[126] – это не значит, что отказываются от разума; это скорее значит, что пользуются основаниями, известными нам, потому что они говорят нам о беспредельности Божией, о которой говорит апостол; это значит признать свое незнание фактов, – признать, прежде чем увидеть, что Бог творит все наилучшее сообразно с бесконечной мудростью, управляющей его действиями. Верно, что относительно этого у нас уже есть доказательства и опыты перед глазами, когда в деяниях Божиих мы видим нечто совершенно законченное само по себе и как бы обособленное среди всего сотворенного Богом. Таково целое, созданное, так сказать, рукою Бога – растение, животное, человек. И мы не можем вдоволь надивиться красоте и искусности их устройства. Но когда мы видим какую-то разломанную кость, какой-то кусочек тела животного, стебелек растения, то они представляются беспорядочными, по крайней мере если их рассматривает не отменный анатом; да и он не узнает в них ничего, если не видел прежде подобных кусочков, соединенных со своим целым. То же и с управлением Божиим; все, что мы знаем о нем до сих пор, не настолько большая часть, чтобы по ней распознать красоту и порядок всего. Таким образом, сама природа вещей показывает, что тот порядок Царства Божия, которого мы еще не знаем здесь, на земле, должен быть предметом нашей веры, нашей надежды и нашего упования на Бога. Если же есть люди, думающие иначе, тем хуже для них; это люди, недовольные в том царстве, которое есть наилучшее и наибольшее из всех монархий; они поступают несправедливо, не пользуясь дарованными им образцами мудрости и бесконечной благости Божией, чтобы признать его не только удивительным, но еще и достойным любви превыше всех вещей.
135. Надеюсь, все, что содержится в рассмотренных нами девятнадцати возражениях г-на Бейля, не осталось без надлежащего ответа. По-видимому, г-н Бейль часто размышлял об этом предмете прежде и здесь изложил относительно моральной причины морального зла лишь то, что признал наиболее сильным. Тем не менее в его сочинениях то там, то здесь можно найти многие места, которые нехорошо было бы обойти молчанием. Он часто преувеличивает затруднение, по его мнению, возникающее в том случае, когда хотят совершенно освободить Бога от соучастия в грехе. Он замечает («Ответ на вопросы провинциала», гл. 161, с. 1024), что Молина, если бы он согласовал свободу с предвидением, не согласовал бы благости и святости Бога с грехом. Он восхваляет искренность тех, кто открыто признается (как это сделал Пискатор), что все в конце концов должно быть сведено к воле Божией, и кто утверждает, что Бог не перестал бы быть справедливым, если бы он был и виновником греха, если бы он даже осуждал невинных. С другой стороны, или в других местах, он, кажется, слишком хвалит мнения тех, кто защищает благость Бога в ущерб его величию, как это сделал Плутарх в своей книге против стоиков. «Разумнее, – говорит он, – было бы утверждать (вместе с эпикурейцами), что бесчисленные частицы (или атомы, беспорядочно носящиеся в беспредельном пространстве) своей силой одержали верх над слабостью Юпитера и вопреки ему и вопреки его природе и его воле создали много дурного и неразумного, нежели соглашаться с тем, что Юпитер является виновником любого беспорядка и любых злодеяний». Все, что может быть сказано здесь за ту или другую партию – стоиков и эпикурейцев, – кажется, привело г-на Бейля к ἐπέχειν пирронистов, к воздержанию от суждения по отношению к разуму, поскольку он оставлял в стороне веру, которой он, по его словам, был искренне привержен.
136. Однако, продолжая свои же рассуждения, он как будто доходит до возобновления и оправдания воззрений последователей Мани, персидского еретика III христианского века, или некоего Павла, вождя манихеев в Армении в VII веке, давшего им наименование павликиане. Все эти еретики возобновляли учение древнего философа Верхней Азии, известного под именем Зороастра; он учил, что существуют два разумных начала всех вещей, из которых одно – доброе, а другое – злое. Учение это, перешедшее, может быть, от индийцев, среди которых есть определенное число людей, приверженных этому заблуждению, весьма способно прельщать человеческое невежество и суеверие, потому что множество варварских народов даже в Америке придерживаются подобного учения, не чувствуя философской необходимости. У славян, по Гельмольду, был Zernebog, т. е. черный бог. У греков и римлян при всей их мудрости был Вейовис, или анти-Юпитер, иначе называемый Плутоном, равно как и множество других злых божеств. Богиня Немезида находила удовольствие, унижая тех, кто был очень счастлив; и Геродот в некоторых местах дает понять, что, по его мнению, божество завистливо, что, однако же, совершенно не согласуется с учением о двух началах.
137. Плутарх в своем сочинении об Исиде и Осирисе не знает более древнего автора, сообщавшего о них, чем Зороастр-Маг, как он его называет. Трогус, или Юстин, делает из него царя бактриан, побежденного Ниной, или Семирамидой; он приписывает ему знание астрономии и изобретение магии; но эта магия была, по-видимому, религией почитателей огня, и, кажется, огнепоклонники признавали свет или теплоту добрым началом; Зороастр же присоединил к нему злое начало – темноту, мрак и холод. Плиний приводит свидетельство некоего Гермиппа, толкователя книги Зороастра, который представляет учеником Зороастра в магическом искусстве какого-то человека по имени Азонас, если только это имя не искаженное имя Оромаза, о котором мы будем говорить в дальнейшем и которого Платон в своем «Алкивиаде» признает отцом Зороастра. Нынешние восточные народы называют Зердустом того, кого греки называли Зороастром; его ставят в соответствие с Меркурием, потому что среда (Mercredi) у некоторых народов ведет свое название от него. Трудно выяснить его историю и время, когда он жил. Свида представляет его жившим за 500 лет до взятия Трои; более древние авторы, по сообщениям Плиния и Плутарха, удесятеряют число лет. Но Ксанф Лидийский (в предисловии Диогена Лаэрция) признает, что он жил только за 600 лет до похода Ксеркса. Платон поясняет в том же месте, как замечает г-н Бейль, что магия Зороастра состояла не в чем ином, как в изучении религии. Г-н Гид в своей книге о религии древних персов старается очистить и оправдать эту магию от обвинения не только в безбожии, но даже и в идолопоклонстве. Культ огня был принят у персов и у халдеев; полагают, что Авраам, уходя из Ура в Халдею, оставил его. Митра был Солнцем, и Солнце было богом у персов; по свидетельству Овидия, ему приносили в жертву лошадей:
Placat equo Persis radiis Hyporiona cinctum,
Ne detur celeri victima tarda Deo[127].
Но г-н Гид полагает, что эти народы использовали в своем культе солнце и огонь как символы божества.
Может быть, надо, как и в других случаях, проводить различие между мудрецами и народом. В удивительных развалинах Персеполя, или Чельминаара (что означает «сорок колонн»), есть скульптурное изображение их церемоний. Один голландский посланник при помощи одного живописца, потратившего на это много времени, срисовал их с большими изъянами. Не знаю, по какой случайности картины попали в руки г-на Шардена, известного путешественника, как он сам об этом рассказывает; было бы жаль, если бы картины потерялись. Эти развалины – самые древние и самые прекрасные памятники на земле; и я удивляюсь, что в столь любознательное время, как наше, ими так мало интересуются.
138. Древние греки и нынешние восточные народы говорят, что Зороастр называл доброго бога Оромазом или лучше – Ормуздом, а злого бога – Ариманом. То, что великие владыки Верхней Азии носили название Гормиздов и что Ирмин или термин – имя кельто-скифского, т. е. германского, бога или древнего героя, натолкнуло меня на мысль, что этот Ариман или Ирмин мог быть великим и очень древним завоевателем, пришедшим с запада, как впоследствии Чингисхан и Тамерлан были завоевателями, пришедшими с востока. Таким образом, Ариман вышел с северо-запада, т. е. из Германии и Сарматии, и, пройдя земли аланов и массагетов, вторгся в государство Гормизда, великого царя Верхней Азии, подобно тому как позднее другой скиф, по свидетельству Геродота, сделал то же во времена Сиаксара, мидийского царя. Монарх, царствовавший над цивилизованными народами и трудившийся ради защиты их от варваров, признан потомством тех же народов добрым богом; а виновник опустошений стал символом злого начала; нет ничего естественнее этого. Как видно из самой этой мифологии, два названных государя долго воевали, но никто из них не стал победителем. Таким образом о них обоих сохранилось воспоминание как о двух началах, поделивших власть над миром, согласно гипотезе, приписываемой Зороастру.
139. Остается доказать, что древний германский бог или герой германцев назывался Германом, Ариманом или Ирмином. Тацит свидетельствует, что три народа, составляющие Германию: ингевоны, истевоны и герминоны или гермионы – получили свое название от имен трех сыновей Маннуса. Правда ли это или нет, во всяком случае это показывает, что существовал герой по имени термин, о котором говорят, что по его имени названы герминоны. Герминоны, герменны, гермундуры – это одно и то же название и означает «солдат». Даже в позднейшей истории ариманы были virimilitares, и в Ломбардском царстве существовало feudum Arimandiae[128].
140. Я уже показал в другом месте, что, по-видимому, имя части Германии было отнесено ко всей Германии, и от этих гермионов, или гермундуров, все тевтонские племена были названы германнами (Hermanni) или германцами (Germani); потому что различие между этими двумя словами заключается только в силе придыхания; так различается начало латинского слова Germani и испанского Неrmanos или латинского Gammarus и нижненемецкого Hummer (что означает «морской рак»). Часто случается, что имя некоторой части народа дают всему народу, как все