несчастье, о богах и употреблять другие, свойственные ей выражения.
Я предлагаю домыслы человеческие, и в том числе мои собственные, простокак человеческие, взятые обособленно, а не как установленные и упорядоченныенебесным повелением и потому не подлежащие сомнению и непререкаемые: это —дело взгляда на вещи, а не дело веры; как то, что я обсуждаю, согласносвоему разумению, а не как то, во что я верю по слову божию. Они подобны темупражнениям, которые задают детям и которые никак не поучительны, анаоборот, сами нуждаются в поучении. Все это я обсуждаю с мирской точкизрения, а не церковной, хотя и в глубоко благочестивом духе.
И не следует ли считать основательным, во многих отношениях полезным исправедливым предписание о том, чтобы по вопросам религии лишь счрезвычайной осторожностью писали все те, кто предназначен для этого посвоему положению? Мне же, быть может, лучше всего не говорить о подобныхвещах.
Меня уверяли, что даже те, кто не принадлежит к нашей вере, запрещают усебя употреблять имя божие в повседневной речи. Они не желают, чтобы импользовались для призывов и восклицаний, для клятв или сравнений, и янахожу, что в этом они правы. При каких обстоятельствах ни призывали бы мыбога среди наших мирских дел и в общении друг с другом, — это должносовершаться серьезно и благоговейно.
Кажется, у Ксенофонта есть одно место, где он говорит, что нам следуетреже молиться богу, поскольку не так легко привести свою душу в состояниесосредоточенности, чистоты и благоговения, в котором ей следует находитьсяво время молитвы. Иначе моления наши не только тщетны и бесполезны, но дажегреховны [10]. Прости нам, говорим мы, как мы прощаем своим обидчикам. Чтоэто значит, если не то, что мы отдаем ему свою душу, очищенную от вражды ижажды мщения? И тем не менее мы обычно взываем к помощи божией даже вгреховных своих стремлениях и молим его совершить несправедливость:
Quae, nisi seductis, nequeas committere divis. [11]
Скупец молится о сохранении своих суетных и излишних сокровищ,честолюбец — о победах, о возможности свободно отдаваться своей страсти; ворпросит помочь ему преодолеть опасности и затруднения, противостоящие егозловредным замыслам, или же благодарит за легкость, с какой ему удалосьограбить прохожего. У порога дома, в который грабители пытаются проникнутьпо приставной лестнице или взломав замок, возносят они молитвы, питаянамерения и надежды, полные жестокости, жадности и сластолюбия:
Hoc ipsum quo tu Iovis aurem impellere tentas,
Dic agedum Staio: Pro Iuppiter, о bone, clamet,
Iuppiter! at sese non clamet Iuppiter ipse. [12]
Королева Маргарита Наваррская рассказывает о некоем молодом принце (и,хотя она не называет его, легко догадаться, кто это), что, направляясь налюбовное свидание с женой одного парижского адвоката, он должен былпроходить мимо церкви, и всякий раз, дойдя до этого святого места, онпроизносил молитву [13]. Предоставляю вам самим судить, для чего ему,преисполненному столь благих помыслов, нужна была помощь божия. Впрочем,королева Наваррская упоминает об этом в доказательство его исключительногоблагочестия. Но не один этот пример свидетельствует о том, что женщинысовершенно не способны рассуждать на богословские темы.
Истинная молитва, истинное примирение с богом не могут быть доступныдуше нечистой, да еще в тот миг, когда она находится во власти сатаны. Тот,кто призывает помощь божию в порочном деле, поступает так, как поступил бывор, залезший в чужой кошелек и в то же время взывающий к правосудию, иликак те, кто упоминает имя божие, лжесвидетельствуя:
tacito mala vota susurro
Concipimus. [14]
Мало найдется людей, которые решились бы открыто высказать то, о чемтайно просят бога:
Haud cuivis promptum eat murmurque humilesque susurros
Tollere de templis, et aperto vivere voto. [15]
Вот почему пифагорейцы требовали, чтобы люди молились публично и вслух,дабы у бога не просили они о вещах недостойных и неправедных, в таком,например, роде:
clare cum dixit: Apollo!
Labra movet, metuens audiri: Pulchra Laverna,
Da mihi fallere, da iustum sanctumque videri.
Noctem peccatis et fraudibus obiice nubem. [16]
Боги выполнили неправедные молитвы Эдипа для того, чтобы жестокопокарать его за них. Он молил о том, чтобы дети его силою оружия решилимежду собою спор о наследовании его престола, и имел несчастье бытьпойманным на слове. Не о том следует просить, чтобы все шло по нашемужеланию, а о том, чтобы все шло согласно требованиям разума.
И в самом деле, кажется, что мы пользуемся нашими молитвами, словнокаким-то условным языком, подобно тем, кто святые и божественные словаприменяет для волшебства и магических целей, и что мы полагаем, будтодействие молитвы зависит от расположения и последовательности слов, от ихзвучания или от движений, которые мы делаем во время молитвы. Ибо с душой,полной вожделений, не затронутой раскаяньем или подлинным желанием вновьпримириться с богом, мы обращаем к нему эти слова, которые подсказывает нампамять, и надеемся таким образом искупить свои прегрешения. Нет ничего болеекроткого, ласкового и милосердного к нам, чем божественный закон: онпризывает нас к себе, как бы мерзостны и грешны мы ни были; он открывает намобъятия и принимает в лоно свое, как бы мы ни были гнусны, грязны иотвратительны и сейчас и в будущем. Но зато и мы должны взирать на негочистыми очами. Мы должны принимать это прощение с величайшей благодарностью,и хотя бы в то мгновение, когда обращаемся к богу, ощущать всей душой своейотвращение к своим грехам и ненависть к страстям, которые заставили наспреступить божий закон. Ни боги, ни благомыслящие люди, говорит Платон, непринимают даров от злых [17].
Immunis aram si tetigit manus,
Non sumptuosa blandior hostia,
Mollivit aversos Penates
Farre pio et saliente mica. [18]
Глава LVIIО возрасте
Я не знаю, на основании чего устанавливаем мы продолжительность нашейжизни. Я вижу, что, по сравнению с общим мнением на этот счет, мудрецысильно сокращают ее срок. «Как, — сказал Катон Младший тем, кто хотелпомешать ему покончить с собой, — неужели, по-вашему, я настолько молод еще,что заслуживаю упрека в желании слишком рано уйти из жизни?» [1]. А ему быловсего сорок восемь лет. Сообразуясь с тем, что лишь немногие люди достигаютэтого возраста, он считал его весьма зрелым и преклонным. Те же, ктоссылается на какой-то другой срок, который они считают естественным икоторый обещает еще несколько лет жизни, могли бы делать это с некоторымоснованием, если бы обладали преимуществом, избавляющим их от бесчисленныхслучайностей, которым каждый из нас подвержен по самой природе вещей икоторые всегда могут сократить этот положенный, по их мнению, срок. Какоетщетное мечтание — надеяться на смерть от истощения сил вследствие глубокойстарости и считать, что этим определяется продолжительность нашей жизни!Ведь этот род смерти наиболее редкий и наименее обычный из всех. Мы называеместественным только его, как будто для человека неестественно сломать себешею при падении, утонуть во время кораблекрушения, схватить чуму иливоспаление легких, и как будто обычные условия нашего существования неподвергают нас всем подобным бедствиям. Не будем обольщаться приятнымисловами: естественным гораздо правильнее считать то, что оказываетсянаиболее распространенным, обычным и всеобщим. Умереть от старости — этосмерть редкая, исключительная и необычная, это последний род смерти,возможный лишь как самый крайний случай, и чем более удалена от нас такаявозможность, тем меньше основании на нее рассчитывать. Разумеется, это тотпредел, который мы никогда не переступим и который закон природы неразрешает нам переступать; и этот закон лишь очень редко позволяет намдожить до предела. Это исключительный дар, которым природа особо награждаеткакого-нибудь одного человека на протяжении двух-трех столетий, избавляя егоот опасностей и трудностей, непрерывно встречающихся на столь долгомжизненном пути.
Поэтому, на мой взгляд, достигнутый нами возраст надо рассматривать кактакой, которого достигают лишь немногие люди. Поскольку обычно людям не данобывает дойти до него, это признак того, что нам удалось далеко зайти. И размы перешли обычные границы, которые и являются подлинной мерой длительностинашего существования, нам не следует надеяться на то, что путь наш ещеудлинится. Мы уже избежали стольких случаев умереть, постоянноподстерегающих человека, что должны признать столь необычно поддерживающеенас счастье совершенно исключительным и не рассчитывать на то, что оно продлится.
Сами законы наши повинны в том, что нами овладевает это ложноесамообольщение: они не считают человека способным располагать его имуществомдо двадцати пяти лет, а ведь ему далеко не всегда удается дожить до этоговозраста. Август сбавил пять лет по сравнению со старинными римскимиустановлениями, объявив, что для занятия судейских должностей достаточноиметь тридцать лет. Сервий Туллий освободил всадников, достигших сорока семи