некоторых отцов, запрещающих детям применять к ним обращение «отец» ивменяющих детям в обязанность называть их более уважительными именами, какесли бы природа недостаточно позаботилась о соблюдении нашего авторитета.Называем же мы всемогущего бога отцом, так почему же мы не хотим, чтобы нашидети так называли нас? Безрассудно и нелепо также со стороны отцов не желатьподдерживать со своими взрослыми детьми непринужденно-близкие отношения ипринимать в общении с ними надутый и важный вид, рассчитывая этим держать ихв страхе и повиновении. Но на деле это бессмысленная комедия, делающая отцовв глазах детей скучными или — что еще хуже — потешными: ведь их дети молоды,полны сил, и им, следовательно, море по колено, а потому им смешны надменныеи властные гримасы бессильного и дряхлого старца, напоминающего пугало наогороде. Если бы речь шла обо мне, я бы скорее предпочел, чтобы меня любили,чем боялись [19].
Старость связана с множеством слабостей, она так беспомощна, что легкоможет вызывать презрение; поэтому наилучшее приобретение, какое она можетсделать, это любовь и привязанность близких. Приказывать и внушать страх —не ее оружие. Я знал одного человека, который в молодости был необычайновластным; а теперь, состарившись, он, сохраняя превосходное здоровье, сталбросаться на людей, дико ругаться, драться, словом, сделался величайшимбуяном во Франции; денно и нощно его гнетут заботы о хозяйстве, и он зоркоследит за ним. Но все это сплошная комедия, так как все его домашние взаговоре против него: хотя он бережет как зеницу ока ключи от всех замков,другие широко пользуются его житницами, его кладовой и даже его кассой. В товремя как он скаредничает и старается выгадать на своей пище, в его доме, вразных частях его, расшвыривают, проигрывают и растрачивают его добро,посмеиваясь над его бессильным гневом и бдительностью. Все в доме на стражепротив него. Стоит кому-нибудь из слуг проявить преданность к нему, кактотчас же домашние стараются вызвать в нем к этому слуге подозрительность,которая старикам весьма свойственна. Он неоднократно похвалялся мне, чтодержит своих домашних в узде, что они полностью повинуются ему и относятся кнему с почтением, хвастался тем, как проницательно ведет свои дела, —
Ille solus nescit omnia. [20]
Я не знаю человека, который обладал бы более подходящими природными илиприобретенными качествами, необходимыми для управления имуществом, чем этотдворянин, и при всем том он беспомощен, как ребенок. Вот почему я и выбралего как наиболее яркий пример среди многих других известных мне подобных жеслучаев.
Лишь предметом бесплодного школьного диспута мог бы явиться вопрос: чтодля этого старца лучше: знать ли правду или чтобы все обстояло так, как оноесть? С виду все ему повинуются. Мнимое признание его власти заключается втом, что ему никогда ни в чем не перечат: ему верят, его боятся, еговсячески почитают. Если он выгоняет слугу, тот складывает свои пожитки иуходит, но в действительности только исчезает с его глаз. Старость так малоподвижна, зрение и прочие чувства у стариков так ослаблены, что слуга можетцелый год жить и исполнять свои обязанности в том же доме, оставаясьнезамеченным. А когда наступает подходящий момент, то делают вид, будтооткуда-то из дальних краев пришло жалобное, умоляющее письмо, полноеобещаний исправиться, и слугу прощают и восстанавливают в должности. Еслистарик-хозяин совершает какое-нибудь действие или отдает письменноераспоряжение, которые не угодны его домашним, то их не выполняют, а затемпридумывают тысячу предлогов, оправдывающих это. Письма со стороны никогдане передаются ему тотчас же по их получении, кроме тех, которые считаютвозможным довести до его сведения. Если же какое-нибудь нежелательное письмослучайно попадет ему в руки, то — так как он всегда поручает кому-нибудьчитать ему вслух — немедленно устраивается так, что он получает то, чтожелательно окружающим: например, что такой-то просит у него прощения, междутем как в письме содержатся самые оскорбительные вещи. Не желая огорчатьстарика или вызывать его гнев, ему представляют его дела в извращенном иприукрашенном виде, лишь бы только он был доволен. Я встречал довольно многосемей, где в течение долгого времени, а иногда даже постоянно, жизнь шлаподобным же образом, лишь с небольшими различиями.
Жены всегда склонны перечить мужьям. Они используют любой повод, чтобыпоступить наоборот, и малейшее извинение для них равносильно уже полнейшемуоправданию. Я знал одну женщину, которая утаивала от своего мужа изрядныесуммы, чтобы, как она призналась своему духовнику, иметь возможность болеещедро раздавать милостыню. Верь, кто хочет, этому благочестивому предлогу!Всякое распоряжение деньгами кажется им недостаточно почтенным, если оносовершается с согласия мужа; они должны обязательно захватить его в рукилибо хитростью, либо упрямством, но всегда каким-нибудь способом: без этогоони не почувствуют ни полноты своей власти, ни удовольствия от нее. И когдатакие их действия — как в только что описанном случае — направлены противнесчастного старика и в пользу детей, они хватаются за этот предлог и даютволю своей страсти, составляя заговор против господства главы дома. Если унего есть взрослые и полные сил сыновья, они быстро, лаской или таской,подчиняют себе домоправителя, казначея и всех прочих служащих. Если же убедняги нет ни жены, ни сыновей, он не так легко попадает в эту беду, нозато, когда это случается, он страдает еще более жестоко и унизительно.Катон Старший говорил [21] в свое время, что сколько у человека слуг,столько у него и врагов. Не хотел ли он нас предупредить, что у нас будетстолько же врагов, сколько жен, сыновей и слуг: ведь его время славилосьбольшей чистотой нравов, нежели наше. При старческой немощи большимоблегчением является благодетельная способность многого не замечать, незнать и легко поддаваться обману. Но что сталось бы с нами, если бы мы всеэто сознавали, особенно в наше-то время, когда судьи, призванные решать нашитяжбы, обычно становятся на сторону детей и потому бывают пристрастны.
Допуская даже, что я не замечаю этого надувательства, я во всякомслучае отлично вижу, что могу стать его жертвой. Найдется ли достаточнослов, чтобы выразить, сколь ценен — по сравнению с такими общественнымисвязями — истинный друг? Один образ такой дружбы, которую я наблюдаю в самомчистом виде среди животных, преисполняет меня чувством почтительности иблагоговения.
Если другие меня обманывают, то я во всяком случае не обманываюсь исознаю, что неспособен уберечь себя от обмана. Однако я и не ломаю себеголову над тем, чтобы этого достигнуть. От подобных обманов я спасаюсь тем,что ухожу в себя, но побуждаемый к тому не смятением и тревожнойлюбознательностью, а скорее по внутреннему решению и чтобы отвлечься. Когдамне рассказывают о делах какого-нибудь постороннего человека, я не смеюсьнад ним, а обращаю тотчас же свой взор на себя и смотрю, как обстоит дело уменя самого. Все, что касается другого, относится и ко мне. Приключившаяся сним беда служит мне предупреждением и настораживает меня. Ежедневно иежечасно мы говорим о других людях то, что мы скорее сказали бы о себе, еслибы умели так же строго судить себя, как судим других.
Так поступают многие авторы: они вредят делу, которое защищают,безрассудно нападая сами на своих противников и бросая им такие упреки,которые должны были бы быть обращены против них же самих.
Покойный маршал де Монлюк [22], потеряв сына, смелого и подававшегобольшие надежды человека, погибшего на острове Мадейре, горько жаловался мнена то, что среди многих других сожалений его особенно мучит и угнетает то,что он никогда не был близок с сыном. В угоду личине важного и недоступногоотца, которую он носил, он лишил себя радости узнать как следует своегосына, поведать ему о своей глубокой к нему привязанности и сказать ему, каквысоко он ценил его доблесть. Таким образом, рассказывал Монлюк, бедныймальчик встречал с его стороны только хмурый, насупленный ипренебрежительный взгляд, сохранив до конца убеждение, что тот не смог ниполюбить, ни оценить его по достоинству: «Кому же еще мог я открыть этунежную любовь, которую я питал к нему в глубине души? Не он ли должен былиспытать всю радость этого чувства и проявить признательность за него? А ясковывал себя и заставлял себя носить эту бессмысленную маску; из-за этого ялишен был удовольствия беседовать с ним, пользоваться его расположением,которое он мог выказывать мне лишь очень холодно, всегда встречая с моейстороны только суровость и деспотическое обращение». Я думаю, что эта жалобабыла справедлива и основательна, ибо хорошо знаю по опыту, что когда умираютнаши друзья, то нет для нас лучшего утешения, чем сознание, что мы ничего незабыли им сказать и находились с ними в полнейшей и совершенной близости.
Я открываюсь моим близким, насколько могу; с большой готовностью явыражаю им свое расположение и высказываю свое суждение о них, так же как яделаю это по отношению ко всякому человеку. Я спешу проявить и показать своеотношение, так как не хочу вводить на этот счет в заблуждение в каком бы тони было смысле.
У наших древних галлов, по словам Цезаря [23], в числе других особенныхобычаев был следующий: сыновья могли появляться перед отцами и находитьсяпри народе около них только после достижения воинского возраста; этим самымкак бы хотели сказать, что наступил момент, когда отцы должны принять их всвой круг и сблизиться с ними.
Мне пришлось столкнуться и с другого рода несправедливостью некоторыхотцов в мое время: не довольствуясь тем, что они в течение долгой своейжизни лишали своих детей причитавшейся им доли имущества, они еще завещалисвоим женам всю власть над всем своим имуществом и право распоряжаться им по