— А вот это уже настоящая предъява!
Лицо сухощавого стало официальным и сосредоточенным.
Бенджамиль открыл рот, еще понятия не имея, что он станет говорить, но в этот момент в рядах ситтеров началось какое-то сумбурное движение. Бесцеремонно расталкивая зрителей, в середину круга пробрался Максуд. Следом за ним не торопясь шел высокий худой мужчина с забранными в хвост пегими волосами и с лицом, раскрашенным цветными полосами.
— Чего там трет эта толстая гнида?! — Фатар был зол и взвинчен до такой степени, что с него, казалось, вот-вот посыплются искры.
Сухощавый собрался воспроизвести слова хайдрая, но Ху-Ху, верно истолковав бешеный взгляд широко расставленных глаз, повторил невозмутимо и даже скучно:
— Этот человек шпион. Его нужно убить, чтобы он не провалил нам сделку.
Переводчик опять собрался переводить, но Максуд остановил его жестом.
— Я понимаю по-цивильному, — сказал он на арси. — Можешь передать своему боссу, что этот человек мой брат и я собственноручно выпущу кишки из любого жирного брюха, которое вздумает быть с ним непочтительным.
— Полегче, Макс, — негромко сказал мужчина с цветным лицом. — Жирное брюхо — наш поставщик. Не стоит говорить о нем так грубо. — Мужчина пристально поглядел на Бена. — А что скажет твой фатар?
— А что тут говорить, яфат?.. — зло начал Максуд.
— Может, он тоже знает толстяка? — перебил его яфат, не отрывая глаз от лица Бенджамиля.
В одну секунду Бен решился.
— Точно! — Он одним глотком допил пиво. — Я уже видел толстого, а он видел меня. Позавчера вечером я стоял наблюдателем у юго-восточных ворот. Жирдяй о чем-то договаривался с Кабуки, а я смотрел. Вот, собственно, и все. Правда, узнал я его не сразу.
Яфат сказал, задумчиво поглаживая аккуратную бородку:
— Ворота — внутреннее дело Бентли. — Его лицо приняло благодушно-отеческое выражение. — Ты не обязан рассказывать мне о встречах на вашей территории, но спасибо, что предупредил.
Переводчик негромко вводил Ху-Ху в курс дела. С каждым словом хайдрай делался все мрачнее.
— Вранье! — наконец заявил он. — Я не был в пятницу у юго-восточных ворот. И я не встречался с Кабуки.
— Он говорит, что не был у ворот, — сообщил Максуд яфату.
— А меня зовут Френкис, — вставил Бен, шалея от собственной наглости. — И я его служащий, и еще я крыса.
— Что они говорят?! — раздраженно произнес Ху-Ху.
— Это неважно, — сказал яфат, обращаясь в основном к переводчику. — Объясни мастеру Ху, что выдвинутые сторонами обвинения очень серьезны. И теперь нам не обойтись без шнура.
— Пулю на шнур! — заорали вокруг сразу в несколько глоток.
Кольцо зрителей пришло в движение. Все пестрое собрание загомонило и засуетилось.
Краем уха Бенджамиль слышал, как Ху-Ху переспрашивает переводчика про пулю. Бен подался вперед, пытаясь понять, о какой такой пуле идет речь. Откуда-то вынырнуло лицо Максуда.
— Ничего не бойся. — Губы фатара обожгли ухо Бенджамиля азартным дыханием. — Ты должен драться с толстым. На все соглашайся и не о чем не думай. Постарайся хорошо запомнить место, где сидит противник, и делай как можно меньше движений. Я буду твоим секундантом. Господь нам поможет.
Бен хотел спросить, как он, собственно, должен драться с Ху-Ху, но Максуд уже отодвинулся.
Вокруг начался полный бедлам. Пьяные ситтеры двигали столы, расчищая пространство в середине зала. И хотя Бен ничего толком не понимал, его неожиданно охватило то самое чувство, которое он уже испытывал, когда, прыгнув с балкона Виктора Штерна, медленно плыл над темным ущельем улицы, — непередаваемая смесь ужаса и восторга. Только в этот раз его парашютом была непоколебимая уверенность и наглость, огненным фонтаном бьющая из стоявшего рядом Максуда. «Неужели я и впрямь становлюсь ти-эмпатом?» — с изумлением подумал Бен.
— Одну минуту! Одну минуту! — Сухощавый переводчик поднял руку, пытаясь привлечь к себе внимание среди всеобщего хаоса. — Мастер Ху не может драться! Во-первых, он не приемлет насилия, а во-вторых, если он получит ранение, то не сможет выполнять свои обязательства по сделке.
— Мастер Ху, наверное, думает, будто он наш единственный поставщик оружия. — Яфат засмеялся. — Впрочем, согласно правилам, он может выставить вместо себя одного бойца.
Максуд презрительно сплюнул на пол. Переводчик обернулся к Ху-Ху и начал ему что-то горячо объяснять. Ху-Ху, вышедший из своего обычного состояния полудремы, отвечал зло и раздраженно. Бен прислушивался, стараясь уловить, о чем речь. Уголок рта сухощавого опять потянуло вверх.
— …Нет! — сказал он достаточно громко. — Теперь отказаться уже нельзя.
Ху-Ху сказал несколько слов и, отвернувшись, стал смотреть в сторону. Переводчик опять поднял руку, требуя тишины:
— Мастер Ху выставит бойца!
— Этим бойцом, надо полагать, будешь ты? — спросил Максуд на цивильном.
Сухощавый кивнул. Он был серьезен. Челюсти его плотно сжались, только непослушный рот все норовил улыбнуться одним углом.
— В таком случае, — сказал Максуд, и шум вокруг моментально приутих, — в таком случае мой фатар тоже имеет право выставить бойца! — он повернулся к Бену: — И не вздумай возражать, братишка.
Вокруг одобрительно засвистели. Максуд повернулся к переводчику Ху-Ху:
— Правила знаешь?
Сухощавый опять кивнул.
— Я бывший член гильдии, — сказал он, стягивая куртку и бросая ее на пол. — Я знаю все правила.
Под курткой действительно оказалась кобура с торчащей из нее рубчатой рукоятью.
— Кто будет крупье? — спросил сухощавый.
Максуд вопросительно взглянул на яфата.
— Рафаиль. — Яфат ткнул пальцем в молодого ситтера с длинной косой на затылке.
Сухощавый достал свой пистолет из кобуры и рукояткой вперед протянул крупье. Максуд, чуть помедлив, сделал то же самое. Зажав второй пистолет под мышкой, крупье вытянул из первого обойму и принялся один за одним выщелкивать из нее патроны. В наступившей тишине было слышно, как металлические цилиндры звонко скачут по полу. Оставив один патрон, Рафаиль вернул обойму на место и, передав пистолет яфату, проделал ту же самую процедуру с пистолетом Максуда. Двое ситтеров принялись мерить зал шагами.
— Места мало, — негромко сказал переводчик.
— Двадцати шагов нам хватит, — презрительно ответил Максуд и пошел в центр залы.
Сухощавый двинулся следом. Ху-Ху, сложив на животе короткие ручки, напряженно смотрел ему в спину. Его глаза были полуприкрыты тяжелыми веками, он очень хотел казаться спокойным.
Дуэлянтам указали их места, и они сели друг против друга, подогнув ноги и выпрямив спины.
— Повязки! — сказал крупье.
Двое молодых людей быстро подошли — один к Максуду, другой к переводчику. В их руках оказались темные плотные повязки, которыми они завязали глаза обоим бойцам. Затем в правую руку каждого из дуэлянтов был вложен заряженный пистолет. Почти одновременно приняв оружие, оба мужчины опустили пистолеты вниз и уперли стволами в пол.
— Шнур! — распорядился крупье.
Каждый из противников вытянул вперед левую руку. Секунданты разошлись в разные стороны, разворачивая длинную веревку, связанную из трех кусков. Концы веревки дали Максуду и переводчику. Максуд ловко крутнул ладонью, натягивая шнур, и замер. В наступившей тишине Бенджамиль слышал, как где-то рядом шумно сопит толстяк Ху-Ху.
— Готовы ли противники? — спросил Рафаиль.
— Готовы, — вразнобой откликнулись секунданты.
Двое мужчин с завязанными глазами сидели неподвижно, соединенные тонкой линией натянутой веревки. Стихли образовавшие коридор ситтеры. Бенджамиль затаил дыхание. Упругая звенящая тишина повисла между замершими в восторженном ожидании зрителями, точно взведенный курок, точно сжатая до последней степени стальная пружина, готовая в любую секунду распрямиться, убивая, круша, калеча… Рафаиль вопросительно оглянулся на яфата. Яфат сделал полшага назад, оперся задом о край стола, застеленного скатертью с лицом грустного ребенка, и кивнул. На его губах блуждала тонкая мечтательная улыбка.
— Фай! — крикнул крупье.
Максуд быстро выбросил вперед руку с пистолетом, одновременно дернув на себя веревку. Бенджамиль не успел понять, выстрелил ли он первым, или первым выстрелил сухощавый, или оба выстрелили разом. Он только увидел, как вспышка на короткий и яркий миг выхватила из полутьмы лицо Максуда. Ослабла и опять натянулась веревка. Сухощавый качнулся и стал медленно валиться набок. На его голове, чуть выше повязки, расцветало темное пятно. Две сотни глоток взорвались торжествующим ревом. Оглушенный Бенджамиль оглянулся вправо и увидел Ху-Ху. Толстяк, выпучив глаза и хватаясь пальцами за горло, опрокидывался на стоявший позади стол. Здоровенный, голый по пояс детина, скаля зубы, тянул в стороны концы захлестнутой на шее Ху-Ху удавки, а яфат, блаженно щурясь, глядел, как судорожно сучат в воздухе короткие ножки в расшитых войлочных туфлях. Бенджамиль почувствовал, что сейчас его вырвет.
Но его не вырвало, каким-то чудом он сумел удержаться. А в следующий момент все принялись палить в потолок. Волна дикого первобытного чувства захлестнула Бенджамиля. Кажется, он орал вместе со всеми. Шокирующий, бьющий со всех сторон животный восторг стремился увлечь, утянуть его, Бенджамиля Френсиса Мэя в черную, жуткую, притягательную бездну. Бессознательно пытаясь вынырнуть, пробраться к выходу, он видел, как скатывают со стола мертвое тело Ху-Ху, как, оставляя на паркете широкий и темный след, волочат за ноги его телохранителя. И он, будто в мучительном сне, продирался сквозь водовороты исходящих агрессией существ до тех пор, пока перед ним не возник Максуд, единственный человек в этом зверинце, Максуд, который схватил его за плечи, встряхнул и прокричал в самое ухо:
— Пошли отсюда! Яфат будет с тобой говорить!
Глава 19
Когда они вошли в небольшой кабинет с очень высоким потолком, яфат стоял возле окна, задумчиво глядя в темноту парка, слабо расцвеченную огоньками в железных бочках. В руке его дымилась наполовину выкуренная сигарета. По комнате плыл запах табачного дыма, к которому примешивался слабый аромат незнакомых специй. Яфат оглянулся.