ка, что бы ни случилось, не оглянулся. Этот эпизод, вероятно, как самый патетический, остановленный миг рока, воспроизводится на вазах и барельефах чаще всего.
Гермес выводит Орфея из аида у его охотничьего домика и оставляет их со словами: «У дома вы. Ты узнаешь места?»
О р ф е й
Еще бы нет. О, свет! О, красота
Земная! Лес, и небо голубое,
И даль морская, - о, какое чудо!
Ты видишь, Эвридика?
Э в р и д и к а
(как эхо)
Эвридика?
О р ф е й
(останавливаясь)
Лишь эхо. Я один? Где Эвридика?
Не смей взглянуть назад - условье помни.
Э в р и д и к а
Я вижу льва; он скачет за тобою
Прыжками, как на крыльях, о, Орфей!
О р ф е й
Да, это же Дионис! Лишь виденье!
Не бойся за меня! Иди за мною.
Э в р и д и к а
Орфей! Исторгни лиры звук! Орфей!
Несется за тобою свора гончих,
Как в яви. И откуда взялись? Нет!
Растерзан он на части!
О р ф е й
Эвридика!
Э в р и д и к а
Без рук, без ног, без тела - голова
Упала в реку и поет. Орфей!
Орфей оглядывается, тень Эвридики с плачем исчезает.
Это трогает, как в мелодрамах, и запоминается, но трагическое еще не проступило до конца. Мы оказываемся на вакханалии с участием уже не нимф, а женщин; здесь и царь Эагр со спутниками, который прознал, что среди вакханок и его жена, не говоря о сыне. Силен принимает царя за Диониса, а Эагр - Диониса за сына, у Силена в глазах двоится. Дионис впадает в гнев, Орфей видит, что в опасности жизнь его отца и выходит к вакханкам, которые бросаются на него, впадая в безумие, и видение Эвридики происходит на самом деле: поэт растерзан, голова его упала в реку, а песня его разносится по долине.
Г о л о с О р ф е я
Я слышу, как во сне,
Свой голос в тишине.
Непоправимое случилось,
Как никому еще не снилось.
Как ужас смерти превозмочь,
Когда и день, как ночь,
И нет ни рук, ни ног, ни тела,
В кровавых брызгах отлетела
И голова,
А все поет слова:
Нет ничего чудесней,
Как жизни, отзвучавшей песней!
Музы собрали останки Орфея, а голова его, говорят, уплыла по морю до острова Лесбос, где обрела покой. Веер ярких лучей падает с неба, и сам бог света является у пещеры нимф, прием, как называли в древности, «бог на машине». Аполлон решает положить конец безумию, что несет Дионис через мистерии в лесах, подняв таинства на подмостки.
В Эпилоге выходит на сцену Дионис с воспоминаниями об Орфее и застывает в виде изваяния как бог театра.
С тех пор именно театральные представления греки воспринимали как празднества в честь Диониса.
Самосознание человека в сфере культуры
Мысль Фридриха Ницше о пессимизме греков при их веселости и жизнелюбии приобретает совершенно иной характер или иную природу с осознанием расцвета искусств и мысли в Афинах V-IV веков до н.э. как ренессансных явлений, с обращением от сакрального к человеку, что и есть основная черта ренессансных эпох и что, правда, приводит к отчаянью в связи с обостренным восприятием как жизни, всех ее радостей, так и смерти.
Это еще не пессимизм, ибо отчаянье преодолевается через творчество, которое обещает бессмертие, как и героическая смерть на войне за родину. Самосознание личности, помимо полиса, помимо богов, с открытием природы, космоса, человека как абсолютной эстетической действительности, вечно новой и вечно юной, приводит к вплеску всех ее сущностных сил, каковые сродни творческой силе природы с ее жизнетворчеством. Такова сущность новой жизни, когда установившиеся формы и устремления претерпевают изменения, в чем-то разрушительные и в чем-то созидательные. Здесь важен импульс к жизнетворчеству и творчеству, продуктивность его. Ренессансный импульс, какой возник в Афинах V-IV веков до н.э., оказался, хотя и кратковременным, в высшей степени плодотворным в развитии человеческой цивилизации и культуры через Рим и эпоху Возрождения.
В основе античного импульса, если вдуматься, - это творческие силы человека, устремленные к красоте космоса как непреходящего образца, природы с ее красочной флорой и фауной и человека с его достоинством, что воспринимается как божественность, то есть мужчина или женщина в своей доблести или красоте оказываются близкими к богам, идеальным образам абсолютной эстетической действительности.
Преодоление смерти древние видели в красоте, в рождении во красоте, с тем человек в своем совершенстве обретает бессмертие, что реально, конечно, только в искусстве, ибо искусство - жизнь в вечности. Другой формы бессмертия не существует. Религиозные утопии - те же своеобразные поэтические видения.
С этим осознанием тщеты реального бессмертия, с достижением высших пределов творчества и бытия человека и наступает надлом, с новым обращением вспять, к старинной вере предков, что мы наблюдаем в Афинах V-IV веков до н.э. и в странах Европы в эпоху Возрождения, как ныне в России.
Погружение в мистику старинных вероучений кажется спасением души и тела, хотя мир и нравы людей давно изменились коренным образом. Но это, конечно, лишь видимость, иллюзия веры и спасения.
Именно в эту пору - в условиях войн с персами, которых греки называли варварами, поскольку уже осознали значение образования, с изучением, наравне с физической подготовкой, поэм Гомера в школах, и приходит осознание трагического, первоначально прежде всего как доблести и героизма, смерти на войне, что приносит славу и бессмертие. Здесь не было еще ни тени пессимизма, а вызов судьбе, отвага, готовность на подвиг, величие. Именно этот момент в самосознании эллинов воплотил в своих трагедиях Эсхил, с рождением трагедии и с оформлением трагического мифа как такового.
Что произошло? Мы наблюдаем исторический момент самосознания народа и личности. Хор по определению, кажется, воплощает народ, между тем Хор в аттической трагедии выступает неизменно от Я. Хор - это единая личность, воплощение народа, это выражение полисного сознания; человек с его самосознанием не выделяет себя из полиса, сохраняется единство гражданина и государства. Поэтому героизм грека, его доблесть, стремление к славе и бессмертию через смерть за родину - это гражданственность, одна из отличительных черт ренессансной личности эпохи Возрождения в странах Европы и, особенно для нас это ясно, в России в золотой век ее культуры.
У Софокла это чувство высокой гражданственности, когда и бедствия, и смерть в радость, ибо это слава и бессмертие, снижается тем, что в душу закрадывается сомнение, с полным самосознанием человека, с выделением его из полиса, - что слава, бессмертие героя, если он смертен, и эта мысль настолько ужасна, что лучше бы вовсе не родиться.
То, что эти сомнения впервые проступают у Софокла, как и у новой элиты из олигархов, имеет объяснения в том, что он был аристократом в пору торжества демократии в Афинах. Демос правил государством, правда, через выборных стратегов, первым из которых в золотой век Афин был Перикл, тоже аристократ, но не Софокл, который не мог объявить себя и первым трагическим поэтом. Эта слава утвердилась за Эсхилом. Аристократ и трагический поэт Софокл выделяет себя из демоса, который и правил государством. Полное самосознание личности поэта при наличии всех мыслимых благ и почестей, со всем жизнелюбием, оказалось чревато глубоким отчаяньем из-за скоротечности жизни, смертности человека, из-за неминуемых невзгод и болезней, которые сведут его в могилу. Как это вынести? Уж лучше бы не родиться вовсе.
Это пессимизм? Да. Ницше открыл пессимизм в эллинстве, не сознавая, что переход от жизнелюбия к отчаянью - это черта, характерная для ренессансных эпох.
С утверждением достоинства человека и самоценности жизни в ее красоте тотчас проступает осознание его смертности, конечности его бытия, с переходом его души в аид, в котором греки не находили ничего хорошего, ничего утешительного. Ведь даже Геракл, принятый после смерти в сонм олимпийских богов, то есть обретший, казалось бы, бессмертие богов, мечтает о возвращении к жизни, быть человеком, живым среди живых. Жизнь обрела высочайшую ценность, но она кратковременна и конечна, - с обостренным чувством жизни и красоты как вынести это? Вот откуда проступает пессимизм греков при их веселости и жизнелюбии.
Греки первыми пережили то состояние, какое обозначил Данте как «новая жизнь». Афины были захвачены персами и подверглись разгрому. Это время пришлось на детство и юность Перикла, Фидия, Эсхила, Софокла, Еврипида, Сократа. Но столь сокрушительное поражение не повергло афинян в уныние, ибо образование и самосознание народа себя как представителей культуры против варваров, способных лишь к разрушению, уже дало плоды, с обретением миросозерцания, основанного на поэмах Гомера, в которых мифы подверглись поэтической обработке. Мифы первобытных племен, обращенные к подземным силам и богам, обрели совершенно иной вид: боги, вознесенные на Олимп, воссияли красотой, как небо и солнце.
Сумеречное сознание первобытных племен осветилось ярким светом неба и ослепительной красотой богов и богинь, идеальных образов мужчин и женщин, исполненных достоинства, величия, красоты и жизнелюбия.
Это и есть ренессансное миросозерцание, вспыхнувшее впервые в Афинах V-IV веков до н.э. и воплощенное в созданиях искусства и мысли, что стало эталоном не просто классики, а именно ренессансной классики.
Золотой век Афин
Побережья и острова Эгейского моря, то лазурного, как небо, то синего, с празеленью у берегов, с мягкой сменой времен года, с флорой и фауной скорее скудной, чем буйной из-за каменистой почвы, заключали в себе меру и ласкающую взор и тело красоту природы и мироздания в целом, что сформировало из различных племен народ, уникальный и образцовый, при всех человеческих слабостях и пороках, по сути, полное воплощение человечества в его прошлом, настоящем и будущем. Жизнь, как прекрасное создани