от большего или меньшего прилежания с нашей стороны. Особенно сейчас, когдамне остается так мало времени, я хотел бы сделать свою жизнь полнее ивеселее. Быстроту ее бега хочу я сдержать быстротой своей хватки и темжаднее пользоваться ею, чем быстрее она течет. Мне уже недолго предстоитобладать жизнью, и это обладание я хочу сделать как можно более глубоким иполным.
Иные ощущают сладость удовольствия — сладость благополучия. Я ощущаю тоже самое, но не потому, что она проносится и ускользает. Сладость эту надопознавать, смаковать, обдумывать, чтобы ощущение наше стало достойным того,что ее породило. Есть люди, которые и другими удовольствиями пользуются также, как сном, — не осознавая их. Для того, чтобы даже наслаждение сном неускользало от меня столь нелепым образом, я в свое время любил, чтобы егоиногда прерывали, — и это давало мне возможность оценить его. Я обсуждаю самс собою каждое удовольствие, я не скольжу по его поверхности, а проникаю досамой сердцевины и заставляю свой унылый и уже ко всему равнодушный разумпознать его до конца. Нахожусь ли я в состоянии приятной умиротворенности?Тешит ли меня какая-нибудь плотская радость? Я не растрачиваю попусту своихощущений, но вкладываю в них душу, не для того, чтобы погружаться в этиощущения до конца, но чтобы радость моя была полнее, не для того, чтобыраствориться в них, а для того, чтобы найти себя. Я прибегаю к помощи души,чтобы она полюбовалась собою в зеркале благоденствия, чтобы она смоглавзвесить, оценить и обогатить миг блаженства. Пусть душа осознает, какдолжна она благодарить бога за то, что он умиротворил ее совесть и снедавшиеее страсти, за то, что она владеет телом, упорядоченно и благоразумновыполняющим все приятные и сладостные отправления, которыми богу по милостиего угодно было вознаградить нас за страдания, бичующие нас по его жеправосудию. Пусть она ощутит, какая благость для нее пребывать в месте, гденад нею повсюду ясное небо: никакое желание, никакая боязнь или сомнение нетуманят воздуха, нет никаких трудностей — минувших, настоящих и будущих, —которых не пересилило бы без малейшего ущерба ее воображение. Высказанныемной мысли приобретают особую убедительность от сравнения противоположныхчеловеческих судеб. Так возникают передо мною бесчисленные лики тех, когонесчастье или же их собственные заблуждения унесли прочь, словно порыв бури,а также и тех, более близких, кто выпадающее им счастье принимает вяло инерадиво. Это именно те люди, которые просто проводят время. Онипренебрегают настоящим, пренебрегают тем, чем владеют, ради каких-то чаяний,ради смутных и тщетных образов, рисующихся в их воображении, —
Morte obita quales fama est volitare
Aut quae sopitos deludunt somnia sensus [145] —
и быстро ускользающих от преследования. Задача и цель стремления такихлюдей состоят в самом стремлении: так и Александр говорил, что цель трудов втом, чтобы трудиться [146],
Nil actum credens cum quid superesset agendum. [147]
Что до меня, то я люблю ту жизнь и действую в той жизни, которую богуугодно было нам даровать. Я не склонен желать, чтобы ей пришлось жаловатьсяна нужду в куске хлеба, и столь же непростительной ошибкою было быстремиться к тому, чтобы она обладала вдвое большим, чем ей нужно (Sapiensdivitiarum naturalium quaesitor acerrimus) [148]; не хотел бы я также поддерживать свои силы лишьнебольшими дозами зелья, с помощью которого Эпименид отбивал у себя охоту кеде и необходимость принимать пищу [149], не хотел бы и того, чтобы зачатиепотомства происходило без всякого чувства и смысла с помощью пальцев илипятки: пусть уж лучше, не говоря худого слова, это зачатие через пальцы ипятку тоже сопровождается сладострастным ощущением. Не хотел бы я также,чтобы плоть наша не ведала желаний и не испытывала раздражений. Требоватьчего-либо подобного — неблагодарно и безбожно. Я от чистого сердца и сблагодарностью принимаю то, что сделала для меня природа, радуясь ее дарам,и славлю их. Неблаговидно по отношению к столь щедрому даятелю отказыватьсяот таких даров, уничтожать их или искажать. Всеблагой, он и все содеялблагим. Omnia quae secundum naturam sunt, aestimatione digna sunt [150].
Охотнее всего склоняюсь я к тем философским воззрениям, которыенаиболее основательны, то есть наиболее человечны и свойственны нашейприроде: и речи у меня в соответствии с моим нравом скромны и смиренны.Философия, на мой взгляд, ведет себя очень ребячливо, когда из кожи вонлезет, проповедуя нам, что противоестественно сочетание небесного и земного,разума и безрассудства, суровости и снисходительности, честности ибесчестья, что сладострастие есть ощущение грубое и недостойное того, чтобыего вкушал мудрец, единственное удовольствие, которое может получитьфилософ, сочетавшись браком с красивой молодой женщиной, — это сознаниетого, что он совершил весьма полезное действие, как если бы он натянул наноги ботфорты для поездки верхом по важному делу. Пусть же последователитакого философа, лишая невинности своих жен, делают это столь же хорошо,столь же мощно, столь же пылко, сколь добра, мощи и огня в его учении.
Не то говорит Сократ, его и наш наставник. Он ценит, как должно,плотское наслаждение, но предпочитает духовное, ибо в нем больше силы,постоянства, легкости, разнообразия, благородства [151]. И отнюдь не в томсмысле, что оно — единственное (Сократ не такой чудак), а лишь в том, чтоему отводится первое место.
По его мнению, воздержание не противостоит удовольствиям, а удерживаетих в известных границах.
Природа — руководитель кроткий, но в такой же мере разумный исправедливый. Intrandum est in rerum naturam et penitus quid ea postuletpervidendum [152]. Я всячески стараюсь идти по ее следу, который мы запуталивсевозможными искусственно протоптанными тропинками. И вот высшее благоакадемиков и перипатетиков, состоящее в том, чтобы жить согласно природе,оказывается понятием, которое трудно определить и истолковать, равно какродственное ему высшее благо стоиков, состоявшее в том, чтобы уступатьприроде. Не ошибочно ли считать некоторые действия менее достойными лишьпотому, что они необходимы? У меня из головы не вышибить мысль, что весьмаподходящим делом является брак между наслаждением и необходимостью, спомощью которой, как говорит один писатель древности, боги все доводят довожделенного конца. Для чего же нам разрушать и расчленять строение,возникшее благодаря столь тесному, братскому соответствию частей? Напротив,его следует общими усилиями укреплять. Qui velut summum bonum laudat animaenaturam, et tanquam malum naturam carnis accusat, profecto et animamcarnaliter appetit et carnem carnaliter, fugit, quoniam id vanitate sentithumana non veritate divina [153].В этом божьем даре нет ничего, что не было бы достойно наших забот. Мыдолжны отчитаться в нем до последнего волоска. И не по своей воле человеквозложил на себя обязанности вести человека по жизненному пути, согласно егоприроде: сам создатель со всей строгостью предписал ее нам какнепосредственно важную, вполне ясную и существенную. А так как разумуобыкновенного человека необходимо опереться на какое-либо авторитетноемнение, особенно действенное, если оно высказано на непонятном языке,приведем таковое: stultitiae proprium quis non dixerit, ignave etcontumaciter facere quae facienda sunt, et alio corpus impellere alioanimum, distrahique inter diversissimos motus [154].
Так вот, попробуйте расспросить такого-то человека, ради каких мыслей ифантазий, гнездящихся у него в голове, он не желает думать о хорошей трапезеи сожалеет о времени, потраченном на еду: вы обнаружите, что за столом у васнет ни одного яства безвкуснее содержимого его души (в большинстве случаевнам лучше крепко заснуть, чем бдеть, размышляя о том, о чем мы размышляем),вы убедитесь, что все его речи и замыслы не стоят вашей говядины в соусе.Будь это даже возвышенные построения Архимеда — что из того? Здесь мы отнюдьне затрагиваем и не смешиваем с ребячливой толпой обыкновенных людей и сразвлекающими нас суетными желаниями и треволнениями высокочтимые души,поднятые жаром своего благочестия и веры в области неизменногоглубокомысленного созерцания божественных вещей. Эти души, полные живого ипламенного чаяния вкушать небесные яства, души, устремленные к главнойконечной цели всех желаний подлинного христианина, к единственномунепресыщенному, чистейшему наслаждению, не уделяя внимания мирским нуждам,суетным и преходящим, равнодушно предоставляют телу заботу о потребленииземной материальной пищи. Это духовные занятия избранных. Говоря между нами,я всегда наблюдал удивительное совпадение двух вещей: помыслы превыше небес,нравы — ниже уровня земли.
Эзоп, этот великий человек, увидел как-то, что господин его мочится находу: «Неужели, — заметил он, — нам теперь придется испражняться на бегу?» [155]. Как бы мы ни старались сберечь время, какая-то часть его всегдарастрачивается зря. Духу нашему не хватает часов для его занятий, и он неможет расставаться с телом на тот незначительный период времени, которыйнужен для удовлетворения его потребностей. Есть люди, старающиеся выйти запределы своего существа и ускользнуть от своей человеческой природы. Какоебезумие: вместо того, чтобы обратиться в ангелов, они превращаются в зверей,вместо того, чтобы возвыситься, они принижают себя. Все эти потусторонние