— Самое тревожное в том, что обеспечением служат сами акции, купленные на эти ссуды. Мы видим классический мыльный пузырь. При малейшем снижении котировок начнутся массовые маржин-коллы.
Я подошел к графику, изучая цифры.
— А вот что особенно важно, — я указал на небольшую таблицу в углу. — Средний коэффициент покрытия. В 1927 году инвестор должен был внести не менее сорока пяти процентов собственных средств для покупки акций. Сейчас эта цифра упала до девяти целых семи десятых процента.
— Девять процентов! — воскликнул молодой Томпсон. — Получается, на каждые десять долларов стоимости акций приходится меньше одного доллара реальных денег?
— Именно, — кивнула Сара. — И вот что еще любопытно…
Она перевернула страницу, показывая новую диаграмму.
— Я проанализировала операции двадцати крупнейших семейных трастов за последние три месяца. То, что на жаргоне называют «умными деньгами».
Все склонились над таблицей, которая представляла собой пугающую картину.
— Вандербильты сократили позиции в акциях на тридцать два процента. Уитни — на сорок один. Роквуды — на двадцать восемь процентов. Морганы…
— Они выходят из рынка, — задумчиво произнес Хендерсон. — Традиционные деньги покидают корабль.
— И делают это тихо и методично, — добавила Сара. — Небольшими партиями через разные брокерские конторы. Чтобы не создавать паники.
Само собой, ведь я сам рекомендовал эту стратегию.
Молодой Томпсон, недавний выпускник Принстона с амбициями и идеалистическими представлениями о финансовом мире, поднял руку:
— При всем уважении, мисс Левински, но значит ли это неизбежный крах? Профессор Фишер из Йеля утверждает, что американская экономика достигла «плато постоянного процветания». Новые технологии, растущая производительность…
Я покачал головой, останавливая его:
— Томпсон, сколько стоят акции RCA сегодня?
— Э-э… около 400 долларов за акцию, сэр.
— А какова годовая прибыль компании на одну акцию?
— Примерно… — он замялся, — примерно четыре доллара.
— Соотношение цены к прибыли — сто к одному, — я подчеркнул цифру на доске. — В исторической перспективе нормальным считается пятнадцать-двадцать к одному.
Хендерсон кивнул:
— А если учесть, что часть этой прибыли — бухгалтерские уловки и манипуляции с отчетностью…
Я взял из рук Сары следующий график, показывающий соотношение между ростом промышленного производства и ростом цен акций.
— За последние три года промышленное производство выросло на двадцать процентов. А индекс Доу-Джонса — на четыреста процентов. Цены на акции совершенно оторвались от реальной экономики.
Сара продолжила, переходя к секторальному анализу:
— Автомобильная промышленность демонстрирует первые признаки насыщения. Коэффициент обновления автопарка снизился с двадцати двух процентов до восемнадцати. Продажи нового жилья в июле упали на шесть процентов по сравнению с прошлогодним показателем.
— И при этом строительные компании торгуются с премией в восемьдесят процентов к прошлогодним ценам, — добавил Хендерсон.
Томпсон выглядел обескураженным:
— Но если все так очевидно, почему никто не видит опасности?
— О, многие видят, — я подошел к окну, глядя на городской пейзаж. — Просто говорить об этом непопулярно. Никто не хочет быть человеком, который испортил вечеринку.
— К тому же, — добавила Сара с горькой улыбкой, — сложно убедить людей, которые зарабатывают состояния на растущем рынке, что этот рост — иллюзия.
Я положил на стол папку с распоряжениями:
— В свете новых данных, приказываю увеличить долю наличных средств в портфелях наших консервативных клиентов до пятидесяти процентов. К концу сентября — до восьмидесяти. Минимизировать позиции в биржевых спекулянтах и компаниях с высоким уровнем долга.
— Клиенты будут сопротивляться, — предупредил Хендерсон. — Леннокс уже трижды звонил мне с требованием увеличить долю акций в его портфеле.
— Леннокс скажет вам спасибо через три месяца, — я собрал бумаги. — Наша задача защитить клиентов, даже если им это не нравится. Для тех, кто настаивает на агрессивных стратегиях, подготовьте документы о принятии риска с подписью.
Совещание закончилось, но Сара задержалась, когда остальные вышли.
— Мистер Стерлинг, — она выглядела встревоженной, — есть еще кое-что. Из Европы.
Она протянула мне телеграмму с пометкой «Конфиденциально».
— От нашего контакта в Deutsche Bank. Немецкие промышленники столкнулись с серьезным кризисом ликвидности. Банки сокращают кредитование. Выплаты репараций становятся все более обременительными.
Я внимательно прочитал телеграмму. За сухими фразами скрывалась угроза международного масштаба.
— Если Германия начнет испытывать серьезные финансовые трудности, это может стать спусковым крючком, — пробормотал я. — Они получают огромные американские кредиты для выплаты репараций.
— Именно, — кивнула Сара. — Это замкнутый круг. Америка кредитует Германию, Германия платит репарации Франции и Англии, они возвращают военные долги Америке. Если одно звено выпадет…
Еще бы. Тогда Германия погрузится в бездну ужасающей инфляции и банкротства, обнищает и в стране возникнет благоприятная обстановка для появления такого хищника, как Гитлер.
Я поблагодарил Сару и вернулся в свой кабинет. На столе уже ждала новая стопка телеграмм и писем. В том числе записка от Элизабет Кларк, которая просила о срочной встрече.
Зазвонил телефон. Мисс Говард сообщила, что на линии Вандервуд.
— Соедините, — я взял трубку. — Мистер Вандервуд, какая приятная неожиданность.
— Стерлинг! — голос Вандервуда звучал непривычно нервно. — Я только что просмотрел заполняемость наших отелей за август. Снижение на четыре процента по сравнению с июлем. Впервые за два года.
Я сделал глубокий вдох. Еще один признак.
— И что говорит ваш финансовый директор?
— Колфилд? Твердит о сезонных колебаниях. Но я вспомнил ваши предостережения и решил позвонить напрямую.
— Мистер Вандервуд, помните наш разговор о расширении? Я настоятельно рекомендую не только воздержаться от новых проектов, но и сократить операционные расходы по существующим. И увеличить резервы наличности.
— Настолько серьезно? — в его голосе слышалось сомнение.
— Настолько, — твердо ответил я. — Приготовьтесь к тому, что следующий квартал может показать еще более значительное снижение. Десять-пятнадцать процентов.
После разговора с Вандервудом я снова подошел к окну, глядя на город. Часы на башне Metropolitan Life показывали без четверти двенадцать. Время истекало.
Мои международные активы сейчас составляли двадцать семь миллионов (швейцарские франки, британские фунты, золото в Цюрихе). Недвижимость на пятнадцать миллионов в Нью-Йорке, Бостоне и Чикаго.
Наличные двадцать два миллиона, распределенной по четырнадцати банкам. Короткие позиции, через подставные компании, на восемнадцать миллионов номинального объема, готовы к расширению до сорока.
Надо ускорить вывод капитала. Подготовить дополнительные короткие позиции по производителям автомобилей и роскоши.
Мисс Говард постучала в дверь:
— Мистер Стерлинг, мисс Кларк на линии. Говорит, что дело срочное.
— Соедините, — я взял трубку. — Элизабет?
— Уильям! — ее обычно спокойный голос звучал взволнованно. — Мне нужно с тобой увидеться. Сегодня. Я обнаружила нечто тревожное.
— Что именно?
— Не по телефону, — она понизила голос. — Мы же помним, что некоторые люди знают о предстоящих событиях больше, чем должны? И готовятся к ним?
По спине пробежал холодок.
— Встретимся в семь в «Асторе»? В нашем обычном углу?
— Буду ждать.
Я повесил трубку. Видимо, «Continental Trust» активизирует операцию «Анакондо».
За окном Нью-Йорк сиял в полуденном солнце. Люди спешили по своим делам, брокеры заключали сделки, инвесторы мечтали о новых рекордах.
А я видел тучи, собирающиеся на горизонте. Шторм приближался. И первые капли дождя уже падали на иссушенную землю финансовых рынков.
Ресторан «Астор» утопал в приглушенном свете хрустальных люстр. Медные светильники на стенах отбрасывали теплые блики на панели темного дуба, придавая интимность каждой кабинке. Звуки джаз-оркестра, играющего в соседнем зале, долетали приглушенным эхом, достаточно громкие, чтобы скрыть разговор от соседних столиков, но не настолько, чтобы мешать беседе.
Наш угловой столик, защищенный тяжелыми бархатными шторами цвета бургундского вина, предоставлял идеальное сочетание уединения и возможности наблюдать за входом. Я прибыл на пятнадцать минут раньше назначенного времени, чтобы проверить обстановку и убедиться в отсутствии посторонних глаз.
Элизабет появилась ровно в семь, как всегда пунктуальная. Ее изящная фигура в темно-зеленом платье с узкой талией и скромным, по нынешним меркам, подолом до середины икры привлекала взгляды. Каштановые волосы обрамляли лицо с высокими скулами и решительным подбородком. Жемчужное ожерелье в два ряда — единственное украшение, не считая маленьких золотых часиков на запястье.
Метрдотель проводил ее к столику, и я встал, чтобы отодвинуть стул.
— Вижу, ты как всегда предпочитаешь стратегические позиции, — улыбнулась она, заметив, что я сижу спиной к стене, с видом на весь зал.
— Старая привычка, — я отметил тревогу в ее глазах, несмотря на внешнее спокойствие. — Хорошо выглядишь, хотя немного уставшей.
— Три ночи почти без сна. Работаю над материалом, о котором говорила по телефону.
Официант принес меню в кожаных обложках с тисненым гербом отеля, но Элизабет даже не взглянула на него.
— Уильям, — она подалась вперед, понижая голос до шепота, — в Вашингтоне мне удалось получить доступ к внутренней переписке Continental Trust.
По спине пробежал холодок. Элизабет была опасно близка к тому, чтобы разворошить осиное гнездо.
— Через твой источник?