— А объемы еще растут, — ответил я, наблюдая за толпой брокеров. — Ждите к полудню настоящую лавину.
— Стабилизационный пул банков работает, но их покупки как капля в океане! На каждую акцию, которую они покупают, рынок выбрасывает десять новых!
Ровно в полдень произошло то, чего я ждал. Операция «Железный дождь» началась.
Goldman Sachs Trading Corporation одновременно выбросила на рынок гигантские пакеты акций на общую сумму пятнадцать миллионов долларов. Lehman Brothers последовал примеру с пакетом на десять миллионов. Kidder Peabody, Kuhn Loeb, все крупнейшие инвестиционные дома действовали синхронно.
Эффект превзошел даже мои ожидания.
Тикеры по всему залу заработали с бешеной скоростью. Звук напоминал пулемет, частый, безжалостный, непрерывный. Бумажные ленты с котировками сыпались на пол, образуя белые сугробы.
RCA — 44… 39… 33… 26…
GE — 148… 134… 118… 101…
STEEL — 158… 140… 124… 105…
Доу-Джонс падал со скоростью пункт в минуту. За двадцать минут индекс потерял двадцать пунктов — падение, которое обычно растягивалось на месяцы.
Брокеры в зале потеряли всякое самообладание. Некоторые рыдали открыто. Другие кричали в телефоны, умоляя клиентов предоставить дополнительное обеспечение. Третьи просто стояли в оцепенении, глядя на рушащиеся цифры.
— Господи, помоги нам! — выкрикнул один из брокеров, поднимая руки к потолку. — Это конец света!
Молодой клерк у телефона плакал в трубку:
— Мама, прости меня! Я потерял все твои деньги! Все!
Пожилой брокер с седыми усами сидел на полу, прислонившись к мраморной колонне. В руках он держал пачку акций Montgomery Ward, которые еще утром стоили двадцать тысяч долларов, а теперь не стоили и пяти.
Я подошел к посту U. S. Steel, где творилось особое безумие. Акции крупнейшей сталелитейной корпорации мира, символа американской промышленной мощи, падали как камень в воздух.
— Продаю Steel по сто долларов! — кричал брокер.
— Девяносто пять! — перебивал другой.
— Восемьдесят! Только заберите эти чертовы бумаги!
Покупателей не было. Все продавали, никто не покупал.
Вдруг в толпе брокеров я заметил знакомую фигуру. Ричард Уитни, вице-президент биржи, пробирался к посту U. S. Steel с решительным видом. В руках он держал крупный заказ на покупку.
— Покупаю десять тысяч акций Steel по двести пять долларов! — громко объявил он.
Торговый зал замер на мгновение. Двести пять долларов — это цена выше вчерашнего закрытия, когда Steel торговалась по двести.
— Вы серьезно? — спросил ошеломленный брокер.
— Абсолютно серьезно. Morgan Bank начинает поддержку рынка.
Психологический эффект был мгновенным. Цена Steel подскочила до двести пяти долларов. Брокеры начали покупать другие акции, надеясь на продолжение поддержки.
Но я знал, что это последняя попытка спасти ситуацию. Morgan Bank действовал по старому сценарию 1907 года, не понимая масштабов нынешней катастрофы.
Передышка длилась ровно пятнадцать минут.
Затем европейские продажи обрушились на рынок новой волной. Лондонские банки выбросили еще сорок миллионов долларов американских акций. Deutsche Bank отозвал кредитные линии на двадцать миллионов.
Steel снова рухнула, на этот раз до ста семидесяти долларов. Попытка Morgan Bank стабилизировать рынок провалилась.
К часу дня картина стала апокалиптической. Доу-Джонс потерял уже семьдесят пунктов, почти четверть стоимости. Объем торгов превысил двенадцать миллионов акций — абсолютный рекорд, который продержится почти сорок лет.
Тикеры не справлялись с потоком информации. Котировки отставали от реальных торгов на полчаса. Брокеры продавали акции, не зная их текущей цены.
Телефонные линии были перегружены. Клиенты со всей страны звонили, требуя объяснений. Операторы плакали в трубки, не в силах объяснить происходящее.
— Биржа рухнула! — кричал кто-то в толпе. — Америка разорена!
Я видел, как несколько брокеров направлялись к выходу с отсутствующими взглядами. Некоторые больше не вернутся. Сегодняшний день станет последним в их жизни.
Внезапно О’Мэлли схватил меня за рукав:
— Босс, нам нужно уходить. Толпа на улице становится агрессивной. Полиция может не справиться.
Я оглянулся на торговый зал в последний раз. Белые сугробы тикерных лент по колено, плачущие брокеры, рухнувшие цифры на досках — картина конца целой эпохи.
Мы протолкались к выходу через толпу разоренных людей. На Уолл-стрит нас встретили сотни отчаявшихся лиц. Кто-то размахивал обесцененными сертификатами акций. Кто-то требовал от полиции «арестовать всех банкиров». Молодая женщина упала в обморок прямо на тротуаре.
— В машину, быстро! — скомандовал О’Мэлли.
Мы добрались до «форда», припаркованного в двух кварталах от биржи. По дороге в офис я наблюдал за городом, охваченным паникой.
У банков выстраивались огромные очереди. Вкладчики требовали выдать их деньги наличными. Некоторые банки уже вывесили таблички «Временно закрыто».
Газетчики выкрикивали заголовки экстренных выпусков: «Биржа рухнула! Потери на миллиарды долларов!» Люди хватали газеты, жадно читая подробности катастрофы.
В офисе меня ждала мисс Говард с красными от слез глазами и стопкой телефонных сообщений.
— Мистер Стерлинг, — она едва сдерживала рыдания, — звонили тридцать семь клиентов. Большинство… большинство полностью разорены.
Я взял список сообщений. Мистер Хендерсон из Chicago Steel потерял девяносто процентов капитала. Синдикат фермеров из Айовы лишился четырех миллионов долларов. Молодая вдова из Филадельфии осталась без пенсионных накоплений.
Но были и другие новости. Вандербильт, Роквуд, семья Кромвелей, все те, кто прислушался к моим предупреждениям, потеряли не больше десяти-пятнадцати процентов. Их капиталы были в основном в наличности и золоте.
К четырем часам дня, когда закрылись торги, статистика впечатляла даже меня. Доу-Джонс потерял восемьдесят девять пунктов, падение на тридцать процентов за один день. Объем торгов составил шестнадцать миллионов четыреста тысяч акций, рекорд, который продержится до 1968 года.
Radio Corporation закрылась по двадцать шесть долларов вместо утренних семидесяти восьми. General Electric — по девяносто один доллар вместо двухсот семи. U. S. Steel — по ста пятидесяти вместо двухсот.
За один день американская экономика потеряла четырнадцать миллиардов долларов рыночной стоимости. Больше, чем для США стоила вся Первая мировая война.
Я сидел в кабинете, глядя на вечерний Нью-Йорк за окном. Город выглядел так же, как вчера, те же небоскребы, те же улицы, те же огни.
Но это уже другая Америка. Эпоха «вечного процветания» закончилась и началась Великая депрессия.
— Босс, — О’Мэлли принес свежие газеты с огромными заголовками о крахе, — что дальше?
— Дальше мы восстанавливаем страну, Патрик. Покупаем обесцененные активы, создаем рабочие места, помогаем пострадавшим. У нас есть капитал и знания. Время их применить.
За окном загорались огни вечернего Манхэттена. Завтра начнется новая глава в истории Америки. И я буду ее писать.
Глава 21После катастрофы
Я проснулся на рассвете под монотонный звук дождя, барабанящего по крыше особняка. За одну ночь мир изменился навсегда, и я оказался в самом эпицентре этих перемен.
В эту ночь я так и остался спать в кабинете, снова и снова просчитывая полученные доходы. Встав с дивана, я подошел к письменному столу. На столе горами лежали стопки телеграмм, газет и рукописных расчетов.
Цифры получились просто невероятные. За два дня мои короткие позиции принесли чистую прибыль в сто двенадцать миллионов долларов.
В дверь со стуком вошел дворецкий и подал кофе. Я опустился в кожаное кресло, принимая чашку дымящегося кофе, которую протянул мне Фаулер. Цифра поразила даже меня, хотя я готовился к этому месяцами.
Я еще раз проверил детальный расчет, развернув аккуратно исписанные листы бумаги. Основные позиции через семь подставных компаний: два миллиона долларов первоначального капитала при среднем плече один к десяти. Итого двадцать миллионов в коротких продажах.
Дворецкий почтительно вышел. Я проследил пальцем по столбцам цифр. Radio Corporation упала со ста одного до двадцати шести долларов за акцию — падение на семьдесят четыре процента. General Electric рухнула с двухсот сорока трех до девяносто одного доллара — снижение на шестьдесят три процента. U. S. Steel потеряла сорок семь процентов стоимости за два дня.
При средном падении рынка на шестьдесят процентов моя прибыль составила около пятидесяти шести миллионов. Плюс операции с инвестиционными трастами дали еще тридцать восемь миллионов. Goldman Sachs Trading Corporation потеряла восемьдесят два процента стоимости.
К тому же Goldman Sachs Trading упала с трехсот двадцати шести до шестидесяти долларов. Shenandoah — с тридцати шести до восьми долларов. Мои короткие позиции в инвестиционных трастах оказались самыми прибыльными.
Я отпил кофе, размышляя над масштабом происходящего. Мой личный капитал действительно поднялся свыше двухсот миллионов долларов, сумма, которая делала меня одним из богатейших людей Америки. Но за этими цифрами скрывались миллионы разрушенных судеб.
Так, а что там с европейскими позициями? Прибыль еще на восемнадцать миллионов долларов. Лондонская биржа потеряла двадцать три процента за неделю, немецкие акции упали на тридцать один процент. Наши европейские партнеры зафиксировали прибыль согласно инструкциям.
На столе лежала утренняя сводка «Wall Street Journal» с огромными заголовками: «БИРЖЕВАЯ ПАНИКА ПРОДОЛЖАЕТСЯ», «ПОТЕРИ ПРЕВЫШАЮТ 30 МИЛЛИАРДОВ ДОЛЛАРОВ». Рядом «New York Times» писала о толпах разоренных инвесторов у банков, требующих выдать их деньги.
Зазвонил телефон, аппарат в позолоченном корпусе, один из немногих предметов роскоши, которые я позволил себе в кабинете.
— Мистер Стерлинг, — голос мисс Говард звучал устало, она, очевидно, провела бессонную ночь, обрабатывая звонки, — мистер Вандербильт просит принять его в десять утра. Говорит, что это крайне срочно.