Иван Иванович, словно в каком-то сомнамбулическом сне, осторожно взял письмо в руки и, запинаясь, прочел: «Милый мой Плоскодон, ты опять запил! Я очень скучаю по твоей волосатой груди. Купил тебе „бархатного“ пива и оригинальную кассету. По ней можно научиться любить пять раз в неделю. Решил чиркнуть тебе, потому что есть работа. Перед моим окном вот уже второй день прохаживаются такие замечательные телки, что я не в силах оторвать от них глаз. Куколки из них получатся отменные. Их трое, видимо, приехали на студенческие каникулы. Эти господа любят кататься на лыжах и санках. Надо их обязательно обработать к следующему аукциону, а самую клевую попытаться реализовать живьем. Она очаровашка! Постоянно жует и курит, курит и жует! Давай займемся ими завтра же, после телефонного разговора с шефом. Приезжай обязательно. До встречи. Твоя шершавая любовь, Еремей.»
После прочтения письма в бане воцарилась тишина.
– Ну, Дмитрий Павлович, теперь вам понятно, кто слизнул языком ветеринаршу и ее красавицу-подругу? – строго сказала циркачка. – Теперь-то вы поняли, кто похищал ни в чем неповинных людей, превращая их в антикварные куклы?!
– Наверное, и нашу парикмахершу они порешили… И лосятника…
– Лосятника я не трогал! – выкрикивал Плоско-дон. – С ним Долбарис имел дело! У них свои счеты.
– Вот как они со своими сводят счеты, – с ядовитой усмешкой подметила Раиса Мартыновна. – Рольмопсов, усыпите это животное.
– Может, все-таки, передать их участковому? – робко предложил Дмитрий Павлович.
– Не смешите меня… Сколько у вас исчезло людей за последние, скажем, два года?
– По-моему, около пяти…
– И никого не нашли?
– Нет.
– Значит, участковый кормился из той же кормушки, и ему ни в коем случае нельзя сообщать. Вот что, дорогой мой, снимите копию с этого письма и отправьте его в российский суд, а подлинник вместе с этими бандитами я передам в центральные органы… И, ради Бога, умоляю вас, ни одного слова о том, что вы видели у Сизаревых. Я считаю, что я сделала доброе дело. Вы поняли?
– Еще бы. Мы очень благодарны вам. Теперь некому будет над нами издеваться и по полгода не платить жалованье.
– Тогда садитесь и пишите копию письма.
– Я сейчас перепишу. Но кого же мы теперь будем наказывать, если бандиты уже пойманы?
– Дмитрий Павлович, дорогой, я нисколько не удивлюсь, если суд оправдает наших убийц. А с вами что случилось, Иван Иванович? На вас лица нет! Так дело не пойдет! Ведь я приехала к вам в гости и хочу, как и вы, делать людям добро. Прошу вас, присядьте с нами за стол.
Иван Иванович присел рядом с циркачкой и, внимательно присмотревшись к ее глазам, вдруг обнаружил в них тот же самый красно-коричневый цвет и то же озлобленное напряжение, что и в глазах Артура Борисовича.
Дмитрий Павлович молчал.
Он был участником двух войн, но трупный запах даже фашистов вызывал у него скорбное угнетающее чувство.
Ему было жалко всех на свете, потому что он верил в Бога и ценил больше живых людей, чем умерших. Он знал, что где-то на свете существуют аукционы, где продают не только человекообразных, но и отдельные их органы, но относился к этому скептически. Теперь же предполагаемое стало очевидным, и он едва справлялся с мерзким чувством растерянности.
– Господи, помилуй, – перекрестился он, – я не знаю, что и сказать. Раиса Мартыновна – вы первая ласточка в наших местах. Кому же теперь верить, ежели свое руководство занимается Бог знает чем.
– А кто учил его?! – неожиданно встрял в разговор Иван Иванович.
– Вот именно! Ты думаешь, что я виновата во всем? Скажите ему, Дмитрий Павлович, что я, спасая невинных людей, совсем бескорыстно наказала этих двух мерзавцев.
– В этом-то и весь ужас, – неожиданно возразил Митусов. – Они насолили вам, но я вас тоже не могу понять. Я видел ваши фильмы и, надо сказать, был потрясен развратом. Ваня Сизарев совсем другой человек. Он скромный, покладистый, честный… И если бы не водка, то жил бы он богато, по-православному.
– Вы так считаете?! – удивилась Раиса Мартыновна.
– Я уверен…
– В таком случае вы глупец, извините за грубое слово. Именно над такими, как Иван Иванович Си-зарев, семьдесят четыре года издевались долбарисы и плоскодоны. А какими они были, ваши руководители, козе понятно.
– Извините, мадам, спасибо вам, конечно, за разоблачение этих негодяев, но чем вы лучше их?
– Я способна любить, дорогой мой. Это главное. Я привязываюсь к людям, как безропотная дворняжка. А мое киноискусство – это прежде всего бизнес.
– Для вас это бизнес, а для нас беда. От ваших фильмов наши дети становятся импотентами, наркоманами, убийцами, провокаторами…
– А вы хотите, чтобы они были комсомольцами?
– Я хочу, прежде всего, чтобы они ценили родителей и верили в Бога, – продолжал Митусов. – А вы, мадам, хоть и разоблачили этих двоих, но, по-моему, проповедуете совсем другое.
Рольмопсон и Тимур переглянулись, но продолжали внимательно слушать Митусова. Митусов неожиданно замолчал.
– Продолжайте, Дмитрий Павлович, продолжайте, – говоря эти слова, Раиса Мартыновна уже сняла с себя кофту и уже осталась в прозрачном бюстгальтере, прикрывавшем одни соски классической груди. – Дорогой мой, разве это тело может принадлежать только Богу и Церкви?! – с улыбкой, даже с какой-то грустной иронией своего превосходства тихо спросила она. – Вам, безусловно, известна крылатая фраза нынешних дермократов, простите, демократов, о том, что красота спасет мир. Кстати, кто автор этих слов? Если вы ответите на мой вопрос, то у меня будет к вам одно заманчивое предложение.
– Я, конечно, скажу вам, – смущенно ответил Митусов, – только прошу – не надо при мне раздеваться и принимать меня за тупого провинциала. Так какое у вас предложение?
– Нет-нет. Вы ответьте сначала.
– А если я скажу, что автор этих слов какой-нибудь Добыевский или Добытчиков, или вообще неизвестный Фантомас, но ни в коем случае не Достоевский, тогда что?
– Вы не лишены юмора, дорогой мой…
– Это единственное, что у меня осталось в связи с огромными переменами в обществе.
– В таком случае, у меня к вам предложение.
– Какое?
– Помогите мне обвенчаться.
– С кем?
– С Сизаревым.
– С Ваней или с его братом Леней? Раиса Мартыновна задумалась.
– Если сумеете – с обоими… И сразу… Для Лени я тоже найду работу.
– Это невозможно.
– Почему?
– Это противоречит законам православия. Тем более, один из них женат.
– Но я заплачу, дорогой мой, по-божески.
– Интересно бы знать, как это – «по-божески»?
– Я дам вам, дорогой мой, ровно столько, чтобы хватило на строительство храма в этой дыре. Если хотите, вы можете стать его настоятелем.
Дмитрий Павлович задумался, помрачнел.
– Нет, это невозможно, – тихо сказал он и помрачнел еще больше, вытирая платком вспотевшее лицо.
– Дорогой мой Дмитрий Павлович, я не сказала вам самого главного… Я жду от Ивана Ивановича ребенка… Если вы не верите, я могу показать справку о том, что я беременна.
– Нет, не надо. Я верю вам, Раиса Мартыновна, и потому еще больше удивляюсь, зачем вам вступать в брак сразу с двумя братьями?
Раиса Мартыновна нахмурилась, губы ее задрожали, глаза округлились как два золотых шара.
– Это отдельный разговор, – тихо сказала она. – Я бы не хотела говорить об этом в присутствии возлюбленного.
– Может, мне выйти?.. – сразу вспылил Иван Иванович и, резко поднявшись из-за стола, вышел в предбанник.
– Дмитрий Павлович, – тихо, почти шепотом продолжала циркачка, – Иван Иванович тяжело болен. Ему осталось жить лет десять, не больше.
Митусов закрыл глаза, подумал.
– Но согласится ли Леня на тайный брак?
– Я в этом не сомневаюсь… Ведь он, по всей видимости, бедный человек.
– Только деньги за храм вперед, – строго вдруг сказал Дмитрий Павлович, – и если строительство святыни остановится, то…
– Иван Иванович, идите к нам.
Иван Иванович все слышал и вошел в помещение страшно угнетенным.
– Скажи, Ваня, – сразу перешел к делу Митусов, – ты согласен обвенчаться с этой мадам вместе с Леней?
– А куда мне деться? – устало процедил Сизарев и, налив водки в медный ковшик, выпил еще.
Если где-то там далеко за бугром пьют «Амаретто», виски и прочие «чинзаны», то у нас в России с некоторых пор с достоинством употребляют «Дихлофос», «Гутальен», лосьон «Рояль» и прочие промыватели и сократители земной жизни.
И никто не удивился, даже не моргнул глазом, увидев за клиросом опухшего и хмельного батюшку, якобы позволяющего себе это согласно чину. Послушницы храма Божьего пребывали тоже подшофе, ссылаясь на холод и голод, наступивший в жизни и в природе.
– Бонжур, мадам, – с радостью встретил ряженый отец пышно разодетую гостью и ее сопровождающих. – У вас шикарный наряд.
– Святой отец, у нас все шикарное… Но почему вы еле стоите на ногах?
– Какова проблема – таково исполнение. Раньше жрали тюрю, брагу, теперь «Сникерс» и «Ройяль». Когда-то венчались один раз на всю жизнь, теперь – по три раза за месяц, вы даже пошли дальше – сразу с двумя! Ха-ха!
– Я не обязана перед тобой отчитываться, батюшка. Но я нуждаюсь в здоровом теле и поэтому из двух русских мужиков попытаюсь отобрать для себя самое необходимое…
– Интересная мысль. Не лучше ли в таком случае обвенчаться сразу со всей деревней?
– Со временем я так и сделаю, только ты поменьше болтай да язык в мозги спрячь, если они у тебя есть, – вдруг шепотом сказала Раиса.
– Не сердитесь, мадам, но групповой брак уже стал входить в моду, и не только в нашем районе…
– Вот и прекрасно. Думаю, что совсем скоро наш президент подпишет закон о групповом браке, а также разрешит официальное сожительство с гуманоидами и однополыми. А пока что-то я не вижу Леню Сизарева.
– Леня Сизарев деловой партнер фирмы «Челнок». По всей видимости, задерживается на съемки рекламы. Он подъедет с минуты на минуту на кроваво-черном жеребце.