и разнообразящаяся производными силами или качествами, и как она проявляется в отдельных действиях.
88. Итак, философы очень затрудняются в вопросе о начале субстанциальных форм. Ибо сказать, что сложное состоит из формы и материи и что форма есть только совозникновение (comproduite) сложного, – это значит ничего не сказать. По общепринятому мнению, формы выводятся из сил материи, что называют эдукцией; хотя на самом деле этим ничего не говорят, но некоторым образом стараются прояснить это через сравнение с фигурами, ибо статуя возникает только тогда, когда удаляют излишний мрамор. Это сравнение имело бы смысл, если бы форма состояла в простом ограничении, подобно фигуре. Некоторые думали, что формы посылаются небом и даже создаются после того, как возникают тела. Юлий Скалигер проводит мысль, что, может быть, формы выводятся скорее из активной силы действующей причины (т. е. или от Бога в случае творения, или от других форм в случае рождения), чем из пассивной силы материи; но это есть возвращение к традукционизму, когда речь идет о рождении. Даниэль Зеннерт, знаменитый физик и медик из Виттенберга, разрабатывал это учение преимущественно в отношении одушевленных тел, размножающихся посредством семени. Известный Юлий Цезарь делла Галла, итальянец, живший в Нидерландах, и один медик из Гронингена по имени Иоганн Фрайтаг страстно опровергали его, между тем как Иоганн Шперлинг, профессор из Виттенберга, защищал своего учителя, за что наконец подвергся нападкам со стороны Иоганна Цейзольда, профессора из Йены, который защищал творение человеческой души.
89. Но традукция, равно как и эдукция, душ одинаково непонятны, когда речь идет о нахождении начала души. Не то надо говорить об акцидентальных формах, потому что они суть только видоизменение субстанции, и их начало может быть объяснено эдукцией, т. е. изменением ограничений, совершенно так же, как объясняется начало фигур. Но совсем иное дело, когда речь идет о происхождении субстанции, возникновение и уничтожение которой равно трудны для объяснения. Зеннерт и Шперлинг не осмелились допустить существование и неразрушимость душ животных или других первоначальных форм, хотя оба они признавали их неделимыми и нематериальными. Но это потому, что они смешивали неразрушимость с бессмертием, под которым в человеке понимают не только то, что душа будет пребывать, но и то, что будет сохраняться личность, т. е. когда говорят, что человеческая душа бессмертна, допускают продолжение существования того, что обусловливает эту личность и сохраняет нравственные качества, поскольку личность имеет совесть, или внутреннее рефлективное чувство того, какова ее душа. А это и делает ее восприимчивой к наказанию или вознаграждению. Но этому сохранению личности решительно нет места в душах животных; вот почему я охотнее называю их неуничтожимыми, а не бессмертными. Однако же это непонимание, по-видимому, было причиной большой непоследовательности в учении томистов и других хороших философов, которые признавали нематериальность или неделимость всех душ, не желая, однако же, признать их неразрушимость, к великому ущербу для бессмертия человеческой души. Иоанн Скот, т. е. «шотландец» (что когда-то означало то же, что «ирландец», или «эригена»), знаменитый автор времен Людовика Благочестивого и его сыновей[96], утверждал о сохранении всех душ; и я не вижу, почему удобнее признать продолжение бытия атомов Эпикура или Гассенди, чем допустить существование всех субстанций, действительно простых и неделимых, которые одни только и суть истинные атомы природы. Пифагор справедливо мог сказать у Овидия в общем смысле:
Morte carent animae[97].
90. Так как я люблю твердые положения, менее всего допускающие исключения, вот положение, которое, как мне кажется, во всех отношениях наиболее состоятельно в этом важном вопросе. Я думаю, что души и вообще простые субстанции могут возникать только посредством творения и прекращать свое существование только посредством уничтожения; и так как образование органических одушевленных тел может быть объяснено в порядке природы только при допущении органической преформации, отсюда я заключаю, что то, что мы называем рождением животного, есть только преобразование и умножение. Так, поскольку то же самое тело уже обладало организацией, можно думать, что оно уже было одушевлено и имело ту же самую душу. И vice versa, то же я заключаю из сохранения души: коль скоро она однажды уже была сотворена, то вместе с этим сохраняется и животное, и видимая смерть есть только свертывание (enveloppement), так как в порядке природы, по-видимому, нет душ, совершенно отделенных от всяких тел, и все возникающее естественным образом не может прекратить свое существование силами природы.
91. Установив столь прекрасный порядок и столь всеобщие правила в отношении к животным, неразумно думать, что человек полностью изъят из этого порядка и этих правил и что в отношении его души все в нем совершается посредством чуда. И я неоднократно замечал, что свойство мудрости Божией состоит в том, чтобы все было гармонично в его делах и чтобы природа находилась в соответствии с благодатью. Таким образом, я полагал бы, что души, которые некогда станут человеческими душами и душами других существ, существовали в семени и в предках вплоть до Адама, и, значит, существовали с сотворения мира, всегда в виде организованных тел; и в этом отношении г-н Сваммердам, д. о. Мальбранш, г-н Бейль, г-н Питкарн, г-н Гартсукер и множество других весьма образованных людей, кажется, разделяют мое мнение. Это учение достаточно подтверждается микроскопическими наблюдениями Левенгука и других прекрасных естествоиспытателей. Но мне кажется более удобным по многим причинам думать, что они существовали тогда только в чувствующих, или животных, душах, наделенных восприятиями и ощущениями, но лишенных разума, и что они до рождения человека, которому они должны принадлежать, остаются в подобном состоянии и только после рождения приобретают разум, при помощи ли какого-либо естественного средства, возвышающего чувствующую душу до степени разумной души (что я с трудом допускаю), или уже сам Бог сообщает разум этой душе посредством частного действия или, если угодно, посредством некоторого рода транскреации. Это тем более легко допустить, что откровение учит о многих других непосредственных действиях Бога на наши души. Это объяснение решает, кажется, затруднения, возникающие в этом случае в философии или в теологии, поскольку затруднение относительно начала форм совершенно устраняется и поскольку представляется более сообразным с Божественной справедливостью сообщать душе, уже поврежденной физически или духовно грехом Адама, новое совершенство, состоящее в разуме, нежели посредством творения или каким-либо иным образом помещать разумную душу в тело, где она должна подвергнуться моральной порче.
92. Допустим, что душа находится во власти греха и приобретает склонность совершить его на деле тотчас, как только человек будет в состоянии пользоваться своим разумом; тогда возникает следующий вопрос: достаточно ли этого расположения человека, не возрожденного благодатью, для его осуждения, хотя бы он никогда не совершал действительного греха, как это может случиться и часто случается или потому, что человек умирает, не достигнув сознательного возраста, или потому, что он недостаточно смышлен, чтобы пользоваться своим разумом. Полагают, что святой Григорий Назианзин отвергает это (Orat. de Baptismo[98]); но св. Августин принимает и утверждает, что одного первородного греха достаточно для наказания адским пламенем, хотя это мнение весьма суровое, если не сказать больше. Когда я говорю здесь об осуждении и аде, я разумею страдания, а не простое лишение высшего блаженства; я разумею poenam sensus, non damni[99], Григорий де Римини, августинский генерал, следовал учению св. Августина вопреки мнению, распространенному в школах его времени, и за это был назван палачом детей (tortor infantum). Схоластики, вместо того чтобы отсылать их в адский пламень, помещают их в особом месте – преддверии рая, где они страдают и терпят наказание, состоящее только в лишении созерцания Бога. Откровения святой Бригитты (как их называют), весьма почитаемые в Риме, тоже подкрепляют этот догмат. Сальмерон и Молина вслед за Амбруазом Катареном и другими приписывают им некоторое естественное блаженство, а кардинал Сфондрат, человек ученый и благочестивый, в некотором отношении пришел даже к предпочтению их состояния, состояния счастливой невинности, состоянию спасаемого грешника, как это видно из его «Nodus praedestinationis solutus»[100], но, кажется, это уж слишком. Справедливо, что просвещенная как следует душа не может грешить, хотя бы посредством греха она могла получить все мыслимые удовольствия; но случай выбора между грехом и действительным блаженством есть химерический случай, и лучше стяжать блаженство (хотя бы и после покаяния), чем навсегда остаться лишенным его.
93. Многие же французские прелаты и теологи охотно отдаляются от Молины и присоединяются к св. Августину, склоняясь, по-видимому, к мнению этого великого учителя, который осуждает на вечный огонь детей, умерших в состоянии невинности, до получения ими крещения. Это открывается из упомянутого выше письма пяти выдающихся французских прелатов, писавших папе Иннокентию XII против этой посмертно изданной книги кардинала Сфондрата, но они не осмелились осудить в ней учение о чисто отрицательном наказании детей, умерших без крещения, признавая это учение одобренным досточтимым Фомой Аквинским и другими великими людьми. Я ничего не говорю о тех, которых называют, с одной стороны, янсенистами, а с другой – учениками святого Августина, потому что они всецело присоединяются к учению этого отца и твердо придерживаются его. Но надо признать, что это учение не имеет достаточного основания ни в разуме, ни в Писании и что оно отличается самой неприятной жестокостью. Г-н Николь довольно плохо оправдывает его в своей книге «О единстве церкви», направленной против г-на Жюрьё, хотя Бейль принимает его сторону (гл. 178 «Ответа на вопросы провинциала», т. 3). Г-н Николь оправдывает это учение тем, что существуют еще и другие догматы в христианской религии, представляющиеся жестокими. Но, кроме т