предзнаменования и догадки, которые мы извлекаем из движений детской души.Даже Платон, на мой взгляд, придавал им в своем «Государстве» чрезмернобольшое значение.
Сударыня, наука — великое украшение и весьма полезное орудие, особенноесли им владеют лица, столь обласканные судьбой, как вы. Ибо, поистине, вруках людей низких и грубых она не может найти надлежащего применения. Онанеизмеримо больше гордится в тех случаях, когда ей доводится предоставлятьсвои средства для ведения войн или управления народом, для того, чтобыподдерживать дружеское расположение чужеземного государя и его подданных,чем тогда, когда к ней обращаются за доводом в философском споре или чтобывыиграть тяжбу в суде или прописать коробочку пилюль. Итак, сударыня,полагая, что, воспитывая ваших детей, вы не забудете и об этой стороне дела,ибо вы и сами вкусили сладость науки и принадлежите к высокопросвещенномуроду (ведь сохранились произведения графов де Фуа [9], от которых происходит игосподин граф, ваш супруг, и вы сами; да и господин Франсуа де Кандаль, вашдядюшка, и ныне еще всякий день трудится над сочинением новых, которыепродлят на многие века память об этих дарованиях вашей семьи), я хочусообщить вам на этот счет мои домыслы, противоречащие общепринятым взглядам;вот и все, чем я в состоянии услужить вам в этом деле.
Обязанности наставника, которого вы дадите вашему сыну, — учитывая, чтоот его выбора, в конечном счете, зависит, насколько удачным окажетсявоспитание ребенка, — включают в себя также и многое другое, но я не стануна всем этом останавливаться, так как не сумею тут привнести ничего путного.Что же касается затронутого мною предмета, по которому я беру на себясмелость дать наставнику ряд советов, то и здесь пусть он верит мне ровнонастолько, насколько мои соображения покажутся ему убедительными. Ребенка изхорошей семьи обучают наукам, имея в виду воспитать из него не столькоученого, сколько просвещенного человека, не ради заработка (ибо подобнаяцель является низменной и недостойной милостей и покровительства муз и ктому же предполагает искательство и зависимость от другого) и не для того,чтобы были соблюдены приличия, но для того, чтобы он чувствовал себя тверже,чтобы обогатил и украсил себя изнутри. Вот почему я хотел бы, чтобы, выбираяему наставника, вы отнеслись к этому с возможной тщательностью; желательно,чтобы это был человек скорее с ясной, чем с напичканной науками головой,ибо, хотя нужно искать такого, который обладал бы и тем и другим, все жедобрые нравы и ум предпочтительнее голой учености; и нужно также, чтобы,исполняя свои обязанности, он применил новый способ обучения.
Нам без отдыха и срока жужжат в уши, сообщая разнообразные знания, внас вливают их, словно воду в воронку, и наша обязанность состоит лишь вповторении того, что мы слышали. Я хотел бы, чтобы воспитатель вашего сынаотказался от этого обычного приема и чтобы с самого начала, сообразуясь сдушевными склонностями доверенного ему ребенка, предоставил ему возможностьсвободно проявлять эти склонности, предлагая ему изведать вкус различныхвещей, выбирать между ними и различать их самостоятельно, иногда указываяему путь, иногда, напротив, позволяя отыскивать дорогу ему самому. Я нехочу, чтобы наставник один все решал и только один говорил; я хочу, чтобы онслушал также своего питомца. Сократ, а впоследствии и Аркесилай заставлялисначала говорить учеников, а затем уже говорили сами. Obest plerumque iisqui discere volunt auctoritas eorum, qui docent. [10]
Пусть он заставит ребенка пройтись перед ним и таким образом получитвозможность судить о его походке, а следовательно, и о том, насколько емусамому нужно умерить себя, чтобы приспособиться к силам ученика. Не соблюдаяздесь соразмерности, мы можем испортить все дело; уменье отыскать такоесоответствие и разумно его соблюдать — одна из труднейших задач, какиетолько я знаю. Способность снизойти до влечении ребенка и руководить имиприсуща лишь душе возвышенной и сильной. Что до меня, то я тверже иувереннее иду в гору, нежели спускаюсь с горы.
Если учителя, как это обычно у нас делается, просвещают своихмногочисленных учеников, преподнося им всем один и тот же урок и требуя отних одинакового поведения, хотя способности их вовсе не одинаковы, ноотличаются и по силе и по своему характеру, то нет ничего удивительного, чтосреди огромной толпы детей найдется всего два или три ребенка, которыеизвлекают настоящую пользу из подобного преподавания.
Пусть учитель спрашивает с ученика не только слова затверженного урока,но смысл и самую суть его и судит о пользе, которую он принес, не попоказаниям памяти своего питомца, а по его жизни. И пусть, объясняя что-либоученику, он покажет ему это с сотни разных сторон и применит ко множествуразличных предметов, чтобы проверить, понял ли ученик как следует и в какоймере усвоил это; и в последовательности своих разъяснений пусть онруководствуется примером Платона [11]. Если кто изрыгает пищу в том самомвиде, в каком проглотил ее, то это свидетельствует о неудобоваримости пищи ио несварении желудка. Если желудок не изменил качества и формы того, что емунадлежало сварить, значит он не выполнил своего дела.
Наша душа совершает свои движения под чужим воздействием, следуя иподчиняясь примеру и наставлениям других. Нас до того приучили к помочам,что мы уже не в состоянии обходиться без них. Мы утратили нашу свободу исобственную силу. Nunquam tutelae suae fiunt. [12] Я знавал в Пизе одного весьма достойного человека,который настолько почитал Аристотеля, что первейшим его правилом было:«Пробным камнем и основой всякого прочного мнения и всякой истины являетсяих согласие с учением Аристотеля; все, что вне этого, — химеры и суета, ибоАристотель все решительно предусмотрел и все высказал». Это положение,истолкованное слишком широко и неправильно, подвергало его значительной ивесьма долго угрожавшей ему опасности со стороны римской инквизиции.
Пусть наставник заставляет ученика как бы просеивать через сито все,что он ему преподносит, и пусть ничего не вдалбливает ему в голову, опираясьна свой авторитет и влияние; пусть принципы Аристотеля не становятсянеизменными основами его преподавания, равно как не становятся ими ипринципы стоиков или эпикурейцев. Пусть учитель изложит ему, чем отличаютсяэти учения друг от друга; ученик же, если это будет ему по силам, пустьсделает выбор самостоятельно или, по крайней мере, останется при сомнении.Только глупцы могут быть непоколебимы в своей уверенности.
Che non men che saper dubbiar m’aggrada [13]
Ибо, если он примет мнения Ксенофонта или Платона, поразмыслив надними, они перестанут быть их собственностью, но сделаются также и егомнениями. Кто рабски следует за другим, тот ничему не следует. Он ничего ненаходит; да ничего и не ищет. Non sumus sub rege; sibi quisque se vindicet. [14]Главное — чтобы он знал то, что знает. Нужно, чтобы он проникся духомдревних мыслителей, а не заучивал их наставления. И пусть он не страшитсязабыть, если это угодно ему, откуда он почерпнул эти взгляды, лишь бы онсумел сделать их собственностью. Истина и доводы разума принадлежат всем, иони не в большей мере достояние тех, кто высказал их впервые, чем тех, ктовысказал их впоследствии. То-то и то-то столь же находится в согласии смнением Платона, сколько с моим, ибо мы обнаруживаем здесь единомыслие исмотрим на дело одинаково. Пчелы перелетают с цветка на цветок для того,чтобы собрать нектар, который они целиком претворяют в мед; ведь это ужебольше не тимьян или майоран. Точно так же и то, что человек заимствует удругих, будет преобразовано и переплавлено им самим, чтобы стать егособственным творением, то есть собственным его суждением. Его воспитание,его труд, его ученье служат лишь одному: образовать его личность.
Пусть он таит про себя все, что взял у других, и предает гласноститолько то, что из него создал. Грабители и стяжатели выставляют напоказвыстроенные ими дома и свои приобретения, а не то, что они вытянули из чужихкошельков. Вы не видите подношений, полученных от просителей каким-нибудьчленом парламента; вы видите только то, что у него обширные связи и чтодетей его окружает почет. Никто не подсчитывает своих доходов на людях;каждый ведет им счет про себя. Выгода, извлекаемая нами из наших занятий,заключается в том, что мы становимся лучше и мудрее.
Только рассудок, говорил Эпихарм [15], все видит и все слышит; толькоон умеет обратить решительно все на пользу себе, только он располагает всемпо своему усмотрению, только он действительно деятелен — он господствует надвсем и царит; все прочее слепо, глухо, бездушно. Правда, мы заставляем егобыть угодливым и трусливым, дабы не предоставить ему свободы действоватьхоть в чем-нибудь самостоятельно. Кто же спрашивает ученика о его мненииотносительно риторики и грамматики, о том или ином изречении Цицерона? Ихвколачивают в нашу память в совершенно готовом виде, как некие оракулы, вкоторых буквы и слоги заменяют сущность вещей. Но знать наизусть еще вовсене значит знать; это — только держать в памяти то, что ей дали на хранение.А тем, что знаешь по-настоящему, ты вправе распорядиться, не оглядываясь нахозяина, не заглядывая в книгу. Ученость чисто книжного происхождения —жалкая ученость! Я считаю, что она украшение, но никак не фундамент; в этомя следую Платону, который говорит, что истинная философия — это твердость,верность и добросовестность; прочие же знания и все, что направлено к другойцели, — не более как румяна.
Хотел бы я поглядеть, как Палюэль или Помпеи — эти превосходныетанцовщики нашего времени — стали бы обучать пируэтам, только проделывая их