Финч подался вперед, сложив пальцы домиком:
— А не считаете ли вы, мистер Стерлинг, что технологические инновации, такие как радио, воздухоплавание, автомобильная промышленность, действительно оправдывают более высокие оценки компаний? Разве мы не стоим на пороге новой эры процветания?
В его вопросе явно скрывался подтекст, будто он проверял не только мои экономические познания, но и что-то еще.
— Инновации, безусловно, создают новые возможности для роста, — ответил я, тщательно взвешивая каждое слово. — Но история показывает интересную закономерность. Когда прорывная технология начинает широко внедряться, первоначальный энтузиазм часто приводит к необоснованному взлету оценок. Вспомните железнодорожный бум 1870-х. Или телеграфные компании в начале века. Технология меняла мир, но большинство инвесторов всё равно теряли деньги, потому что платили слишком высокую цену на пике энтузиазма.
Из своего времени я бы добавил бум доткомов в 90-х, а в 20-х годах двадцать первого века — пузырь криптовалюты.
Профессор с короткой стрижкой и квадратной челюстью, его представили как доктора Миллера из Чикагского университета, энергично кивнул:
— Точно! Это прекрасная иллюстрация классической схемы Киндлбергера о манийных фазах рынка. Сначала рациональное основание для оптимизма, затем иррациональный разгон, за которым следуют массовое вовлечение неопытных инвесторов, финансовый рычаг и, в конце концов, неизбежный коллапс.
— А что насчет исторических параллелей? — спросил Норрис, обращаясь ко всем присутствующим, но глядя в мою сторону. — Мистер Стерлинг, вы, кажется, проявляли интерес к панике 1907 года?
Это тонкая проверка. Норрис знал о моем исследовании и хотел услышать мои соображения перед этой группой экспертов.
Я открыл портфель и достал несколько графиков, подготовленных заранее:
— Действительно, я обнаружил несколько тревожных совпадений между текущей ситуацией и периодом, предшествовавшим панике 1907 года. Во-первых, избыток ликвидности в системе. Во-вторых, резкий рост объемов кредитования для спекулятивных целей. В-третьих, заметный разрыв между ростом цен активов и фундаментальными показателями. И наконец, что возможно важнее всего, массовый приток на рынок непрофессиональных инвесторов.
Я передал графики присутствующим:
— Как видите, если наложить паттерны волатильности 1906–1907 годов на текущую динамику, сходство становится труднее игнорировать.
В комнате воцарилась тишина, пока ученые изучали мои материалы. Даже Финч, казалось, искренне заинтересован.
— Чрезвычайно любопытно, — пробормотал Левин, рассматривая графики через очки. — Особенно этот анализ соотношения объемов маржинальной торговли к общей капитализации рынка. Почему никто из наших аналитиков не проводил такое сопоставление раньше?
— Возможно потому, — сухо заметил Норрис, — что на Уолл-стрит хорошо платят за оптимизм и очень плохо за предостережения. Что скажете, мистер Стерлинг? Вы ведь работаете в самом сердце этой системы.
Все взгляды снова обратились ко мне, и я почувствовал необходимость дать взвешенный ответ:
— Думаю, дело в человеческой психологии. Мы склонны видеть подтверждения своим желаниям и игнорировать противоречащие им факты. Когда портфель клиента растет на тридцать процентов в год, мало кто хочет слышать о возможных рисках. Более того, брокер, высказывающий опасения во время всеобщей эйфории, рискует потерять клиентов в пользу более оптимистичных конкурентов.
— Совершенно верно! — воскликнул пожилой профессор, сидевший напротив меня. — Это ключевой элемент формирования пузырей. Информационная асимметрия и профессиональные стимулы. Кстати, позвольте представиться, Роберт Уитман, Принстонский университет. Я как раз завершаю исследование о роли психологических факторов в финансовых кризисах.
Он повернулся к коллегам:
— Господа, мне кажется, молодой мистер Стерлинг затронул чрезвычайно важный момент. Математические модели и экономическая теория имеют решающее значение, но мы часто недооцениваем иррациональный компонент. Люди не принимают решения, основываясь исключительно на логике. Они следуют эмоциям, стадному инстинкту, страху упустить выгоду.
Финч, который до этого момента внимательно слушал, неожиданно вмешался:
— Весьма проницательно для человека вашего возраста, мистер Стерлинг. Меня особенно интересует, как вы применяете эти теоретические знания в своей практической деятельности? Ваши клиенты разделяют вашу осторожность?
В его вопросе снова прозвучала скрытая проверка. Я почувствовал, как напряглись мышцы спины, но сохранил внешнее спокойствие.
— Я стараюсь найти баланс, — ответил я. — Полностью игнорировать текущий рост было бы так же неразумно, как и слепо верить в его бесконечное продолжение. Поэтому я рекомендую клиентам диверсифицированный подход. Участвовать в растущих секторах, но с постепенным увеличением доли защитных активов.
Финч не сводил с меня глаз:
— И какие сектора вы считаете защищенными в текущей ситуации?
Это опасный момент. Я не мог открыто говорить о золоте и государственных облигациях как о лучшем убежище перед крахом 1929 года. Вместо этого я решил использовать типичные для того времени консервативные рекомендации:
— Коммунальные предприятия с предсказуемым денежным потоком, компании потребительского сектора с низкой эластичностью спроса, некоторые фармацевтические фирмы. То есть бизнесы, которые продолжат функционировать даже при замедлении экономического роста.
Я намеренно не упомянул золотодобывающие компании, хотя именно они покажут лучшую динамику после краха. Слишком очевидный сигнал для такого наблюдательного человека, как Финч.
Профессор Норрис, заметив напряжение, ловко перевел разговор:
— Кстати, о предсказуемости. Хочу поделиться с присутствующими печальной историей моего коллеги Брэдфорда из Йельского университета. В прошлом году он опубликовал блестящее исследование о структурных дисбалансах в кредитной системе, предсказывая серьезную коррекцию рынка. Его работу не только проигнорировали. Его практически подвергли остракизму в академических кругах, а несколько крупных доноров университета выразили недовольство «подрывом общественного доверия к экономике».
— Я читал эту работу, — заметил Левин. — Математически безупречное исследование. И что с ним сейчас?
— Преподает базовый курс экономики для первокурсников, — горько усмехнулся Норрис. — А его исследовательский грант не продлили.
В комнате воцарилась тяжелая тишина. История звучала как предупреждение всем, кто осмеливался противостоять господствующему оптимизму.
— Вот почему так важно наше собрание, — продолжил Норрис после паузы. — Нужно создать интеллектуальную опору для противовеса безудержному оптимизму. Даже если нас не хотят слушать сейчас, важно зафиксировать наши предупреждения. Когда, не если, а когда, произойдет коррекция, люди будут искать объяснений и решений.
Я кивнул, полностью согласный с этими словами. В прошлой жизни я читал о нескольких экономистах, предсказавших крах 1929 года и Великую депрессию, но их голоса заглушила всеобщая эйфория. История забыла их имена, и теперь у меня появилась возможность поддержать этих проницательных, но непопулярных провидцев.
— Возможно, мы могли бы подготовить коллективный аналитический доклад? — предложил я. — Объединение наших исследований под эгидой нескольких уважаемых университетов придаст ему больший вес.
— Превосходная идея, — оживился Уитман. — Академическая солидарность может защитить отдельных исследователей от давления.
Следующий час мы обсуждали структуру потенциального доклада, распределяя разделы между участниками в соответствии с их экспертизой. Я взял на себя анализ рыночных мультипликаторов и исторических параллелей, стараясь ограничиться данными, доступными в 1928 году, без привлечения знаний из будущего.
Финч в этом обсуждении участвовал мало, но продолжал наблюдать за мной с нескрываемым интересом.
Когда дискуссия подошла к концу, профессор Норрис поднялся:
— Джентльмены, благодарю за плодотворное обсуждение. Предлагаю встретиться через две недели для оценки первых результатов нашей работы. И особая благодарность мистеру Стерлингу за ценный вклад и свежий взгляд.
Когда участники начали расходиться, обмениваясь визитными карточками и договариваясь о дальнейших встречах, Финч неожиданно оказался рядом со мной.
— Мистер Стерлинг, — произнес он тихо, но отчетливо. — Меня весьма впечатлила ваша аналитическая проницательность. Особенно для человека, работающего в фирме, известной своими агрессивными рекомендациями.
Я встретил его взгляд спокойно:
— Каждая фирма на Уолл-стрит представляет собой спектр мнений, мистер Финч. «Харрисон и Партнеры» ценит разнообразие подходов.
— Любопытно, — он слегка наклонил голову. — Мне бы очень хотелось продолжить нашу беседу в более приватной обстановке. Возможно, вы могли бы посетить офис Continental Oil Investment в ближайшее время? У нас есть несколько инвестиционных проектов, которые могли бы заинтересовать человека с вашим уникальным талантом предвидения.
Я почувствовал, как волосы на затылке встали дыбом. Его слова звучали как приглашение, но могли быть и ловушкой.
— Весьма признателен за предложение, — ответил я, сохраняя вежливую улыбку. — К сожалению, следующая неделя у меня полностью расписана из-за обязательств перед клиентами. Но я с удовольствием приму вашу визитную карточку для будущих контактов.
Финч улыбнулся, доставая из внутреннего кармана пиджака элегантную визитницу из тисненой кожи.
— Разумеется. Мы люди занятые.
Он протянул мне карточку из плотной бумаги с выгравированным логотипом Continental Oil Investment и своим именем.
— И, мистер Стерлинг, — добавил он, понизив голос, — если вдруг вас заинтересуют более масштабные возможности, чем может предложить «Харрисон Партнеры», моя дверь всегда открыта. Мы высоко ценим людей с редким даром предвидения.