и страдание и наслаждение взором равноспокойным (eodem enim vitio est effusio animi in laetitia quo in dolorecontractio [141]) и мужественным, но в одном случаерадостным, а в другом суровом, и, насколько это в ее силах, приглушать однои давать распускаться другому. Здраво смотреть на хорошее помогает и здраворассматривать дурное. И в страдании, в его кротком начале, есть нечто, чегоне следует избегать, и в наслаждении, в его крайнем пределе, есть нечто,чего избежать можно. Платон связывает их друг с другом, полагая, что силадуха должна противостоять как страданию, так и чрезмерной, чарующей прелестинаслаждения [142]. Это два источника, благо тому, кто черпает из них где,когда и сколько ему надо, будь то город, человек или зверь [143]. Из первогонадо пить для врачевания, по мере необходимости и не часто, из второгоследует утолять жажду, однако так, чтобы не охмелеть. Страдание,наслаждение, любовь, ненависть — вот первые ощущения, доступные ребенку.Если со вступлением разума в свои права эти чувства подчиняются ему,возникает то, что мы именуем добродетелью.
Есть у меня свой собственный словарь: время я провожу, когда ононеблагоприятно и тягостно. Когда же время благоприятствует, я не хочу, чтобыоно просто проходило, я хочу овладеть им, задержать его. Надо избегатьдурного и утверждаться в хорошем. Этими обычными словами«времяпрепровождение» и «время проходит» обозначается поведениеблагоразумных людей, считающих, что от жизни можно ждать в лучшем случае,чтобы она текла, проходила мимо, что надо быть в стороне от нее и, насколькоэто возможно, не вникать ни во что, словом, бежать от жизни, как от чего-тодокучного и презренного. Я знаю ее иной и считаю ценной и привлекательнойдаже на последнем отрезке, который сейчас прохожу. Природа даровала нам еестоль благосклонно обставленной, что нам приходится винить лишь самих себя,если она для нас жестока и если она бесполезно протекает у нас междупальцами. Stulti vita ingrata est, trepida est, tota in futurum fertur [144]. Тем не менее я готовлюсь потерять ее без сожаления, но потому, чтоона по сути своей является преходящей, а не потому, что она мучительна идокучна. Так что лишь тем подобает умирать без горечи, кто умеетнаслаждаться жизнью, а это можно делать более или менее осмотрительно. Янаслаждаюсь ею вдвойне по сравнению с другими, ибо мера наслаждения зависит