за свою снисходительность. Но совсем иначе случилось с нашим принцем, ибомягкость нимало не помогла ему, и он попался впоследствии в расставленныеему сети предательства [6]. Вот до чего неверная и ненадежная вещь —человеческое благоразумие; ибо наперекор всем нашим планам, решениям ипредосторожностям судьба всегда удерживает в своих руках власть надсобытиями.
Когда врачам удается добиться благоприятного исхода лечения, мыговорим, что им посчастливилось — как будто их искусство единственное,которому требуется поддержка извне, так как, покоясь на слишком шаткомосновании, оно не может держаться собственной силою, как будто только ононуждается в том, чтобы к его действиям приложила руку удача. Я готов думатьо врачебном искусстве все, что угодно, и самое худшее и самое лучшее, ибо,благодарение богу, мы не водим с ним никакого знакомства. В этом случае ясоставляю противоположность всем прочим, так как всегда, при любыхобстоятельствах, пренебрегаю его услугами; а когда мне случается заболеть,то, вместо того, чтобы смириться пред ним, я начинаю еще вдобавок ненавидетьи страшиться его. Тем, кто заставляет меня принять лекарство, я отвечаюобычно, чтобы они обождали, по крайней мере, пока у меня восстановятсяздоровье и силы, дабы я мог противостоять с большим успехом действию ихнастоя и таящимся в нем опасностям. Я предоставляю полную свободу природе,полагая, что она имеет зубы и когти, чтобы отбиваться от совершаемых на неенападений и поддерживать целое, распада которого она всячески стараетсяизбежать. Я опасаюсь, как бы лекарство вместо того чтобы оказать содействие,когда природа вступает в схватку с недугом, не помогло бы ее противнику и невозложило на нее еще больше работы.
Итак, я утверждаю, что не в одной медицине, но и в других, менее шаткихискусствах, фортуне принадлежит далеко не последнее место. А порывывдохновения, захватывающие и уносящие ввысь поэта, — почему бы и их неприписывать его удаче? Ведь он и сам признает, что они превосходят то, чегомогли бы достигнуть его силы и дарования; ведь он и сам ощущает, что онипришли к нему помимо него и от него не зависят. То же самое говорят иораторы, признающие, что они не властны над охватывающим их порывом инеобыкновенным волнением, увлекающими их дальше первоначального ихнамерения. Так же точно и в живописи, ибо и здесь рука живописца создаетпорою творения, превосходящие и его замыслы и меру его мастерства, творения,восхищающие и изумляющие его самого. Но сколь велика в этих произведенияхдоля удачи, видно особенно явственно из изящества и красоты, которыевозникли без всякого намерения и даже без ведома художника. Смыслящий в этихвещах читатель нередко находит в чужих сочинениях совершенства совсем иногорода, нежели те, какими хотел наделить их и какие усматривал сам автор, иблагодаря этому придает им более глубокий смысл и выразительность.
Что до военного дела, то тут уже каждому ясно, сколь многое зависит внем от удачи. Если мы обратимся хотя бы к нашим собственным расчетам исоображениям, то и здесь придется признать, что дело не обходится безучастия судьбы и удачи, ибо мудрость человеческая в этих вещах мало чегостоит. Чем острее и проницательнее наш ум, тем отчетливее ощущает он своебессилие и тем меньше доверяет себе. Я держусь того же мнения, что и Сулла,и когда всматриваюсь более пристально в наиболее прославляемые военныедеяния, то вижу, что те, кто руководит ими, прибегают, на мой взгляд, крассуждениям и составлению планов, так сказать, для очистки совести, самоеглавное и основное в своем предприятии предоставляя случаю, и, полагаясь наего помощь, отваживаются на действия, не оправданные здравым смыслом. Ихрассуждения перебиваются порою приливами внезапного душевного подъема илидикой ярости, толкающими их на самые необоснованные, по-видимому, решения ипридающими им смелость, выходящую за пределы благоразумия. Это-то ипобуждало многих великих полководцев древности ссылаться на снизошедшее наних вдохновение или указание свыше в виде пророчеств или знамений, чтобывнушить войскам доверие к их безрассудным решениям.
Вот почему, пребывая в неуверенности и тревоге, порождаемых в нас нашеюнеспособностью видеть и избирать наиболее правильное решение, посколькувсякое дело сопряжено с трудностями из-за всевозможных случайностей иобстоятельств, на мой взгляд, самое надежное — даже если прочие соображенияи не склоняют нас к этому — поступать возможно более честно и справедливо; икогда нас одолевают сомнения, какой путь самый короткий, — предпочитатьвсегда самый прямой. Так вот и в обоих, приведенных мною выше примерах те,на чью жизнь готовилось покушение, проявляли бы больше душевной красоты иблагородства, простив покушавшихся, чем поступив по-иному. И если первый изних все же кончил плохо, то тут его добрые намерения ни при чем: ведь намсовершенно не из вест но, избежал ли бы он уготованной ему судьбой гибели,если бы поступил по-другому; но мы наверно знаем, что тогда он не приобрелбы той славы, которую ему доставило столь удивительное милосердие.
В исторических сочинениях мы встречаем великое множество властителей,дрожавших за свою жизнь, причем большая часть их предпочитала отвечать назаговоры и покушения местью и казнями; но я вижу из их числа очень немногих,кому это средство пошло на пользу; пример — целый ряд римских императоров.Тот, кому грозит опасность подобного рода, не должен возлагать чрезмерныхнадежд на свою силу или бдительность. В самом деле, что может быть труднее,чем уберечься от врага, надевшего на себя личину нашего самого преданногодруга, или проникнуть в сокровенные мысли и побуждения тех, кто находитсяпостоянно около нас? Тут не помогут отряды иноземных наемников, не поможеттесно обступившая стража: тот, кто с презрением относится к собственнойжизни, всегда сумеет лишить жизни другого. К тому же вечнаяподозрительность, заставляющая государя сомневаться во всех, не может небыть для него крайне мучительной.
И все же Дион, предупрежденный о том, что Каллипп изыскивает способубить его, не мог заставить себя удостовериться в этом и заявил, что онскорей готов умереть, чем влачить столь жалкую жизнь, остерегаясь не тольковрагов, но и друзей [7]. Подобные же чувства еще ярче, и притом не насловах, а на деле, проявил Александр, когда, извещенный письмом Пармениона отом, что Филипп, его самый любимый врач, подкуплен Дарием, чтобы отравитьего, передал это письмо в руки Филиппу и одновременно выпил приготовленноеим питье. Не показал ли он этим, что, если друзья хотят убить его, он ничегоне имеет против того, чтобы они это сделали? Никто не совершил столькоотважных деяний, как Александр; но я не знаю в его жизни другого случая,когда он проявил бы столько же твердости и столько же нравственной красоты,примечательной во всех отношениях. Те, кто советует своим государям бытьнедоверчивыми и подозрительными, потому что этого якобы требуют соображениябезопасности, советуют им идти навстречу своему позору и гибели. Всякоеблагородное дело сопряжено с риском. Я знаю одного государя, наделенного отприроды весьма деятельной и мужественной душой, которому каждодневно наносятвред, советуя ему замкнуться в тесном кругу своих приближенных, не помышлятьни о каком примирении со своими былыми врагами, держаться в стороне и, божеупаси, доверяться более сильному, какие бы обещания ему ни давали и какие бывыгоды ни сулили. Я знаю также другого государя, которому неожиданно удалосьдостигнуть крупных успехов, потому что он последовал советампротивоположного рода. Доблесть, которою так жаждут прославиться, можетпроявиться при случае столь же блистательно, независимо от того, надето лина нас домашнее платье или боевые доспехи, находитесь ли вы у себя дома илив военном лагере, опущена ли ваша рука или занесена для удара. Мелочное инастороженное благоразумие — смертельный враг великих деяний. Сципион, желаядобиться дружбы Сифакса, не поколебался покинуть свои войска в Испании,которая была еще очень неспокойна после недавнего завоевания, ипереправиться в Африку на двух небольших кораблях, чтобы на враждебной земледоверить свою жизнь никому не ведомому варварскому царьку, без каких-либообязательств с его стороны, без заложников, полагаясь лишь на величие своегосердца, на свою удачу, на то, что сулили его высокие надежды: habita fidesipsam plerumque fidem obligat. [8]
Человек, жизнь которого исполнена честолюбивых стремлений и славныхдеяний, должен держать подозрительность в крепкой узде и ни в чем не даватьей поблажки: боязливость и недоверие вызывают и навлекают опасность. Самыйнедоверчивый из наших монархов успешно уладил свои дела, главным образомблагодаря тому, что по доброй воле доверил свою жизнь и свободу своим давнимврагам [9], сделав при этом вид, что вполне на них полагается, чтобы и ониответили ему тем же. Цезарь противопоставил своим взбунтовавшимся ивзявшимся за оружие легионам лишь властность своего лица и гордость речей;он настолько был проникнут верой в себя и в свою судьбу, что не побоялсядоверить ее мятежному и своевольному войску [10].
Несомненно, однако, что эта уверенность может быть проявлена во всейнепосредственности и полноте только теми, кого не страшат ни смерть, ни тохудшее, что может за ней воспоследовать. Если же в каком-либо важном случаемы дадим почувствовать, что наша уверенность напускная, а на самом деле намивладеют страх, сомнения и тревога, то наши усилия пропали даром. Прекрасныйспособ завоевать сердца и расположение других — это предстать перед ними,отдавшись в их руки и доверившись им, но, разумеется, только при том