— Добрый вечер, фрау Ирэна, — сказал человек по-немецки, приподняв шляпу. Это был служащий германской фирмы, поставлявшей институту специальное оборудование. По договору фирма должна была осуществлять наблюдение и консультацию при монтаже и отладке особо сложных узлов. Ее представителем для этой цели и был молодой инженер Ланге.
Кроме него все иностранно-подданные специалисты были высланы на родину до истечения сроков заключенных с ними договоров. Ланге был единственным исключением, так как руководил особо важными работами на участке, где собственные специалисты, едва ли не все, были арестованы.
Испуг Ирины сменился удивлением.
— Добрый вечер, Отто… Что вы здесь делаете?
Ланге, приезжавший в Союз и раньше, раз или два бывал у Трубниковых со своими земляками, и она была знакома с ним, хотя и довольно поверхностно.
— Поджидал вас, фрау. Я знаю, ваши русские друзья боятся теперь проявить к вам хорошее отношение, — сказал немец, — а люди в вашем положении очень в этом нуждаются. Я хотел бы выразить вам свое сочувствие, фрау Ирэна.
Ланге был смущен и неуклюж в выражениях. Но его несомненная искренность и благожелательность тронули Ирину.
— Благодарю Вас, Отто. Но для чего вам понадобилась такая… конспиративность? — она пыталась улыбнуться. — Вы могли увидеть меня и в библиотеке.
— Я иностранец, фрау. Значит — шпион, разведчик… — Ланге усмехнулся. — Разговор со мной на людях может повредить вам, навлечь подозрение…
— Кажется, мне ничем уже нельзя навредить больше, дорогой Отто… — Ирина опять с трудом удерживалась от слёз.
Немец покачал головой.
— О нет, моя фрау… Предел возможности причинять зло человеку не наступает, пока он жив…
Они подходили к калитке, за которой была улица. Ланге, о чём-то всё время думавший, замедлил шаги. Остановилась и Ирина.
— До свидания, дорогой Отто. Спасибо за сочувствие. — Она подумала, что слово «до свидания» тут мало подходит. Кто знает, где будет она уже к утру завтрашнего дня.
— До свидания, моя фрау. — Немец снял шляпу и поцеловал протянутую руку. Не надевая шляпу, он стоял и смотрел ей вслед, по-прежнему о чём-то думая. И вдруг окликнул, когда она уже взялась за ручку калитки: — Фрау! — Ланге подходил к ней чем-то смущенный. — Простите меня, фрау Ирэна… Возможно моя просьба, покажется несерьезной и неуместной сейчас… Но мне не к кому кроме вас с ней обратиться…
Ирина смотрела на него с удивлением.
— Какая просьба, Отто?
— Мне очень нужно знать, как переводится на ваш язык немецкая шутка «Das Land der Unbegrenzten Moglichkeiten?»
Немец чувствовал явную неловкость от того, что обращается с просьбой, допускающей двусмысленное толкование, к русской женщине да еще в такой неподходящий момент. Однако желание знать, как звучит по-русски немецкий политический каламбур, было, по-видимому, сильнее. Русский язык Ланге немного знал.
Ирина Николаевна невольно улыбнулась:
— Я могла бы оскорбиться, дорогой Отто, если бы не знала, что все интеллигентные немцы неисправимые философы… А ваша шутка по-русски звучит не совсем правильно, довольно смешно и совсем не весело: «Страна неограниченных возможностей».
Дома Ирина застала ревущую Оленьку и растерявшуюся, пришибленную горем старуху. Обе нуждались в ее помощи.
Возня с домашними делами, как всегда, несколько отвлекла и успокоила ее. Мария Васильевна уснула в комнате, прежде бывшей кабинетом и спальней Алексея Дмитриевича. Ее неглубокий стариковский сон часто перемежался невнятным бормотанием и какими-то полупробуждениями. Всё это тоже появилось только в последнее время.
Оленька спала, подложив ручку под кудрявую, чуть повернутую набок головку. Ирина в домашнем халатике сидела возле ее кроватки и смотрела на ребенка неотрывно, как бы стараясь запечатлеть в памяти каждую черточку милого существа.
Наступила ночь. Одна из бесконечной вереницы ночей, отмеченных ожиданием страшного. И в каждую из них она засыпала только под утро неспокойным, тревожным сном.
После того, что Ирина слышала сегодня, не оставалось и тени надежды на возвращение мужа. Он неизбежно будет осужден тайным и мрачным судилищем, и как Ефремов, отправлен бог знает куда. А возможно, даже убит. И ее в лучшем случае выселят из квартиры и, вероятно, уволят с работы. Но если бы только это! Ирина знала, что над женами арестованных, обвиняемых в преступлениях подобных тем, которые инкриминируются Алексею Дмитриевичу, висит угроза ареста. Ни за что, просто потому, что их мужья «враги народа». Ирине казалось, что она согласилась бы даже на это, если бы при ней оставили ее ребенка. Что с ним бы она пошла в любую ссылку, выдержала бы пеший этап на каторгу.
Но это невозможно. Детей арестованных родителей отправляют в детские дома. Вот как двоих ребят доцента Корниенко и его тоже арестованной жены; как ребенка инженера и лаборантки Савиных. Таких, полностью уничтоженных семей только в одном их институте было уже около десятка. Дети из этих семей будут расти без материнской заботы и ласки, без доброй отцовской строгости, под казенной опекой неродных людей. Самые маленькие даже не будут помнить своих родителей.
А их матери? Разве они смогут забыть своих детей? Какие годы, какие расстояния, какие унижения и страдания смогли бы вытравить из сознания матери образ ее ребенка!
Ирина беззвучно плакала, смахивая слезы тыльной стороной ладони. Каждую минуту могло стать реальностью то, что казалось ей даже сейчас фантастически неправдоподобным по своей чудовищной, ничем не оправданной бессмысленности. Зачем и кому это нужно? Какой смысл во всех этих жестокостях и беззакониях?
Девочка зашевелилась, выпростала из-под одеяла вторую ручку и повернулась лицом вниз. Упираясь в подушку локотками и выпуклым упрямым лобиком, она напоминала сейчас козленка с висящего над кроваткой гобелена. Шевеление ребенка насторожило мать, сначала отвлекло ее, а потом и совсем изменило ход ее мыслей. У Оленьки лоб отца — талантливого, упрямого и предельно честного человека. Что же сделали с ним там, в этих страшных застенках, что он своей рукой написал слова унизительного самооговора?
Старинные часы, нагнетая с каждым ударом мелодичный гул в комнатах, пробили одиннадцать раз.
Вид и прикосновение тельца ребенка ослабляли даже самую сильную душевную боль. Этому помогали и слезы. Теперь мысли Ирины потекли по руслу воспоминаний.
В жизни человека бывают минуты, когда он думает о своей судьбе как о множестве событий, нередко случайных переплетений и столкновений с судьбами других людей. И тогда его поражают безначальность дороги судьбы, ее повороты и пересечения.
Разве могла она знать, поступая на испытательный срок в библиотеку института, что это определит главное направление ее дальнейшей жизни. Что она, бывшая гид-переводчица гостиницы «Интурист», уволенная за «халатное отношение» к своим обязанностям, станет другом и женой большого ученого, матерью его ребенка.
Хотя уволили ее совсем не потому, что она была плохим гидом. Ирина свободно владела тремя европейскими языками, была молода и обладала приятной внешностью и умением одеваться со вкусом при самых скромных возможностях. Имела хорошие манеры, была легко по-светски остроумна. А главное, никто в гостинице лучше Ирины не мог приспособиться к таким разным по характеру, привычкам и культурному уровню иностранным туристам. У нее всегда хватало такта и какого-то внутреннего чутья, чтобы взять нужный тон даже с самыми привередливыми из них.
В книге записей для иностранных клиентов имя «мисс Айрин», «мадемуазель Ирэн», «фрау Ирэна» упоминалось чаще всех остальных. И всегда только для того, чтобы выразить благодарность за внимание, любезность, толковые и интересные пояснения. Приказ же гласил — «за халатное отношение». Действительной причиной увольнения Ирины было ее чуждое социальное происхождение.
К этому времени частые прежде чистки соцаппарата от просочившихся в него чуждых элементов почти прекратились. Бухгалтеров, завмагов и машинисток уже не трогали, несмотря на то, что они были детьми попов или лавочников. Но одно дело магазин или контора, другое — гостиница, персонал которой постоянно имеет дело с иностранцами. Особенно ее гиды-переводчики. Ирину и приняли, скрепя сердце, ввиду отчаянной нехватки людей, знавших иностранные языки. Требование чистоты классового происхождения ото всех, кто по роду службы общается с приезжими из-за границы, становилось всё жестче. Анкета сотрудницы, которая писала в соответствующей графе, что она дочь подполковника царской армии, сильно снижала один из важнейших показателей политической принципиальности руководителей «Интуриста».
Правда, отец Ирины был убит в первые же месяцы империалистической войны. Жили они только на его армейское жалование. А когда с началом революции прекратилась и маленькая пенсия вдовы погибшего офицера, ей, чтобы прожить с двумя дочерьми, пришлось перебиваться уроками музыки и иностранных языков. Она происходила из потомственной интеллигентной семьи, много жила за границей и блестяще знала едва ли не все европейские языки. Свои знания мать сумела передать и дочерям, особенно старшей Ирине, проявившей к ним недюжинные способности.
Какое-то время начальству удавалось сохранить в штате отличную сотрудницу, ссылаясь на невозможность найти ей полноценную замену. Но последовала прямая директива — найдите повод и увольняйте. И повод, конечно, нашелся. У Ирины «сорвался с маршрута», точнее, часа на полтора сбежал из гостиницы турист из Марселя.
Официальные туристические маршруты включали в себя, кроме ландшафтов, исторических памятников и примечательных зданий, также потемкинские деревни. Так втихомолку назывались объекты, долженствующие иллюстрировать советские достижения в области производства, быта и культуры. Был, например, пригородный колхоз, в котором все коровы были красивой, декоративной породы и отлично откормлены. Грудастые, краснощекие доярки в белых халатах управляли здесь едва ли не единственной тогда на всю страну установкой для электрического доения. Была отличная поликлиника при одном из крупнейших заводов, в которой блеск паркета и медицинского оборудования, тишина и внимательность к пациентам медицинского персонала до слез умиляли пожилых иностранцев. Еще возили интуристов в показательную детскую коммуну, в рабочее общежитие и т. п. При малейшей же попытке туриста отклониться от маршрута его вежливо, но настойчиво снова на него возвращали. Из поля зрения гидов, портье, шоферов и других служащих гостиницы иностранец не должен был выпускаться ни на минуту. Каждый из них был персонально и, конечно, негласно закреплен за кем-нибудь из гидов.