еще гибко, его нужно упражнять всеми способами и на все лады. И если воля ивкусы нашего юноши окажутся податливыми, нужно смело приучать его к образужизни любого круга людей и любого народа, даже, при случае, к беспутству иизлишествам, если это окажется нужным. Пусть он приспосабливается к обычаямсвоего времени. Он должен уметь делать все без исключения, но любить делатьдолжен только хорошее. Сами философы не одобряют поведения Каллисфена,утратившего благосклонность великого Александра из-за того, что он отказалсяпить так же много, как тот. Пусть юноша хохочет, пусть шалит, пустьбеспутничает вместе со своим государем. Я хотел бы, чтобы даже в разгуле онпревосходил выносливостью и крепостью своих сотоварищей. И пусть он никомуне причиняет вреда не по недостатку возможностей и умения, а лишь понедостатку злой воли. Multum interest utrum peccare aliquis nolit autnesciat. [51] Как-то раз, находясь в веселой компании, я обратилсяк одному вельможе, который, пребывая во Франции, никогда не отличалсябеспорядочным образом жизни, с вопросом, сколько раз в жизни ему пришлосьнапиться, находясь на королевской службе в Германии. Задавая этот вопрос, яимел в виду выразить ему свое уважение, и он так этот и принял. Он ответил,что это случилось с ним трижды, и тут же рассказал, при какихобстоятельствах это произошло. Я знаю лиц, которые, не обладая способностямиподобного рода, попадали в весьма тяжелое положение, ведя дела с этойнацией. Не раз восхищался я удивительной натурой Алкивиада [52], который стакой легкостью умел приспособляться, без всякого ущерба для своегоздоровья, к самым различным условиям, то превосходя роскошью и великолепиемсамих персов, то воздержанностью и строгостью нравов — лакедемонян, топоражая всех своих целомудрием, когда был в Спарте, то сладострастием, когданаходился в Ионии.
Omnis Aristippum decuit color, et status, et res. [53]
Таким хотел бы я воспитывать и моего питомца,
quem duplici panno patientia velat
Mirabor, vitae via si conversa decebit,
Personamque feret non inconcinnus utramque. [54]
Вот мои наставления. И больше пользы извлечет из них не тот, кто ихзаучит, а тот, кто применит их на деле. Если вы это видите, вы это ислышите; если вы это слышите, вы это и видите.
Да не допустит бог, говорит кто-то у Платона, чтобы занятия философиейсостояли лишь в усвоении разнообразных знаний и погружении в науку! Hancamplissimam omnium artium bene vivendi disciplinam vita magis quam litterispersecuti sunt. [55]
Леон, властитель Флиунта, спросил как-то Гераклида Понтийского, какойнаукой или каким искусством он занимается. «Я не знаю ни наук, ни искусства, — ответил тот, — я — философ» [56].
Диогена упрекали в том, что, будучи невежественным в науках, онрешается браться за философию. «Я берусь за нее, — сказал он в ответ, — стем большими основаниями». Гегесий [57] попросил его прочитать ему какую-токнигу. «Ты смешишь меня! — отвечал Диоген. — Ведь ты предпочитаешь настоящиефиги нарисованным, — так почему же тебе больше нравятся не действительныедеяния, а рассказы о них?»
Пусть наш юноша научится не столько отвечать уроки, сколько претворятьих в жизнь. Пусть он повторяет их в своих действиях. И тогда будет видно,лежит ли благоразумие в основе его начинаний, проявляет ли он справедливостьи доброту в своем поведении, ум и изящество в речах, стойкость в болезнях,скромность в забавах, умеренность в наслаждениях, неприхотливость в питье ипище, — будет ли то мясо или же рыба, вино или вода, — умеет ли соблюдатьпорядок в своих домашних делах: Qui disciplinam suam, non ostentationemscientiae, sed legem vitae putet, quique obtemperet ipse sibi, et decretispareat. [58]
Подлинным зеркалом нашего образа мыслей является наша жизнь.
Зевксидам ответил человеку, спросившему его, почему лакедемоняне неизлагают письменно своих предписаний относительно доблести и не дают их втаком виде читать молодежи: «Потому, что они хотят приучить ее к делам, а нек словам» [59]. Сравните их юношу пятнадцати или шестнадцати лет с одним изнаших латинистов-школьников, который затратил столько же времени только нато, чтобы научиться как следует говорить. Свет слишком болтлив; я невстречал еще человека, который говорил бы не больше, а меньше, чемполагается; во всяком случае, половина нашей жизни уходит на разговоры.Четыре или пять лет нас учат правильно понимать слова и строить из нихфразы; еще столько же — объединять фразы в небольшие рассуждения из четырехили даже пяти частей; и последние пять, если они не больше — уменью ловкосочетать и переплетать эти рассуждения между собой. Оставим это занятие тем,кто сделал его свои ремеслом.
Направляясь как-то в Орлеан, я встретил на равнине около Клери двухшкольных учителей, шедших в Бордо на расстоянии примерно пятидесяти шаговодин позади другого. Еще дальше, за ними, я увидел военный отряд во главе софицером, которым оказался не кто иной, как граф де Ларошфуко, нынепокойный. Один из сопровождавших меня людей спросил первого из учителей, ктоэтот дворянин. Тот, не заметив шедших подальше солдат и думая, что с нимговорят о его товарище, презабавно ответил: «Он вовсе не дворянин; это —грамматик, а что до меня, то я — логик». Но поскольку мы стараемся воспитатьне логика или грамматика, а дворянина, предоставим им располагать своивременем столь нелепо, как им будет угодно; а нас ждут другие дела. Итак,лишь бы наш питомец научился как следует делам; слова же придут сами собой, — а если не захотят прийти, то он притащит их силой. Мне приходилосьслышать, как некоторые уверяют, будто их голова полна всяких прекрасныхмыслей, да только выразить их они не умеют: во всем, мол, виноватоотсутствие у них красноречия. Но это — пустые отговорки! На мой взгляд, делообстоит так. В головах у этих людей носятся какие-то бесформенные образы иобрывки мыслей, которые они не в состоянии привести в порядок и уяснитьсебе, а стало быть, и передать другим: они еще не научились понимать самихсебя. И хотя они лепечут что-то как будто бы уже готовое родиться, вы ясновидите, что это скорей похоже на зачатие, чем на роды, и что они толькоподбираются издали к смутно мелькающей перед ними мысли. Я полагаю, — и вэтом я могу опереться на Сократа, — что тот, у кого в голове сложилось очем-либо живое и ясное представление, сумеет передать его на любом, хотя бына тарабарском наречии, а если он немой, то с помощью мимики:
Verbaque praevisam rem non invita sequentur. [60]
Как выразился — хотя и прозой, но весьма поэтически — Сенека: cum resanimum occupavere verba ambiunt. [61] Или, как говорил другой древний автор: Ipsae resverba rapiunt. [62] Не беда, еслимой питомец никогда не слышал о творительном падеже, о сослагательномпадеже, и о существительном и вообще из грамматики знает не больше, чем еголакей или уличная торговка селедками. Да ведь этот самый лакей и этаторговка, лишь дай им волю, наговорят с три короба и сделают при этом небольше ошибок против правил своего родного языка, чем первейший магистр наукво Франции. Пусть наш ученик не знает риторики, пусть не умеет в предисловииснискать благоволение доверчивого читателя, но ему и не нужно знать всехэтих вещей. Ведь, говоря по правде, все эти роскошные украшения легкозатмеваются светом, излучаемым простой и бесхитростной истиной. Этизавитушки могут увлечь только невежд, неспособных вкусить от чего-либо болееосновательного и жесткого, как это отчетливо показано Апром у Тацита [63].Послы самосцев явились к Клеомену, царю Спарты, приготовив прекрасную ипространную речь, которою хотели склонить его к войне с тираном Поликратом.Дав им возможность высказаться, Клеомен ответил: «Что касается зачина ивступления вашей речи, то я их забыл, равно как и середину ее, ну а чтокасается заключения, то я несогласен». Вот, как мне представляется,прекрасный ответ, оставивший этих говорунов с носом.
А что вы скажете о следующем примере? Афинянам надлежало сделать выбормежду двумя строителями, предлагавшими свои услуги для возведения какого-токрупного здания. Один, более хитроумный, выступил с великолепной, заранееобдуманной речью о том, каким следует быть этому строению, и почти склонилнарод на свою сторону. Другой же ограничился следующими словами: «Мужиафинские, что он сказал, то я сделаю».
Многие восхищались красноречием Цицерона в пору его расцвета; но Катонлишь подсмеивался над ним: «У нас, — говорил он, — презабавный консул». Вконце ли, в начале ли речи, полезное изречение или меткое словцо всегдауместно. И если оно не подходит ни к тому, что ему предшествует, ни к тому,что за ним следует, оно все же хорошо само по себе. Я не принадлежу к числутех, кто считает, что раз в стихотворении безупречен размер, то значит и всеоно безупречно; по-моему, если поэт где-нибудь вместо краткого слогапоставит долгий, беда не велика, лишь бы стихотворение звучало приятно, лишьбы оно обладало глубоким смыслом и содержанием — и я скажу, что перед намихороший поэт, хоть и плохой стихотворец:
Emunctae naris, durus componere versus. [64]