Моя благотворительность начиналась как чисто стратегический ход, создать социальную опору перед кризисом, укрепить репутацию среди элиты, построить сеть влияния, выходящую за пределы финансового мира. Но постепенно что-то менялось.
Я начинал заботиться о детях.
— «Тот, кто зажигает свет для других, сам не останется во тьме», — неожиданно произнес О’Мэлли, когда мы сели в машину.
— Китайская пословица? — спросил я, вспоминая нашу недавнюю беседу.
— Нет, босс, — он улыбнулся, заводя мотор. — Джеймс Джойс. Ирландец до мозга костей.
Машина тронулась, увозя нас обратно в мир небоскребов, банков и биржевых махинаций.
— Куда теперь, босс? — спросил Мартинс.
— В больницу Святого Винсента, — ответил я. — Нужно встретиться с доктором Харрисоном по поводу финансирования нового отделения.
О’Мэлли заметил, глядя в окно:
— Большой день для добрых дел.
— Считай это инвестициями, — я посмотрел в окно на проплывающие мимо кварталы. — Самыми важными инвестициями из всех, что я делаю.
Больница Святого Винсента располагалась в Гринвич-Виллидж, в старом, но хорошо сохранившемся здании из красного кирпича. В отличие от приюта, здесь царила строгая дисциплина и деловая атмосфера. Медсестры в накрахмаленных белых халатах, врачи с серьезными лицами, пациенты, терпеливо ожидающие своей очереди в длинных коридорах.
Доктор Эдвард Харрисон, главный врач, встретил нас в своем кабинете. Высокий мужчина с серебристыми висками и пронзительными глазами хирурга, привыкшего принимать мгновенные решения. В медицинском сообществе Нью-Йорка его уважали не только за профессионализм, но и за приверженность идее доступной медицинской помощи для малоимущих.
— Мистер Стерлинг, — он энергично пожал мою руку. — Вы как всегда пунктуальны.
— Приятно иметь дело с людьми, ценящими время, — ответил я, присаживаясь в предложенное кресло. — Как продвигается наш проект?
Харрисон разложил перед нами чертежи нового отделения экстренной помощи.
— Строительство идет по графику. Фундамент заложен, стены возводятся. Если повезет с погодой, к середине июля сможем начать оснащение.
— А персонал?
— Вот здесь возникают трудности, — Харрисон помрачнел. — Квалифицированных медсестер не хватает по всему городу. Врачи предпочитают работать в частных клиниках, где платят вдвое больше. А наш бюджет…
— Не беспокойтесь о бюджете, — перебил я его. — Какая сумма нужна, чтобы привлечь лучшие кадры?
Харрисон назвал цифру, которая заставила бы здравомыслящего бизнесмена схватиться за сердце. Я лишь кивнул и достал чековую книжку.
— Вот первый взнос, — я передал подписанный чек. — Остальное поступит до конца месяца. Главное, чтобы к осени отделение работало в полную силу.
К осени. Всегда к осени. Харрисон, вероятно, думал, что я просто готовлюсь к сезону гриппа, но моя спешка имела куда более драматичные причины.
— Мистер Стерлинг, — Харрисон внимательно посмотрел на меня, — не могу не спросить… У вас есть личные причины для такой щедрости? Может быть, кто-то из ваших близких пострадал из-за отсутствия своевременной медицинской помощи?
Это интересный вопрос. В мире Алекса Фишера, финансиста из будущего, в моем настоящем мире, медицина была доступна практически всем. Но в жизни Уильяма Стерлинга, чье тело я занимал, была трагедия, смерть матери от пневмонии после гибели отца.
Я решил использовать это.
— Моя мать, — ответил я тихо. — Она умерла от пневмонии…
Я не закончил фразу, но Харрисон понимающе кивнул.
— Ваша поддержка спасет многие жизни, мистер Стерлинг. Это лучший памятник, который вы могли ей воздвигнуть.
Мы провели еще час, обсуждая детали проекта, новейшее медицинское оборудование, возможности обучения персонала. Харрисон продемонстрировал поразительные знания и видение будущего медицины. Если бы он только знал, насколько верны некоторые его догадки о развитии хирургии и фармакологии!
Когда мы наконец попрощались, О’Мэлли, все это время молча стоявший у двери, присоединился ко мне в коридоре.
— Хороший человек этот доктор, — заметил он, когда мы направились к выходу.
— Да, — согласился я. — Таких будет остро не хватать в ближайшие годы.
Мы вышли на улицу, где нас ожидал наш неприметный автомобиль. День вошел в полную силу, золотистое солнце окрашивало кирпичные стены зданий в теплые оттенки.
Несколько пациентов сидели на скамейках перед больницей, наслаждаясь погожим днем. В их глазах читалась надежда, то самое чувство, которое становится дефицитом во времена кризиса.
— «Благотворительность приносит награду самой себе», — произнес О’Мэлли, когда мы сели в машину.
— Еще один ирландский поэт? — спросил я с легкой улыбкой.
— Уильям Йейтс, — кивнул О’Мэлли. — Хотя похожие слова произносили многие. Может, в них что-то есть, а, босс?
Я не ответил, глядя на больничное здание, постепенно оставшееся позади.
— Возвращаемся в офис? — спросил Мартинс.
— Нет, теперь в Колумбийский университет, — ответил я. — Благие дела еще не закончены на сегодня. А вот оттуда уже в офис. Нужно подготовиться к завтрашней встрече с губернатором Рузвельтом.
— А потом?
— Потом встреча с Мэдденом. Он хочет обсудить детали поездки в Атлантик-Сити.
Лицо О’Мэлли стало серьезным.
— Из благотворительности сразу в финансовые игры и гангстерские дела? Резкий переход, босс.
— Так устроен этот мир, Патрик, — я смотрел, как за окном сменяются кварталы, от скромных домов Гринвич-Виллидж к величественным небоскребвм зданиям Нью-Йорка. — Свет и тень, честные деньги и преступные, богатство и бедность. Все взаимосвязано.
По мере приближения к району я чувствовал, как меняется и моя внутренняя настройка. Благотворитель постепенно уступал место финансисту, стратегу, человеку, готовящемуся к величайшему экономическому кризису в истории.
Но образ Люси с ее рисунком и детскими объятиями оставался со мной. Напоминание о том, что за биржевыми графиками и цифрами стоят реальные человеческие жизни. И что деньги имеют смысл лишь тогда, когда служат чему-то большему, чем просто накопление богатства.
Глава 23Научный прорыв
Колумбийский университет встретил меня запахом старых книг и химических реактивов, смешанным с ароматом весенних цветов из студенческого сквера. На дворе стоял ясный день, идеальный для научных открытий.
Мартинс остановил автомобиль у здания Хэвенского медицинского центра, чье неоготическое величие напоминало о традициях и стремлении к знаниям, передаваемым из поколения в поколение. Студенты в летних костюмах сновали между корпусами, их лица сияли увлеченностью и молодой энергией.
— Второе посещение подряд, благородные дела приумножаются, — заметил О’Мэлли, наблюдая за студентами. — В прошлый раз мы здесь не были.
— Иногда наука важнее денег, — ответил я, проверяя карманные часы. — И доктор Флеминг долден ждать нас в лаборатории.
Доктор Уолтер Стивенс, декан медицинского факультета, встретил нас у входа. Худощавый мужчина лет шестидесяти с седой бородкой эскулапа и проницательными глазами, державшийся с достоинством истинного ученого.
— Мистер Стерлинг, добро пожаловать в Колумбийский, — он пожал мне руку с искренним теплом. — Доктор Флеминг в восторге от возможности встретиться с вами.
— Радость взаимна, доктор Стивенс, — я убрал шляпу, входя в здание. — Далеко не каждый день удается беседовать с ученым такого калибра.
Мы поднялись на третий этаж, где располагалась исследовательская лаборатория. Коридоры украшали портреты выдающихся выпускников и преподавателей университета, врачей, чьи открытия изменили медицину.
Лаборатория оказалась просторным помещением с высокими потолками, заполненным научным оборудованием. Микроскопы, пробирки, колбы с загадочными растворами, стеллажи с химическими препаратами, весь арсенал современной науки 1929 года, который в моих глазах выглядел трогательно архаично.
У длинного рабочего стола стоял мужчина в белом халате, внимательно изучающий что-то в микроскоп. При нашем появлении он поднял голову.
Александр Флеминг. Даже без знания будущего невозможно ошибиться в его незаурядной личности. Шотландец средних лет с живыми, умными глазами и добродушным лицом, излучающий ту особую энергию, которая присуща истинным первооткрывателям.
— А, мистер Стерлинг! — он отложил работу и пошел навстречу. — Доктор Стивенс рассказал мне о вашем интересе к медицинским исследованиям. Честно говоря, не часто финансисты с Уолл-стрит интересуются микробиологией.
— Возможно, потому, что большинство из них не понимает потенциала ваших открытий, доктор Флеминг, — я пожал его руку.
Флеминг улыбнулся.
— Пожалуйста, называйте меня просто Александр. Хотите посмотреть, что привело меня в Нью-Йорк?
Он повел нас к рабочему столу, где было разложено несколько чашек Петри с различными культурами.
— Видите эти образцы? — он указал на одну из чашек. — Это счастливая случайность, которая произошла в моей лаборатории в Лондоне прошлой осенью.
Я наклонился поближе, разглядывая содержимое чашки. В одной области росла обычная бактериальная культура, но вокруг небольшого зеленоватого пятна образовалась четкая зона, где бактерии не размножались.
— Заражение плесенью? — спросил я, изображая любопытство новичка.
— На первый взгляд именно так, — Флеминг оживился. — Но когда я начал исследовать это поподробнее, обнаружил нечто удивительное. Эта плесень, Penicillium notatum, выделяет вещество, убивающее многие виды бактерий.
— И это вещество…
— Я назвал его пенициллином, — с гордостью произнес Флеминг. — Предварительные эксперименты показали его высокую эффективность против стафилококка, стрептококка и других опасных микроорганизмов.
Доктор Стивенс кивнул.
— Александр демонстрировал результаты на вчерашней конференции. Потенциал поразительный.
Я выпрямился, мысленно просчитывая возможности.