Я уже знал, что о людях искусства писать – пустое занятие, все равно нигде не напечатают. Об этом мне не раз говорили на литобъединении, критикуя «Театральный роман» М. Булгакова и «Мастера и Маргариту». И я напомнил об этом, вызвав у него такое негодование, что он не мог долго успокоиться.
Представляю себе, как бы он распорядился своей прозой, если бы писал не только о сельских жителях. Впрочем, за них ему тоже досталось. Наверное, досталось бы и в наши дни, если бы он был жив. Вы скажете: гласность! Гласность у того, в чьих руках телевидение, радио, журналы, газеты, издательства, театры, кино. Можно кричать на всю площадь, но тебя услышат только в пределах твоего крика (конечно, не заткнут рот, и это, может быть, неплохо), тогда как шёпот экстрасенсов буквально вталкивается в нас всеми достижениями радиотехники.
Вспомним, что Шукшин печатался только в трех столичных журналах, а в кино у него был только единственный защитник и учитель – Михаил Ильич Ромм (кинорежиссер).
Хотя многие герои Шукшина, да наверняка и сам он, стремились к патриархальному образу жизни русской деревни, но национальный вопрос они решали по-своему. Они не били себя в грудь и не кричали, что они русские. Сила была в национальных характерах: добродушных, упрямых, неистовых, порой чудаковатых. А если жестоких, то только в безвыходности жизненной ситуации. В этом Шукшин близок Ф. М. Достоевскому.
1970-е
Встречи с Владимиром Высоцким
Мне всю жизнь внушали – сначала в Школе-студии МХАТа, где я проучился два с половиной года, потом в ГИТИСе, потом в кино, потом в литобъединении, что искусство – это не фотография, не зеркало. Мол, все, как в жизни, да не так.
Вот этим самым «да не так» мы загубили не одну сотню, а, может быть, и тысячи талантливых людей. За этим самым «да не так» прятались и кровожадно хозяйничали все командно-административные управления от искусства.
Они воспитали в своем «сплоченном коллективе» таких «гениальных» писателей, как Леонид Брежнев. Мыслимо ли было об этом сказать лет пятнадцать назад? Но Высоцкий уже тогда говорил:
А люди все роптали и роптали,
А люди справедливости хотят:
Мы в очереди первые стояли,
А те, кто сзади нас, – уже едят…
Высоцкий был впереди честных, принципиальных поэтов, отражающих нашу жизнь, как в зеркале, без всякой косметики, парадности, моды. А те вершители поэзии и прозы, которые не пропускали в печать его рукописи, отличались противоположным. Их и сейчас тьма. На них невозможно смотреть, их трудно слушать. Они сжигают свои души не над рукописями, не над тем, чтобы их поняли простые люди, а над тем, чтобы заполучить другое место в издательстве, журнале или в каком-нибудь литературном учреждении. Если их читают, то лишь только потому, что уж очень интересно, как писатель одного журнала (не буду уточнять, чтобы не разжигать ненависти) дает в ухо писателю другого журнала, и как тот будет отбиваться.
Высоцкий также, как и поэт Николай Рубцов (его современник), не принадлежал к таким поэтам и писателям.
Он работал без корысти, от чистого сердца, и утверждал прежде всего свое слово, его глубину, нерв, музыку, а не свое положение или власть, как это многие делают, чтобы потом посредством ее вещать на весь мир пустые слова.
На теле общества есть много паразитов,
Но почему-то все стесняются бандитов.
Смешно и грустно. Но, видимо, иначе нельзя было ворваться в прилизанную жалкую литературу того времени, а может, и сейчас невозможно войти в нее по таланту?
Я считаю, что литература, да и все искусство наше, несмотря на все усилия перестройки, пока что оторвано от народа и служит только ее отдельным влиятельным группировкам. Например, Александру Малинину пришлось состязаться на конкурсе в Юрмале, где он каким-то чудом взял первое место, завоевав зрительские симпатии, затем работать в театре Аллы Пугачевой и только после этого мы услышали несколько песен по телевидению и узнали, что есть на свете удивительный певец с прекрасным народным голосом, крепким сибирским нутром.
Возникает вопрос: он что, до всех этих перипетий был глухонемым или в Сибири, в избушке у Лыковых отсиживался? Или мы совсем оглохли и, кроме Майкла Джексона, ничего не видим и не слышим, и уж куда нам до своих народных талантов?
И в самом деле, нам мало чего другого показывают, особенно по телевидению, а если и показывают, то опять же в сильно обезображенном варианте того же Майкла Джексона (в советской интерпретации). А сколько их на нашей родной земле, малининых, поет! Может, изливают они сейчас свои души по подворотням оглохшей России, и слушают их какие-нибудь бичи да алкоголики. А мы в это время смотрим по телевизору коммерческих «звезд» без голоса и без души, но с богатыми мафиозными спонсорами.
Боже, дай силы противостоять засилью командно-административного метода правления.
За две недели до смерти Высоцкого Союз писателей разбирал его заявление о приеме в Союз. И ему было отказано. В десятитысячной армии писателей не нашлось одного места. Как жестоко! А ведь его слушали миллионы людей. И прежде всего не как певца-композитора, а как поэта с ясным умом, большим сердцем, неистовой страстью. Жуткая ситуация вышла: людям нравятся его песни-спектакли, песни-исповеди, песни с замечательными стихами, а Союз писателей безмолвствует, издавая огромными тиражами поэзию «ты мне напечатаешь, я – тебе». По-моему, в писательской среде чиновников-ловкачей больше, чем там, где еще не научились писать грамотно, тем более, что деньги они получают от авторского листа: чем больше авторских листов, толще книга, тем крупнее гонорар, а будут ли читать книги-кирпичи – им все равно, на гонорар не влияет. А если еще у такого писателя свои критики и редакторы собутыльники, то он в «полном законе». Все типографии на него работают, вся бумага ему, и не суйся кто другой в его кормушку.
Знаю массу примеров, когда известные поэты посылали свои стихи под чужой фамилией в какой-нибудь толстый журнал и им приходили рецензии, над которыми стоит задуматься. Согласно рецензиям, либо поэты никуда не годятся, либо редакции журналов не смыслят в поэзии. Парадокс, но явь.
Я с детства был романтиком. Из дома на севере тянуло на юг. Впрочем, сейчас наоборот (там корни мои, духовная крепость). По объявлению в газете поступил в Школу-студию при МХАТе, потом в ГИТИС, по окончании актерского отделения поехал работать в Фергану (поначалу хотелось экзотики).
И действительно, если встречаешь директора театра в ночь на Рождество, который в трусах и в майке прогуливается с пуделем в городе, то это, безусловно, экзотика. В этой экзотике я кое-как отыграл один неполный сезон и, соскучившись по снегу, которого там так и не было, и по русскому лесу, уехал. Сначала снимался на студии им. Довженко, в кинофильме «Непоседы», а дальше в каких только театрах Союза ни работал!
Но всюду, где бы ни пришлось гастролировать, артисты театров прежде всего занимались выживанием, а не творчеством, будь это город Фрунзе, Архангельск или Орск (впрочем, во многих московских театрах та же самая история, подтверждением тому – раскол МХАТа на две группировки).
Где-то в середине семидесятых годов я показывался в Театр на Таганке (видимо, путешествовать по периферии надоело). Здесь я второй раз встретился и беседовал с Владимиром Высоцким. Первая встреча была на первом курсе Школы-студии при МХАТе, когда он как выпускник мастера П. В. Массальского (на курсе которого я учился) пришел на встречу с нами, прошедшими конкурс в студию.
В Театре на Таганке беседа с Высоцким произошла сразу же после моего показа. И активность, как ни странно, проявилась с его стороны. Может, оттого, что Юрию Любимову, режиссеру театра, я читал свои стихи и заслужил аплодисменты от основной группы актеров, среди которых были Высоцкий и Зинаида Славина.
Смотри!
Толпа сутулая столпилася у касс.
А баба Шура сунулась —
И душу отдала!
А баба Шура верила
В пятиконечность звезд!
А баба Шура – первая,
Вступившая в колхоз.
Тут артисты захлопали, я немного сбился, а после просмотра Высоцкий подошел ко мне сам и заговорил со мной так, как будто он был режиссером театра.
– Ну, кого бы ты хотел играть у нас? – с добродушной улыбкой спросил он.
Я ответил как на духу.
– Одного из сподвижников Галилео Галилея, и еще бы в спектакле «Емельян Пугачев» хотел бы сыграть…
– Кого?
– Любую роль… Ведь это же Сергей Есенин…
– Они идиотами будут, если не возьмут тебя, – вдруг почти прорычал он. – И потом, у тебя хорошие стихи.
А несколько минут спустя меня попросили пройти в кабинет режиссера. Любимов жаловался на то, что театр переполнен актерами, и поэтому он никого не берет, но я заинтересовал его, и он попросил меня побеседовать с директором театра Дупаком на предмет моего зачисления.
Войдя к директору, я понял, что попасть в театр будет очень и очень трудно, потому что Дупак категорически возражал против еще одной единицы в театре. И все-таки обещал подумать и попросил меня позвонить через неделю. Но я так и не позвонил. Писательская работа скрутила меня, она забрала все время, всю энергию, любовь к театру, хотя печатался я очень редко. Да разве можно было тогда опубликовать, скажем, такие стихи:
О душе
Душа безмолвствует, когда
Вся суть ее в швейцарском банке
И дорогие иностранцы
Дороже брата и отца.
Она не скажет нам о том,
Что человек с пустым карманом
Бывает умницей, а пьяный —
На редкость мудрым чудаком.
Она безмолвствует, когда
Ее запросы – паразиты —
«Поменьше совести, стыда…
Побольше наглости и… квиты».