из крепости и вступить с ним в переговоры, убеждая его, что это будет к егоже благу, в доказательство чего и открыл ему свои козыри. После того какрыцарь Анри воочию убедился, что его ожидает неотвратимая гибель, онпроникся чувством глубокой признательности к своему врагу и сдался со всемисвоими солдатами на милость победителя. В подкопе был устроен взрыв,деревянные подпоры рухнули, замок был уничтожен до основания.
Я склонен оказывать доверие людям, но я обнаружил бы это пред всеми сбольшой неохотою, если бы мое поведение подавало кому-нибудь повод считать,что меня побуждают к нему отчаяние и малодушие, а не душевная прямота и верав людскую честность.
Глава VIЧас переговоров — опасный час
Надо сказать, что не так давно я наблюдал в городе Мюссидане [1],находящемся по соседству со мной, — как те, кто был выбит оттуда нашейармией, а также приверженцы их жаловались на предательство, ибо во времяпереговоров, условившись о перемирии, они подверглись внезапному нападению ибыли разбиты наголову. Подобная жалоба в другой век могла бы, пожалуй,вызвать сочувствие. Но, как я говорил выше, наши обычаи не имеют большеничего общего с правилами былых времен. Вот почему не следует доверять другдругу, пока договор не скреплен последней печатью; да и при наличии этого,чего не случается!
Никогда, впрочем, нельзя с уверенностью рассчитывать, что победоносноевойско станет соблюдать обязательства, которые дарованы победителем городу,сдавшемуся на сравнительно мягких и милостивых условиях и согласившемусявпустить еще разгоряченных боем солдат. Луций Эмилий Регилл, римский претор,потеряв время в бесплодных попытках захватить силою город фокейцев, ибожители его защищались с поразительною отвагой, пошел, в конце концов, с нимина соглашение, по которому он принимал их под свою руку в качестве «друзейримского народа» и должен был вступить в их город, как в город союзников.Этим он окончательно рассеял их опасения насчет возможности каких-либовраждебных действий со стороны победителей. Но, когда они вошли в город —ибо Эмилий, желая показать себя во всем блеске, ввел туда все свое войско, —усилия, которые он прилагал, чтобы держать их в узде, оказались напрасными,и значительная часть города была разгромлена у него на глазах: жаждапограбить и отметить поборола в них уважение к его власти и привычкуповиноваться.
Клеомен имел обыкновение говорить, что, каковы бы ни были злодеяния,совершаемые во время войны в отношении неприятеля, они выходят за пределыправосудия и не подчиняются его приговорам — за них не судят ни боги, нилюди. Договорившись с аргивянами о перемирии на семь дней, он напал на нихуже в третью ночь, когда их лагерь был погружен в сон, и нанес имжесточайшее поражение, ссылаясь в дальнейшем на то, что в его договоре оперемирии ни словом не упоминается о ночах. Боги, однако, покарали его заэто изощренное вероломство.
Жители города Казилина [2], беспечно полагаясь на свою безопасность,подверглись во время переговоров внезапному нападению, и это произошло в векнаисправедливейших и благороднейших полководцев превосходящего во всехотношениях римского войска. В самом деле, нигде ведь не сказано, что нам недозволено в подобающем месте и в подобающий час воспользоваться глупостьюнеприятеля, подобно тому, как мы извлекаем для себя выгоду из его трусости.Война, естественно, имеет множество привилегий, которые в условиях военныхдействий совершенно разумны, вопреки нашему разуму; здесь не соблюдаютправила: neminem id agere, ut ex alterius praedetur inscitia. [3]
Меня поражает, однако, та безграничность, какую допускает в отношенииотмеченных привилегий такой автор, как Ксенофонт, о чем свидетельствуют иречи и деяния его якобы совершенного самодержца; а ведь в подобных вопросахэто — писатель, обладающий исключительным весом, ибо он — прославленныйполководец и философ из числа ближайших учеников Сократа. Далеко не всегда ине во всем я могу согласиться с его чрезмерно широкими, по-моему, взглядамина этот предмет [4].
Господин д’Обиньи, обложив осадою Капую, подверг ее жесточайшейбомбардировке, после чего сеньор Фабрицио Колонна, комендант города, стоя настене бастиона, начал переговоры о сдаче, и, так как его солдаты утратилибдительность, наши ворвались в крепость и не оставили в ней камня на камне [5]. А вот еще более свежий в нашей памяти случай. Сеньор Джулиано Роммеродопустил в Ивуа [6] большой промах: он вышел из крепости для веденияпереговоров с коннетаблем — и что же? — возвращаясь назад, обнаружил, чтоона захвачена неприятелем. Я расскажу еще об одном событии, дабы показать,что порою и мы оставались в накладе: маркиз Пескарский осаждал Геную, гденачальствовал покровительствуемый нами герцог Оттавиано Фрегозо; переговорымежду обоими военачальниками шли настолько успешно, что соглашение междуними считалось уже делом решенным. Однако в момент их завершения испанцыпроникли в город и стали распоряжаться в нем, словно и в самом деле одержалирешительную победу [7]. И впоследствии также город Линьи в Барруа, гденачальствовал граф де Бриенн, а осадою руководил сам император, был захваченв то самое время, когда уполномоченный вышеназванного графа — Бертейль,выйдя за пределы крепостных стен ради переговоров, вел их с представителямипротивника [8].
Fu il vincer sempre mai laudabil cosa,
Vincasi о per fortuna о per ingegno, [9] —
так, по крайней мере, принято говорить. Впрочем, философ Хрисипп [10]не разделял этого мнения, и я также далек от того, чтобы признать его доконца справедливым. Он говорил, что соревнующиеся в беге должны приложитьвсе свои силы, чтобы опередить остальных; но при этом им никоим образом неразрешается хватать рукою соперника, тем самым задерживать его, илиподставлять ему ногу, чтобы он упал.
И еще благороднее ответ великого Александра Полисперхонту, которыйсоветовал воспользоваться ночной темнотой для неожиданного нападения навойска Дария. «Не в моих правилах, — сказал Александр, — одерживатьуворованную победу» — Malo me fortunae poeniteat, quam victoriae pudeat. [11]
Atque idem fugientem haud est dignatus Orodem
Sternere, nec iacta caecum dare cuspide vulnus;
Obvius, adversoque occurrit, seque viro vir
Contulit, haud furto melior, sed fortibus armis. [12]
Глава VIIО том, что наши намерения являются судьями наших поступков
Говорят, что смерть освобождает нас от любых обязательств. Я знаю, чтоэти слова толковали по-разному. Генрих VII, король Англии, заключилсоглашение с доном Филиппом, сыном императора Максимилиана, или — чтобыпридать его имени еще больший блеск — отцом императора Карла V, в том, чтовышеупомянутый Филипп передаст в его руки герцога Саффолка, его врага изпартии Белой Розы, бежавшего из пределов Англии и нашедшего убежище вНидерландах, при условии, что он, Генрих, обязуется не посягать на жизньэтого герцога. Тем не менее, уже будучи на смертном одре, он велел своемусыну в оставленном им завещании немедленно после его кончины умертвитьгерцога Саффолка [1]. Недавняя трагедия в Брюсселе, которая была явлена намгерцогом Альбой и героями которой были несчастные графы Горн и Эгмонт,заключает в себе много такого, что заслуживает внимания [2]. Так, например,граф Эгмонт, уговоривший своего товарища графа Горна отдаться в руки герцогуАльбе и уверивший его в безопасности этого шага, настойчиво домогалсяумереть первым; он хотел, чтобы смерть сняла с него обязательство, которымон связал себя по отношению к графу Горну. Но ясно, что в первом израссказанных случаев смерть не освобождала от данного слова, тогда как вовтором обязательство не имело никакой силы, даже если бы принявший его насебя и не умирал. Мы не можем отвечать за то, что сверх наших сил ивозможностей. И поскольку последствия и даже самое выполнение обещания вненашей власти, то распоряжаться, строго говоря, мы можем лишь своей волей:она-то и является неизбежно единственной основой и мерилом человеческогодолга. Вот почему граф Эгмонт, и душою и разумом сохранявший верностьданному им обещанию, хотя не имел никакой возможности его исполнить, безсомнения был бы освобожден от своего обязательства, если бы даже и пережилграфа Горна. Но бесчестность английского короля, намеренно нарушившего своеслово, никоим образом не может найти себе оправдание в том, что он отложилказнь герцога до своей смерти; равным образом, нет оправдания и томукаменщику у Геродота, который, соблюдая с безупречною честностью в течениевсей своей жизни тайну сокровищ египетского царя, своего владыки, умирая,открыл ее своим детям [3].
Я видел на своем веку немало таких людей, которые, хотя совесть иуличала их в том, что они утаивают чужое имущество, тем не менее легкомирились с этим, рассчитывая удовлетворить законных владельцев после своейкончины, путем завещания. Такой образ действий ни в коем случае нельзяоправдать: плохо и то, что они откладывают столь срочное дело, и то, чтожелают возместить причиненный ими убыток ценою столь малых усилий и стольмало поступаясь своей выгодой. Право, им надлежало бы поделиться тем, что им