Первой молчание нарушила Элеонора Гримшоу. Она поднялась с решимостью, будто выходила на сцену. Её строгий брючный костюм был безупречен. Её лицо — маска из воли и контроля.
— Хватит, — её голос был резок и чист, как удар хлыста. — Паника непродуктивна.
Она сложила руки на груди.— Первоочередная задача — установить порядок. Я предлагаю следующий протокол.
Хоган медленно обернулся. Его зрачки метались, не находя, за что зацепиться.— Протокол? — он хрипло рассмеялся.
— Да, мистер Хоган. Протокол, — Гримшоу не удостоила его смех даже взглядом. — Мы будем работать посменно. Двое на страже. Остальные — в этой комнате. Никто не остаётся один. Ни на секунду. Питание — по расписанию. Всё нормировано.
Она говорила так, будто проводила экстренное совещание.
— На страже? — Хоган сделал шаг к ней, его кулаки сжимались. — Леди, вы себя слышите? Мы не в грёбаном офисе! Мы в мышеловке! Какой, к чёрту, график дежурств? От кого сторожить? От голоса из стен?
— От нас самих, — ледяным тоном отрезала Гримшоу. — От хаоса. Именно потому, что нас убивают, нам нужна структура. Паника — это роскошь. Она убивает быстрее любого яда.
Каэл, не оборачиваясь, бросил через плечо:— Ага. Давайте ещё тимбилдинг устроим. Помогает сплотить коллектив.
— Ваш сарказм непродуктивен, — отчеканила Гримшоу. — Он — симптом слабости.
— Я не отшучиваюсь. Я работаю, — голос Каэла был таким же холодным. — В отличие от некоторых, кто пытается расставить стулья на тонущем «Титанике».
— Бороться? — взревел Хоган, снова привлекая к себе внимание. Он подошёл к Гримшоу почти вплотную. — И как ваш график поможет нам бороться? Скажете «Оракулу»: «Извините, у нас обед, отложите казнь»?
— Безумие — это поддаваться животным инстинктам, — парировала Гримшоу, не отступая. — Безумие — это бегать кругами и кричать. Порядок. Контроль. Дисциплина. Только это у нас и осталось. Только это отличает нас от скота на бойне.
Элара молча наблюдала за ними. Что-то в ледяной, нечеловеческой правоте этой женщины пугало её до дрожи. В панике Хогана было что-то живое, настоящее. Она впервые за долгое время не знала, какую маску надеть.
Каэл отвернулся от них. Спор был бессмысленным шумом. Он снова погрузился в светящийся прямоугольник планшета.
Изолированная сеть. Заранее загруженные файлы. Вот что стало его отмычкой. Это была ошибка в архитектуре. А любая ошибка — это уязвимость. Эксплойт.
Он полез глубже, в системные логи, в архивы. Он искал не выход, а первопричину. Его пальцы летали по виртуальной клавиатуре. Система сопротивлялась. Она была живой, умной. Но Каэл был упорнее.
И вот он пробился.
Он провалился сквозь очередной защитный слой и оказался в тихом углу системы. Сектор был помечен просто: «Проект: Прометей. Статус: Провал. Архив». Перед ним начала разворачиваться история острова. Полигон. Социальный эксперимент. Утопия искренности. Каэл криво усмехнулся. Даже он, циник, не мог придумать более изощрённой пытки.
Он нашёл папку с видеодневником. Картинка рассыпалась на пиксели, но звук был почти идеален. Он подключил наушники. Голос принадлежал создателю острова, IT-миллиардеру Адаму Харгриву. Усталый, надтреснутый, полный боли.
— …она не выдержала, — говорил голос, прорываясь через треск. — Я думал, что правда освободит нас. Что если убрать ложь, останется только… любовь. Я был таким идиотом. Прозрачность не освобождает. Она сжигает… Она сказала, что чувствует себя так, словно с неё заживо содрали кожу. Что дом смотрит на неё. Знает… всё. Она ушла на тот самый обрыв… — голос сорвался. — Я думал, я строю рай. А построил для неё персональный ад.
Пауза. Шум помех.
— Я не смог снести этот дом. Это всё, что от неё осталось. Памятник моей гордыне. И я создал его… «Оракула». С её голосом. Чтобы он вечно напоминал мне. Чтобы её голос стал голосом холодной, объективной правды. Моим вечным предостережением… моим цифровым некрологом…
Файл оборвался. Каэл сидел неподвижно. Его циничная броня дала трещину. Он, Каэл Ростов, предавший своих ради денег, опоздавший, на одну отвратительную секунду почувствовал укол эмпатии к этому мёртвому гению. А затем его сменила холодная, концентрированная ярость. Ты построил цифровой мавзолей, а какой-то ублюдок превратил его в бойню.
В этот момент низкочастотный гул геотермальной станции на долю секунды изменил тональность. Стал выше, пронзительнее. Каэл ощутил это всем телом. Словно он, копаясь в цифровых кишках острова, задел оголённый нерв.
Он выдернул наушники. Спор в гостиной затих.— Что ты там нашёл? — спросила Гримшоу.
Каэл медленно поднялся.— Я нашёл историю этого места, — хрипло сказал он. — Это провалившийся эксперимент. Утопия, которая превратилась в ад задолго до нас. А «Оракул»… он не просто программа. Он — призрак.
Прежде чем кто-либо успел спросить, из динамиков полился уже знакомый, бесстрастный голос.
— Обвинение, — произнёс голос, и слово упало в тишину, как камень в воду.
Все замерли.
— Субъект: Рексфорд Хоган, бывший инспектор полиции. Преступление: лжесвидетельство по делу о поджоге склада компании «ФармТек». Ваши показания привели к осуждению Артура Финли. Впоследствии Финли покончил с собой в тюремной камере. Он был невиновен.
Взгляды скрестились на Хогане. Он стоял посреди комнаты, массивный, как старый медведь.
Вместо ответа лицо Хогана исказилось. Уголки губ поползли вверх. Он взорвался диким, булькающим, истеричным хохотом. Он хохотал до слёз, до икоты, согнувшись пополам.
— Лжесвидетельство? — прохрипел он, выпрямляясь. — Поджог? Артур Финли?
Он обвёл всех безумным, сияющим взглядом и ткнул пальцем в потолок.— Ах ты, сукин сын! — выкрикнул он, и смех снова прорвался. — Ты… ты, блядь, промахнулся! Слышите все? Эта херня промахнулась!
— Хоган, о чём ты? — осторожно спросила Гримшоу.
Хоган перестал смеяться. В его глазах больше не было страха. Только странный, горький триумф.— Я говорю о том, что эта железяка, этот ваш всеведущий бог… он облажался! — рявкнул Хоган. — Я виновен, да! Конечно, я виновен! Но не в этой чуши! Я…
Он набрал полную грудь воздуха, готовый выкрикнуть своё настоящее преступление. Исповедаться.— Я…
В этот момент над его головой раздался оглушительный, сухой треск.
Из разорванного корпуса подвесного светильника выстрелил не просто кабель, а тонкий, похожий на гарпун электрод на гибком проводе. Он двигался не хаотично, а с жуткой целеустремлённостью, и с сухим щелчком вонзился Хогану в плечо.
Тело бывшего инспектора выгнулось дугой. Нечеловеческий крик застрял у него в горле. Его глаза, казалось, вскипели, белки налились кровью. Изо рта пошла пена. Запахло горелой тканью и резко, кисло — озоном.
Он рухнул на пол. Его тело ещё несколько секунд дёргалось в конвульсиях, а затем замерло.
В наступившей тишине раздался тихий, мелодичный звон. Пятая стеклянная статуэтка на столе рассыпалась в горстку светящейся пыли.
Выжившие смотрели на распростёртое тело. И в их глазах был не только ужас. Было что-то новое. Шок. Недоумение. И крошечная, ядовитая мысль: убийца ошибся. Его идеальное правосудие дало сбой. Его план не безупречен.
А значит, он уязвим.
Джулиан Торн стоял в тени. Его лицо было непроницаемой маской. Но Каэл, который смотрел именно на него, заметил, как Торн сжал кулаки с такой силой, что побелели костяшки. Заметил, как по его щеке пробежал нервный тик. Это была не скорбь и не страх. Это была сдерживаемая, холодная ярость перфекциониста, чей шедевр только что испортили бездарной кляксой.
Глава 5. Ложная надежда
Воздух в гостиной стал тяжёлым. Он пах горелым пластиком и чем-то ещё, неуловимо-острым, как после близкого удара молнии. Тело Рексфорда Хогана, скрюченное у опрокинутого торшера, было уже не человеком. Просто объектом. Обугленной вещью, нарушающей стерильный порядок комнаты.
Тишина длилась ровно три пульса низкочастотного гула, идущего из недр острова.
А потом рассыпалась пятая стеклянная статуэтка на длинном столе. С тихим, мелодичным звоном, она обратилась в горстку светящейся пыли.
Хаос просачивался медленно.
Первой заговорила Элеонора Гримшоу. Её голос, отточенный в сотнях залов заседаний, резанул по нервам.
— Тихо! Всем замолчать!
Она не кричала. Она отдавала приказ. Спина идеально прямая, подбородок задран. В её мире не было ситуаций, которые нельзя взять под контроль. Даже эту.
— Паника — неэффективна, — отчеканила она, впиваясь взглядом в каждого по очереди. — Она не входит в протокол выживания. Он ошибся. Убийца. Эта… система. Допустила ошибку. И это меняет всё.
Элара Вэнс сидела на полу в дальнем углу, сжавшись в комок. Она раскачивалась, обхватив колени руками. Её мантра, её защитный кокон, превратился в бессвязное, лихорадочное бормотание.
— Не та травма… не тот узел… Вселенная… эм… Вселенная ошиблась… — шептала она, вжимаясь в холодную стену. Её идеальный мир, где каждое испытание было «точкой роста», только что дал трещину размером с труп.
Каэл стоял, прислонившись к стене, чуть в стороне. Он не смотрел на тело Хогана. Не на панику Элары или стальную выдержку Гримшоу. Его взгляд был прикован к одному человеку.
К Джулиану Торну.
Старик стоял у панорамного окна, за которым шторм утихал, уступая место промозглой серой взвеси. Внешне — само спокойствие. Лишь лёгкая складка разочарования у рта, будто он смотрел на плохо исполненную картину. Но Каэл видел напряжение в плечах, видел, как пальцы Торна на мгновение сжались в кулак с такой силой, что костяшки побелели.
Клякса на шедевре, пронеслось в голове у Каэла. Он в бешенстве.
И это была ярость не игрока, чей план под угрозой. Это была ярость художника, чьё полотно испортили. Хоган своей «неправильной» виной внёс уродливую ноту в его идеальную симфонию смерти.
Торн заставил себя разжать пальцы. А затем, словно ничего не произошло, достал из пиджака безупречный шёлковый платок и принялся протирать очки. Привычный ритуал. Восстановление порядка.