почти вдвое преувеличивать истинное положение вещей. Надеюсь, что то жеслучится и тогда, когда я буду умирать, и что не стоит так много хлопотать,суетиться и готовиться к смерти, как это обычно делают люди. Но все же, навсякий случай, никакие меры предосторожности тут не могут быть лишними.
Во время нашей второй или третьей гражданской войны [4] (не могу вточности припомнить, какой именно) я вздумал однажды покататься нарасстоянии одного лье от моего замка, расположенного в самом центрепроисходивших смут.
Находясь поблизости от своего дома, я считал себя настолько вбезопасности, что не взял с собой ничего, кроме удобного, но не оченьвыносливого коня. При возвращении случилось неожиданное происшествие,заставившее меня воспользоваться моим конем для дела, к которому он былнепривычен. Один из моих людей, человек рослый и сильный, ехавший верхом накоренастом и тугоуздом жеребце, желая выказать отвагу и опередить своихспутников, пустил его во весь опор прямо по той дороге, по которой ехал я, исо всего размаха лавиной налетел на меня и мою лошадь, опрокинув нас своимнапором и тяжестью. Оба мы полетели вверх ногами, моя лошадь свалилась илежала совершенно оглушенная, я же оказался поодаль, в десятке шагов,бездыханный, распростертый навзничь; лицо мое было в сплошных ранах, мояшпага отлетела еще на десяток шагов, пояс разорвался в клочья, я лежалколодой, без движения, без чувств. Это был первый обморок в моей жизни. Моиспутники всеми силами тщетно пытались привести меня в чувство; и, наконец,решив, что я мертв, подняли меня и с огромным трудом на руках перенесли вмой дом, отстоявший примерно в полумиле от места происшествия. По дороге,после того как в течение более двух часов меня считали мертвым, я сталслегка шевелиться и дышать; за это время столько крови попало в мой желудок,что мне необходимо было разгрузиться от нее. Меня поставили на ноги, и изменя вылилось целое ведро крови; и еще несколько раз, пока меня несли, мнепришлось повторить эту операцию. Благодаря этому я начал чуть-чуть оживать,но это происходило так медленно и с такими промежутками, что мои первыеощущения были скорее похожи на смерть, чем на жизнь:
Perche, dubbiosa anchor del suo ritorno,
Non s’assecura attonita la mente. [5]
Это воспоминание, так сильно врезавшееся мне в память и давшее мневозможность увидеть лицо смерти почти вплотную и без прикрас, как-топримирило меня с нею. Когда глаза мои стали что-то разбирать и я стал что-товидеть, я видел так смутно, слабо и как бы в тумане, что сначала я могразличать только свет —
come quel ch’or apre or chiude
Gli occhi, mezzo tra’l sonno è l’esser desto. [6]
Что касается моих душевных способностей, то они восстанавливались стольже медленно, как и физические. Я видел себя сплошь окровавленным, так какплащ мой весь был пропитан моей кровью. Первой моей мыслью было, что меняранили из аркебузы в голову, так как в ту пору вокруг нас сильнопостреливали. Мне казалось, что жизнь моя держится лишь на кончиках губ; язакрывал глаза, стараясь, как мне представлялось, помочь ей уйти от меня, имне было приятно изнемогать и отдаваться течению. Это была мысль, елебрезжившая в моем сознании, такая же слабая и зыбкая, как и все остальные,но она не только не была мне неприятна, а напротив, к ней примешивалось тосладостное ощущение, которое бывает, когда мы погружаемся в сон.
Мне сдается, что это и есть то состояние, которое мы наблюдаем увыбившихся из сил и находящихся в агонии людей, и я думаю, что мы напраснооплакиваем их, считая, что их мучат в это время жестокие боли или что душаих подавлена мрачными мыслями. Я всегда считал, расходясь во мнениях сдругими и даже с Этьеном Ла Боэси [7], что те, кого мы видим лежащими, также как и я, ничком и как бы отходящими ко сну в ожидании конца, или те, ктоизмождены долгими муками или разбиты апоплексическим ударом, или в припадкепадучей, —
vi morbi saepe coactus
Ante oculos aliquis nostros, ut fulminis ictu,
Concidit, et spumas agit; ingemit, et fremit artus.
Desipit, extentat nervos, torquetur, anhelat,
Inconstanter et in iactando membra fatigat, [8]
или те, что ранены в голову, — когда мы слышим, как они иногда вопят иотчаянно стонут, — я всегда считал, повторяю, что их душа и тело спят,окутанные саваном, хотя по некоторым признакам мы и можем уловить, что в нихесть еще проблески сознания, и мы еще замечаем какие-то движения их тел:
Vivit, et est vitae nescius ipse suae. [9]
Я не могу поверить, чтобы в этом состоянии, когда все тело такпострадало и чувства ослаблены донельзя, у души хватало еще сил сознаватьсебя; мне кажется поэтому, что у этих людей не остается никакого проблескамысли, которая бы мучила их и способна была ощутить и уяснить всю тяжесть ихположения; из этого следует, что не к чему так уж сильно жалеть их.
Я не представляю для себя лично ничего более невыносимого и ужасного,чем, испытывая живое и острое страдание, не иметь возможности как-либо еговыразить. Это можно было бы сказать про тех, кого отправляют на казнь,предварительно отрезав им язык, если бы не то, что для казнимого публичносмерть без единого звука — наиболее пристойный исход, при условии, чтобылицо при этом выражало твердость и достоинство. Вполне применимо сказанноемною к тем несчастным пленникам, которые попадают в руки мерзких палачей —солдат нашего времени, подвергающих их самым жестоким истязаниям с цельювыжать из них какой-нибудь баснословный и необыкновенный выкуп, держа их втаких условиях и в таких местах, что они не имеют никакой возможности податьголос, заявить о постигшей их беде.
Поэты придумали некоторых богов, которые будто бы облегчают смертьлюдям, терпящим такие жестокие муки:
hunc ego Diti
Sacrum iussa fero, teque isto corpore solvo. [10]
Но если окружающие, всячески тормоша таких умирающих и крича им в самоеухо, и могут подчас исторгнуть у них какие-то краткие и бессвязные ответыили уловить какие-то движения, которые как бы выражают согласие на то, о чемих спрашивают, — это еще не доказывает, что такие люди живы, во всякомслучае не доказывает, что они вполне живы. Ведь случается же с нами, когданас клонит ко сну, хоть мы еще не вполне в его власти, что мы ощущаем, какво сне, все, что творится вокруг нас, и отвечаем спрашивающим нас смутным инеопределенным согласием, которое дается почти без сознания; мы даем этиответы на последние долетевшие до нас слова, ответы случайные и частобессмысленные.
Теперь, после того как я сам испытал это состояние, у меня нет никакихсомнений в том, что до сих пор я вполне правильно о нем судил! В самом деле,я прежде всего, еще не приходя в сознание, попытался разорвать свой камзолногтями (ибо я был без оружия), а между тем я хорошо знаю, что вовсе непредставлял себе, будто ранен. Ведь есть столько движений, которыесовершаются без нашего ведома:
Semianimesque micant digiti ferrumque retractant [11].
Так, например, при падении люди часто выбрасывают вперед руки,повинуясь естественному побуждению, заставляющему части нашего телаоказывать друг другу помощь, не дожидаясь предписаний нашего разума:
Falciferos memorant currus abscindere membra,
Ut tremere in terra videatur ab artubus id quod
Decidit abscissum, cum mens tamen atque hominis vis
Mobilitate mali non quit sentire dolorem. [12]
Мой желудок переполнен был свернувшейся кровью, и мои пальцы самиустремились к нему, как это часто бывает против нашей воли с нашими руками,когда где-нибудь у нас зудит. У многих животных и даже у людей, когда ониуже испустили дух, мышцы все еще продолжают сокращаться и распускаться.Всякий по опыту знает, что есть органы, которые приходят в движение,поднимаются и опускаются часто без нашего ведома. Про эти влечения, которыезатрагивают нас лишь чисто внешним образом, нельзя сказать, что это нашивлечения, так как для того, чтобы они стали нашими, человек должен бытьвсецело охвачен ими; нельзя, например, сказать, что боль, ощущаемая рукойили ногой во сне, есть наша боль.
Когда мы уже подъезжали к моему дому, куда успело дойти известие о моемпадении, и члены моей семьи с криками, как бывает в таких случаях, выбежалимне навстречу, я не только что-то ответил спрашивавшим, но рассказывают,будто я даже догадался приказать, чтобы подали лошадь моей жене, которая,как я смог заметить, выбивалась из сил, спеша ко мне по очень крутой икаменистой тропинке. Может показаться, что такой приказ должен был исходитьот человека, уже совершенно пришедшего в сознание. Вовсе нет: то были лишьсмутные и бессвязные мысли, исходившие от впечатлений, полученных от зренияи слуха, но не от меня. Я не соображал, ни откуда двигаюсь, ни куданаправляюсь; я не в состоянии был разобрать и понять, о чем меня спрашивают;это были очень слабые движения, которые мои чувства производили как бы попривычке; мой разум участвовал в этом сквозь дрему, подвергаясь легчайшемуприкосновению, щекотанию со стороны чувств. Между тем мое самочувствие былопоистине очень приятным и спокойным: я не испытывал тревоги ни за себя, ни