решиться возненавидеть порабощение [15].
Дарий как-то спросил нескольких греков, за какую награду онисогласились бы усвоить обычай индусов поедать своих покойных отцов (ибо этобыло принято между теми, поскольку они считали, что нет лучшего погребения,как внутри своих близких): греки на это ответили, что ни за какие блага насвете. Но когда Дарий попытался убедить индусов отказаться от их способапогребения и перенять греческий способ, состоявший в сжигании на костреумерших отцов, он привел их в еще больший ужас, чем греков. И всякий из насделает то же, ибо привычка заслоняет собою подлинный облик вещей;
Некогда, желая укрепить одно наше довольно распространенное мнение,считаемое многими непререкаемым, и не довольствуясь, как это делаетсяобычно, простой ссылкой на законы и на соответствующие примеры, но стремясь,как всегда, добраться до самого корня, я нашел его основание до такойстепени шатким, что едва сам не отрекся от него, — и это я, который ставилсвоей задачей убедить в его правильности других.
Вот тот способ, который Платон, добиваясь искорененияпротивоестественных видов любви, пользовавшихся в его времяраспространением, считает всемогущим и основным: добиться, чтобыобщественное мнение решительно осудило их, чтобы поэты клеймили их, чтобыкаждый их высмеивал. Именно этому способу мы обязаны тем, что самые красивыедочери не возбуждают больше страсти в отцах, а братья, какой бы онивыдающейся красотою ни отличались, — в сестрах; и даже сказания о Фиесте,Эдипе и Макарее, наряду с удовольствием, доставляемым декламацией этихпрекрасных стихов, закрепляют, по мнению Платона [17], в податливом детскоммозгу это полезное предостережение.
Надо правду сказать, целомудрие — прекрасная добродетель, и как великаего польза — известно всякому; однако прививать целомудрие и принуждатьблюсти его, опираясь на природу, столь же трудно, сколь легко добиться егособлюдения, опираясь на обычай, законы и предписания. Обосновать изначальныеи всеобщие истины не так-то просто. И наши наставники, скользя по верхам,торопятся поскорее подальше или, даже не осмеливаясь коснуться этихвопросов, сразу же ищут прибежища под сенью обычая, где пыжатся отпреисполняющего их чванства и торжествуют. Те же, кто не желает черпатьниоткуда, кроме первоисточника, т. е. природы, впадают в еще большиезаблуждения и высказывают дикие взгляды, как, например, Хрисипп [18], вомногих местах своих сочинений показавший, с какой снисходительностью онотносился к кровосмесительным связям, какими бы они ни были. Кто пожелаетотделаться от всесильных предрассудков обычая, тот обнаружит немало вещей,которые как будто и не вызывают сомнений, но, вместе с тем, и не имеют инойопоры, как только морщины и седина давно укоренившихся представлений. Сорвавже с подобных вещей эту личину и сопоставив их с истиною и разумом, такойчеловек почувствует, что, хотя прежние суждения его и полетели кувырком, всеже почва под ногами у него стала тверже. И тогда, например, я спрошу у него:возможно ли что-нибудь удивительнее того, что мы постоянно видим передсобой, а именно, что целый народ должен подчиняться законам, которые быливсегда для него загадкою, что во всех своих семейных делах, браках,дарственных, завещаниях, в купле, в продаже он связан правилами, которых нев состоянии знать, поскольку они составлены и опубликованы не на его языке,вследствие чего истолкование и должное применение их он принужден покупатьза деньги? [19] Все это ни в малой степени не похоже на остроумноепредложение Исократа, советующего своему государю обеспечить возможностьподданным свободно, прибыльно и беспрепятственно торговать, но, вместе стем, сделать для них разорительными, обложив высокой пошлиной, ссоры ираспри [20], и вполне согласуется с теми чудовищными воззрениями, согласнокоторым даже человеческий разум — и тот является предметом торговли, азаконы — рыночным товаром. И я бесконечно благодарен судьбе, что первым, каксообщают наши историки, кто воспротивился намерению Карла Великого ввести унас римское и имперское право, был некий дворянин из Гаскони, мой земляк [21]. Есть ли что-нибудь более дикое, чем видеть народ, у которого наосновании освященного законом обычая судебные должности продаются [22], априговоры оплачиваются звонкой монетой; где, опять-таки, совершенно законноотказывают в правосудии тем, кому нечем заплатить за него; где эта торговляприобретает такие размеры, что создает в государстве в добавление к тремпрежним сословиям — церкви, дворянству в простому народу — еще и четвертое,состоящее из тех, в чьем ведении находится суд; это последнее, имеяпопечение о законах и самовластно распоряжаясь жизнью и имуществом граждан,является, наряду с дворянством, некоей обособленной корпорацией. Отсюда ивозникает два рода законов, противоречащих во многом друг другу: законычести и те, на которых покоится правосудие. Первые, например, суровоосуждают того, кто, будучи обвинен во лжи, стерпит подобное обвинение, тогдакак вторые — отмщающего за него. По законам рыцарского оружия такой-то, еслиснесет оскорбление, лишается чести и дворянского достоинства, тогда как погражданским законам тот, кто мстит, подлежит уголовному наказанию. Значит,тот, кто обратится к закону, дабы защитить свою оскорбленную честь,обесчещивает себя, а кто не обратится к нему, того закон преследует икарает. И разве действительно не является величайшею дикостью, что из этикдвух столь различных сословий, подчиненных, однако, одному и тому жевластителю, одно заботится о войне, другое печется о мире; удел одного —выгода, удел другого — честь; удел одного — ученость, удел другого —доблесть; у одного — слово, у другого — дело; у одного — справедливость, удругого — отвага; у одного — разум, у другого — сила; у одного — долгополаямантия, у другого — короткий камзол.
Что до вещей менее важных, как, например, нашего платья, то тому, ктовздумал бы согласовать его с подлинным его назначением, а именно, служитьнашему телу и доставлять ему возможно больше удобств, — что и определилоизящество и благопристойность одежды при ее появлении, — я укажу лишь насамое что ни на есть чудовищное из того, что, по-моему, можно представитьсебе, и, среди прочего, на наши квадратные головные уборы, на этот длинный,свисающий с головы наших женщин хвост из собранного складками бархата,расшитого, к тому же, пестрыми украшениями, и наконец, на нелепое ибесполезное подобие того органа, назвать который мы не можем, не нарушаяприличия, и воспроизведение которого, да еще во всем блеске наряда,показываем, тем не менее, всему честному народу. Эти соображения неотвращают, однако, разумного человека от следования общепринятой моде; болеетого, хотя мне и кажется, что все выдумки и причуды в покров нашего платьяпорождены скорее сумасбродством и спесью, чем действительнойцелесообразностью, и что мудрец должен внутренне оберегать свою душу отвсякого гнета, дабы сохранить ей свободу и возможность свободно судить обовсем, — тем не менее, когда дело идет о внешнем, он вынужден строгопридерживаться принятых правил и форм. Обществу нет ни малейшего дела донаших воззрений; но все остальное, как то: нашу деятельность, наши труды,наше состояние и самую жизнь, надлежит предоставить ему на службу, а такжена суд, как и поступил мужественный и великий Сократ, отказавшийся спастисвою жизнь лишь на том основании, что это явилось бы неповиновением власти,пусть даже весьма неправедной и пристрастной. Ибо правило правил иглавнейший закон законов заключается в том, что всякий обязан повиноватьсязаконам страны, в которой живет:
Νόμοιςεπεσθαι τοισινέγχώροιςκαλόν. [23]
А вот кое-что в ином роде. Весьма сомнительно, может ли изменениедействующего закона, каков бы он ни был, принести столь очевидную пользу,чтобы перевесить то зло, которое возникает, если его потревожить; ведьгосударство можно в некоторых отношениях уподобить строению, сложенному изотдельных, связанных между собой частей, вследствие чего нельзя хоть немногопоколебать даже одну среди них без того, чтобы это не отразилось на целом.Законодатель фурийцев велел, чтобы всякий, стремящийся уничтожитькакой-нибудь из старых законов или ввести в действие новый, выходил преднародом с веревкой на шее с тем, чтобы, если предлагаемое им новшество ненайдет единогласного одобрения, быть удавленным тут же на месте [24]. Азаконодатель лакедемонян [25] посвятил всю свою жизнь тому, чтобы добитьсяот сограждан твердого обещания не отменять ни одного из его предписаний.Эфор, так безжалостно оборвавший две новые струны, добавленные Фриннсом кего музыкальному инструменту [26], не задавался вопросом, улучшил ли Фриниссвой инструмент и обогатил ли его аккорды; для осуждения этого новшества емубыло достаточно и того, что старый, привычный образец претерпел изменение;то же обозначал и древний заржавленный меч правосудия, который бережнохранился в Марселе [27].
Я разочаровался во всяческих новшествах, в каком бы обличий они нам ниявлялись, и имею все основания для этого, ибо видел, сколь гибельныепоследствия они вызывают. То из них, которое угнетает нас в течение уже