. Когда Петилий [13], понаущению Катона, потребовал у Сципиона дать отчет в деньгах, потраченных вовремя войны против Антиоха, Сципион, явившись по этому поводу в сенат, вынулпринесенную им под платьем книгу записей и заявил, что в ней содержитсяполный отчет всех приходов его и расходов; но когда ему предложилипредъявить эту книгу для проверки, он наотрез отказался сделать это, заявив,что не желает подвергать себя такому позору, и собственноручно, перед лицомсенаторов, разорвал книгу в клочья. Я не думаю, чтобы человек с нечистойсовестью мог изобразить подобную уверенность. Тит Ливий говорит [14], чтоСципион обладал от природы благородным сердцем, всегда устремленным кслишком высоким целям, чтобы он мог быть преступником или унизиться до того,чтобы защищать свою невиновность.
Изобретение пыток — опасное изобретение, и мне сдается, что это скорееиспытание терпения, чем испытание истины. Утаивает правду и тот, кто всостоянии их вынести, и тот, кто в состоянии сделать это. Действительно,почему боль заставит меня скорее признать то, что есть, чем то, чего нет? И,наоборот, если человек, не совершавший того, в чем его обвиняют, достаточнотерпелив, чтобы вынести эти мучения, то почему человек, совершивший этодело, не будет столько же терпелив, зная, что его ждет такая щедрая награда,как жизнь. Я думаю, что это изобретение в основе своей покоится на сознаниинашей совести. Ведь виновному кажется, что совесть помогает пытке, понуждаяего признать свою вину, и что она делает его более слабым, невинному же онапридает силы переносить пытку. Однако, говоря по правде, пытка — весьманенадежное и опасное средство.
Чего только не наговорит человек на себя, чего он только не сделает,лишь бы избежать этих ужасных мук?
Etiam innocentes coget mentiri dolor. [15]
Вот почему бывает, что тот, кого судья пытал, чтобы не погубитьневинного, погибает и невинным и замученным пыткой. Сотни тысяч людейвозводили на себя ложные обвинения. К числу их я отношу и Филоту [16],принимая во внимание условия суда, устроенного над ним Александром, и то,как его пытали.
И тем не менее говорят, что это наименьшее из зол, изобретенныхчеловеческой слабостью! Я, однако, нахожу пытку средством крайнебесчеловечным и совершенно бесполезным. Многие народы, менее варварские вэтом отношении, чем греки и римляне, называющие их варварами, считаютотвратительной жестокостью терзать и мучить человека, в преступлениикоторого вы еще не уверены. Чем он ответственен за ваше незнание? Разве этосправедливо, что вы, не желая убивать его без основания, заставляете егоиспытывать то, что хуже смерти? Чтобы хорошенько вникнуть в это, заметьтетолько, как часто бывает, что испытуемый предпочитает лучше умереть безвсяких оснований, лишь бы только не подвергаться этому испытанию, котороехуже казни и нередко своей жестокостью приводит к смерти, предвосхищаяказнь. Не помню, откуда я взял этот рассказ [17], но он дает точноепредставление о совестливости нашего правосудия. Некая крестьянка обвинилаперед полководцем и главным судьей армии одного солдата в том, что он отнялу ее маленьких детей ту малость вареного мяса, которая оставалась у нее дляих пропитания, ибо эта армия разграбила все деревни кругом. И действительно,нигде не осталось ни зернышка. Полководец приказал женщине сначалахорошенько обдумать свои слова, ибо она должна будет отвечать за них, еслиокажется, что это ложное обвинение. Но так как женщина твердо стояла насвоем, то он приказал распороть солдату живот, чтобы удостовериться вистине. И тогда убедились, что женщина сказала правду. Поучительноенаказание!
Глава VIОб упражнении
Трудно надеяться, чтобы наш разум и наши знания, сколь бы усердно мысебя им ни вверяли, оказались настолько сильны, чтобы побудить нас кдействию, если мы, кроме этого, не упражняем нашу душу и не приучаем ее кдеятельности, предназначенной ей нами; в противном случае она может внадлежащий момент оказаться беспомощной. Вот почему те философы, которыестремились добиться более высокого совершенства, не довольствовались тем,чтобы, затаившись в каком-нибудь укрытии, ждать невзгод судьбы, а опасаясь,чтобы они не застали их неподготовленными и непривычными к борьбе, шли имнавстречу и намеренно подвергали себя всяким трудным испытаниям. Одниотказывались от богатства и добровольно обрекали себя на бедность; другиестремились к тяжелой работе и суровым условиям жизни, чтобы закалиться иприучить себя к труду и нужде; некоторые же лишали себя самых ценных частейтела, как, например, глаз или половых органов, боясь, чтобы пользование ими,дающее так много радости и наслаждения, не ослабило и не изнежило их души.Но упражнение не может приучить нас к самому большому делу, которое нампредстоит — к смерти, здесь оно бессильно. Можно путем упражнения и спомощью привычки закалить себя и приобрести стойкость в перенесении боли,стыда, бедности и других подобных горестей; но что касается смерти, то мыможем испытать ее только раз в жизни, и потому все мы являемся новичками,когда подходим к ней.
В древние времена были люди, так превосходно умевшие пользоваться своимвременем, что они пытались даже получить наслаждение от самой смерти изаставить свой ум понять, что представляет собой этот переход к смерти; ноони не вернулись обратно, чтобы поделиться с нами этими сведениями:
nemo expergitus extat
Frigida quem semel est vitai pausa secuta. [1]
Знатный римлянин Каний Юлий, отличавшийся добродетелью и исключительнойтвердостью, будучи осужден на смерть злодеем Калигулой [2], кроме многихдругих поразительных доказательств своего мужества, дал еще следующее. Когдарука палача уже вот-вот должна была опуститься на его голову, один из егодрузей, философ, спросил его: «Итак, Каний, как чувствует в эту минуту твоядуша? Что она делает? О чем ты думаешь?» «Я стараюсь, — ответил Каний, —быть наготове и напрячь все свои силы, чтобы постараться уловить в течениекраткого мгновения смерти, произойдет ли какое-нибудь движение в моей душе иощутит ли она свой уход из тела, с тем чтобы, если я что-нибудь подмечу,потом, по возможности, сообщить об этом моим друзьям». Вот человек,философствующий не только до самой смерти, но и в самый момент смерти. Какойстойкостью надо обладать, какой непоколебимостью духа, чтобы желать извлечьурок из самой смерти и быть в состоянии еще думать о чем-то постороннем втакой важный момент!
Ius hoc animi morientis habebat. [3]
И все же мне кажется, что есть какой-то способ приучить себя к смерти инекоторым образом испробовать ее. Хотя наш опыт в этом деле не может быть нисовершенным, ни полным, он во всяком случае может быть небесполезным длянас, придав нам сил и уверенности. Мы не можем погрузиться в смерть, но мыможем приблизиться к ней и рассмотреть ее; и хотя мы не в состоянии путемупражнения дойти в этом деле до конца, во всяком случае мы можем кое-чторазглядеть и ознакомиться с подступами к смерти. Ведь не без основания нампредлагают приглядываться даже к нашему сну, ввиду того что он походит насмерть.
Как легко совершается переход от бодрствования ко сну! Как незаметно мыперестаем сознавать себя и окружающее!
Можно было бы, пожалуй, признать сон, лишающий нас возможностидействовать и чувствовать, чем-то ненужным и противоестественным, если бы нето, что с его помощью природа показывает нам, что она предназначила нас втакой же степени для жизни, как и для смерти, и если бы не то, чтопосредством сна она еще при жизни приоткрывает нам ту вечность, которая ждетнас после этой нашей жизни, для того чтобы приучить нас к ней и освободитьнас от страха перед ней.
Но те, кому довелось из-за какого-нибудь несчастного случая лишитьсясознания или упасть без чувств, те, по моему мнению, были весьма близки ктому, чтобы увидеть подлинный и неприкрашенный лик смерти; ибо, что касаетсясамого момента перехода от жизни к смерти, то нечего опасаться, что онсвязан с каким-либо страданием или неприятным ощущением, если учесть, чтодля того, чтобы почувствовать что-нибудь, нужно какое-то время. Чтобыощутить страдания, требуется время, а между тем момент смерти столь краток истремителен, что он неизбежно должен быть безболезненным. У нас естьоснования бояться только подготовительных мгновений к смерти, но они-то какраз и поддаются упражнению.
Многие вещи наше воображение рисует нам более ужасными, чем они есть вдействительности. Большую часть моей жизни я наслаждался цветущим здоровьем,больше того, силы переполняли меня, они так и бурлили во мне. Это радостное,ликующее ощущение здоровья заставляло меня думать о болезнях с таким ужасом,что, когда мне довелось на деле их испытать, я обнаружил, что они гораздоменее мучительны, что это мне рисовалось под влиянием страха.
Вот что я постоянно испытываю: если ночью, хорошо укутанный, я нахожусьв уютной комнате, в то время как за окнами бушует буря и непогода, я не могубез страха и содрогания думать о тех, кого они застигли в пути; но если втакую минуту я сам нахожусь в дороге, мне и в голову не придет пожелатьнаходиться в каком-нибудь другом месте.
Уже одно то, что быть запертым в четырех стенах казалось мненестерпимым; но вскоре я научилcя оставаться в таком положении неделю, дажемесяц, изнемогая от боли, лишений и слабости, и тогда я понял, что, когдабыл здоров, я жалел больных в гораздо большей степени, чем сам заслуживаюсожаления теперь во время своей болезни, и что воображение заставляло меня