— Какой именно?
— Не пытаться предотвратить крах, он все равно произойдет. Но подготовить материалы для публикации сразу после него. Когда события подтвердят наши предупреждения, люди будут готовы слушать правду.
Она задумалась, прикусив нижнюю губу, привычка, которая выдавала ее сосредоточенность.
— Ты хочешь сказать, что нужно дождаться катастрофы, а потом объяснить, кто ее организовал?
— Именно. Сейчас нас сочтут паникерами. После краха — пророками.
Элизабет медленно кивнула.
— Логично. Но как быть с моей совестью? Миллионы людей потеряют сбережения, а я буду молчать, зная правду.
Я остановился, повернулся к ней лицом. Прохожие обтекали нас, спеша по своим делам в этом обреченном городе.
— Элизабет, ты журналист, а не пророк. Твоя задача — рассказывать о событиях, а не предотвращать их. Особенно когда предотвращение невозможно.
— А твоя задача?
— Моя задача — спасти тех, кого могу. И подготовиться к восстановлению после катастрофы.
Мы стояли на углу Уолл-стрит и Бродвея, в самом сердце финансового района. Вокруг кипела жизнь — клерки с портфелями, брокеры, обсуждающие сделки, инвесторы, мечтающие о быстром обогащении.
— Знаешь, что меня больше всего угнетает? — тихо сказала Элизабет. — Не то, что мы не можем остановить крах. А то, что после него люди будут искать виноватых среди мелких спекулянтов и неудачливых брокеров. А настоящие организаторы останутся в тени, еще больше обогатившись на чужих потерях.
— Не останутся, — твердо сказал я. — Если ты опубликуешь свое расследование после краха. Когда эмоции улягутся, а люди захотят понять, что произошло.
— Обещаешь помочь? Дать интервью, предоставить дополнительные материалы?
— Обещаю. Но при одном условии.
— Каком?
— Ты не будешь предпринимать никаких самостоятельных действий до того, как я тебе скажу. Никаких попыток проникнуть в офисы Continental Trust, никаких конфронтаций с их представителями. Они уже знают о твоем интересе к их деятельности.
Элизабет колебалась, и я видел, как в ее глазах борются журналистская любознательность и здравый смысл.
— Хорошо, — наконец сказала она. — Но после краха я получаю эксклюзивный доступ ко всей информации, которой ты располагаешь.
— Договорились.
— Уильям, — сказала Элизабет, когда мы направились к остановке такси, — скажи честно. Когда это случится?
Я посмотрел на часы в витрине ювелирного магазина.
— Очень скоро, — ответил я. — Может быть, завтра. Может быть, послезавтра. Но не позже конца недели.
Она кивнула, стиснув зубы.
— Тогда мне лучше использовать оставшееся время для подготовки материалов. Собрать все воедино, чтобы быть готовой к публикации в нужный момент.
— Мудрое решение.
Мы пошли обратно, и по пути я размышлял о нашем разговоре с Пулитцером. Редактор поступил правильно с точки зрения журналистской этики. Но его осторожность обрекла миллионы людей на финансовую катастрофу.
Впрочем, даже если бы «World» опубликовала материалы Элизабет, это мало что изменило бы. Continental Trust слишком долго готовился к операции, чтобы ее можно остановить в последний момент. А психология толпы такова, что предупреждения о грядущих неприятностях игнорируются до самого последнего момента.
— Элизабет, — сказал я, когда мы остановились у редакции, — помни главное. После краха люди будут растеряны, напуганы, готовы поверить любому объяснению. Твоя задача — дать им правильное объяснение. Указать настоящих виновников, а не козлов отпущения.
— Понимаю, — она сжала мою руку. — И спасибо. За поддержку, за честность, за то, что не пытался отговорить меня от расследования.
— Я пытался, — улыбнулся я. — Просто неудачно.
Она засмеялась, впервые за весь день.
— Да, пытался. И это тоже было заботой.
Когда она ушла, я остался стоять на тротуаре, глядя на здание редакции. Я опять лукавил в разговоре с Элизабет. Моя задача держать ее подальше от всего этого.
А я буду одним из немногих, кто не только уцелеет, но и обогатится на этой катастрофе. Мысль не приносила удовлетворения, только тяжесть ответственности за тех, кого не удалось спасти. Причем, как я помнил, на мне лежала ответственность не только за Элизабет.
Мне нужно увидеть тех, кого пытался защитить от надвигающейся катастрофы. До сих пор дела не давали мне навестить их. А сейчас уже нельзя откладывать.
Я вернулся в офис на такси. О’Мэлли ждал меня у служебного входа с привычной папкой документов под мышкой.
— Мартинс подал другую машину, босс, как вы и распорядились — сообщил он, когда мы спускались по лестнице. — Куда направляемся сначала?
— Сначала в приют Святой Елизаветы, — ответил я, застегивая пальто. — Потом к Флемингу в Колумбийский, а после в больницу Святого Винсента.
О’Мэлли кивнул, но в его глазах мелькнуло беспокойство.
— Большой круг благотворительности в такой день?
— Да, Патрик. У нас мало времени.
Ford Model A ждал нас в переулке. Я переоделся в машине, сменив дорогой костюм от Brooks Brothers на более скромную одежду. Эти визиты требовали простоты, а не демонстрации богатства.
Приют встретил нас знакомыми звуками. Жетские голоса, доносящиеся из классных комнат, стук молотков из мастерской, где старшие мальчики осваивали столярное дело. Сестра Мария появилась в холле, едва швейцар доложил о моем приезде.
— Мистер Стерлинг! — она улыбнулась, но я заметил тени усталости под глазами. — Как всегда неожиданно. Дети будут в восторге.
— Сестра Мария, — я снял шляпу, — мне нужно поговорить с вами. Наедине.
Ее улыбка стала настороженной.
— Конечно. Проходите в мой кабинет.
Небольшое помещение с распятием на стене и фотографиями воспитанников на письменном столе. Сестра Мария указала на единственное гостевое кресло, сама осталась стоять.
— Что вас беспокоит?
— В ближайшие дни, может быть недели, в стране начнутся серьезные экономические потрясения, — начал я без предисловий. — Многие люди потеряют работу, банки могут временно закрыться, благотворительных пожертвований станет значительно меньше.
Сестра Мария побледнела, опустилась в кресло за столом.
— Вы имеете в виду что-то вроде паники 1907 года?
— Намного серьезнее. Я хочу убедиться, что приют сможет продолжать работу независимо от обстоятельств.
Я достал из внутреннего кармана конверт с чеком.
— Это покроет все расходы приюта на год вперед. Плюс создание продовольственных запасов на случай перебоев с поставками.
Сестра Мария взяла конверт, но не стала вскрывать.
— Мистер Стерлинг, что именно вы знаете?
— Достаточно, чтобы быть уверенным — нас ждут трудные времена. Но я обещаю, что поддержка приюта не прекратится. Что бы ни случилось.
Она кивнула, сжав конверт в руках.
— Дети ничего не должны знать об этом разговоре. Пока что.
— Разумеется. Но подготовьте персонал. Возможно, к вам обратится больше семей, которые не смогут содержать детей.
Мы вышли из кабинета в общий зал, где проходили вечерние занятия. Дети сидели за длинными столами, кто рисовал, кто читал, кто занимался рукоделием. При моем появлении поднялся радостный гул.
— Мистер Стерлинг! Мистер Стерлинг!
Маленькая Люси, которая подарила мне рисунок в прошлый визит, подбежала первой. В руках у нее была странная фигурка, сложенная из газетной бумаги.
— Смотрите, что я сделала! — она протянула мне свое творение. — Это олененок. Мисс Паркер научила нас делать животных из бумаги.
Я осторожно взял фигурку. Действительно олененок, с длинными тонкими ножками, изящной шеей и рожками. Сделан он из страницы финансовых новостей, и сквозь складки проглядывали обрывки заголовков о биржевых рекордах.
— Это очень красиво, Люси, — сказал я, присев на корточки перед девочкой. — Ты настоящая художница.
— Возьмите его себе! — она захлопала в ладоши. — Пусть он живет у вас дома.
Я аккуратно убрал олененка во внутренний карман пиджака.
— Спасибо, Люси. Я буду очень беречь его.
— А вы придете к нам еще? — спросил один из старших мальчиков. — Может быть, на Рождество?
Я поднялся, окинул взглядом детские лица. Они смотрели на меня с такой доверчивостью, что сердце сжалось.
— Обязательно приду. И на Рождество, и раньше. Обещаю.
Уходя из приюта, я чувствовал тяжесть ответственности. Эти дети ничего не знали о грядущих потрясениях. Для них завтрашний день мало чем отличается от сегодняшнего. Но мир вокруг них вот-вот рухнет.
В Колумбийском университете меня встретил взволнованный доктор Стивенс.
— Мистер Стерлинг, какая удача! Доктор Флеминг как раз хотел с вами связаться. У нас потрясающие новости о ходе исследований.
Мы прошли в лабораторию, где Флеминг склонился над микроскопом. При нашем появлении он выпрямился, лицо его светилось энтузиазмом.
— Уильям! — он протянул руку для рукопожатия. — Вы не поверите, что нам удалось получить за последние дни. Концентрация пенициллина увеличилась в десять раз!
— Поздравляю, доктор. Но я пришел не только услышать хорошие новости. У меня у самого не слишком приятные известия.
Флеминг уловил серьезные нотки в моем голосе.
— Что-то случилось?
— Скоро начнутся экономические трудности. Возможно, университет будет вынужден сократить финансирование исследований. Я хочу убедиться, что ваша работа не пострадает.
Доктор Стивенс нахмурился.
— Насколько серьезные трудности?
— Серьезные настолько, что многие научные проекты по всей стране могут быть свернуты, — я достал чековую книжку. — Поэтому увеличиваю финансирование исследований пенициллина. Этого должно хватить на три года работы даже в самых неблагоприятных условиях.
Флеминг присвистнул.
— Так много? Уильям, что именно вы ожидаете?
— Депрессию, доктор. Возможно, самую серьезную в истории страны. Но наука не должна стать ее жертвой. Особенно наука, способная спасать жизни.