Турист из Марселя спросил у Ирины перед началом поездки по городу, увидит ли он городской оперный театр. Она ответила, что как объект осмотра этот театр в туристический маршрут не включен. Но он находится на одной из улиц, по которой проедет их автобус.
— А когда он построен? — спросил француз, проявляя какой-то повышенный интерес к этому предмету.
Гид не знала этого точно. Видимо, не позднее последней четверти прошлого века. Здание это старое, ничем особенным не примечательное, и она не думает, что оно может представлять особый интерес для мсье…
— Меня интересует не это здание, а ваша новая опера, проект которой был принят по результатам международного конкурса, — сказал француз.
Тут только Ирина поняла, в какое затруднительное положение она попала.
Лет пять назад был объявлен международный конкурс на проект городской оперы — здания невиданных размеров и стиля. Один из проектов принадлежал какому-то французскому архитектору. Был напечатан в городской газете и рисунок, изображающий будущий театр и чем-то напоминающий иллюстрацию к фантастическому роману. Вокруг гигантского столпа главного корпуса штопором вилась широкая полоса. Краткий текст к рисунку пояснял, что по ней будут подниматься автомобили, стоянка которых запроектирована на крыше здания. Немного позже было опубликовано правительственное решение о начале строительства с его окончанием через два года.
Несмотря на экстравагантность проекта, нелепое несоответствие размеров будущего театра реальным и даже перспективным нуждам городской оперы, расточительность затрат на строительство, когда остро не хватало жилья, больниц и промышленных зданий, — никто тогда этому начинанию особенно не удивился. Считалось, что чем оно смелее и размашистее, тем революционнее. И, следовательно, не подлежит критике и обсуждению.
Скоро на одной из главных улиц города была взорвана и снесена церковь и вырублен окружавший ее большой сквер. Площадку обнесли высоким дощатым забором, за которым началось рытье котлованов и возведение стен будущего здания. Из-за забора показались красные, сплошь покрытые лесами стены.
Но тут началась коллективизация, которая привела к страшному голоду. Остановилось строительство не только оперного театра, но и важнейших сооружений первостепенного значения. Город еще кое-как перебивался на своем голодном пайке, выдаваемом по карточкам, деревня же от голода умирала. В поисках спасения крестьяне покидали насиженные места и уезжали все равно куда, где только, по слухам, был хлеб. Большая часть стремилась в сытые, по их представлению, большие города. Лошадей мужики выпрягали из телег и бросали на станциях. Голодные клячи бродили, пошатываясь, и грызли кору с деревьев в станционных садиках, пока их не догадались отводить на бойни. А их хозяева падали от голода в скверах, дворах, подъездах и просто на обочинах тротуаров. Ночью трупы собирали и отвозили куда-то на грузовиках и в железнодорожных вагонах. Кто еще был жив, протягивали руки, прося хлеба, но большинство горожан сами жестоко голодали.
Город, с наглухо запертыми воротами дворов, закрытыми подъездами, не торгующими магазинами, угрюмыми очередями, ставший грязным и запущенным, был будто в осаде. Мокли под осенним дождем заборы заброшенных строек. На том, который окружал строительную площадку оперного театра, кто-то вывел дрянной краской, едва ли не дегтем: «Продается недостроенный социализм. Улица Ленина, тупик Сталина».
Все это Ирина сейчас вспомнила и сопоставила с пометкой против фамилии француза в гостиничной записи клиентов: «архитектор». Перед ней или сам автор проекта, или другой специалист, приехавший со специальной целью посмотреть, как осуществлен этот фантасмагорический проект.
Но смотреть было не на что. Стройка не возобновилась и после того, как миновал голод. Из-за посеревшего забора по-прежнему торчали возведенные местами до третьего, местами до второго этажа стены, теперь освобожденные от лесов. Кое-где над ними соорудили крыши, и в оконные проемы вставили рамы. Там ютились какие-то мастерские и склады. Когда открывались ворота в огромный, как выгон, двор, были видны заросшие бурьяном котлованы, груды строительного мусора, кучи ржавого железа. Заброшенное строительство обезображивало один из центральных городских кварталов.
Гид, конечно, попыталась спасти престиж своего города и своего государства. Насколько она знает, проект подлежит некоторой переделке, и в связи с этим строительство театра законсервировано…
— Мадемуазель! — француз был взволнован и раздражен, и ему, видимо, стоило усилий не перебивать Ирину. Мадемуазель не обязана разбираться в этих вопросах, но он и не настаивает на ее объяснениях, а просит только, чтобы ему показали то место, где было начато строительство. А оно было начато, он это знает. И вот оно, это место, — француз достал план центральной части города. Потом выяснилось, что такой план был разослан всем участникам конкурса.
Что могла ответить ему мадемуазель, кроме того что изменить маршрут она не имеет права?
Весь день ей портил настроение этот француз. Он был ироничен и зол. Отпускал вежливо-ехидные реплики по поводу объяснений Ирины, когда они касались строящихся объектов. Сказал, что он — архитектор-модернист, автор злополучного проекта. Что он возлагал на осуществление этого проекта большие надежды, полагая, что имеет дело с солидным клиентом. Правда, премию по конкурсу он получил быстро и сполна. Затем был извещен, что сооружение театра уже началось и будет закончено в предельно сжатый срок. Архитектор показал вырезку из городской газеты с рисунком странного сооружения, напоминавшего вертикально поставленный винт мясорубки.
А потом все заглохло. На его многочисленные запросы не было ответа ни от управления Главного архитектора, ни от городского совета, ни от правительства.
Слушая иностранца, Ирина думала о том, что неумные и невежливые люди из всех этих учреждений не дали себе труда даже приказать своим секретарям ответить архитектору хотя бы так, как пыталась ему ответить она. И тогда не было бы этого глупого и щекотливого положения. Да и последствия конфуза далеко не так уж безобидны. Дома француз, наверное, тиснет статью в газете о несолидном клиенте — Советском Союзе, даст интервью…
Изнывая от неведения о судьбе своего детища, архитектор решил проникнуть в Союз под видом туриста, выбрав подходящий маршрут. Но — француз продолжал иронизировать — для иностранца в СССР приехать в город еще не значит его увидеть. Эта их прогулка напоминает ему поход группы малолеток под неусыпным наблюдением строгой воспитательницы. Неудобство такого положения для него не может смягчить даже любезность и предупредительность мадемуазель Ирэн…
Вечером директор «Интуриста» сделал Ирине особое внушение о ее ответственности за француза. Главное — еле-дить, чтобы он не проник как-нибудь в район заброшенного строительства.
Впоследствии эту историю Ирина часто вспоминала как юмористическую. Но теперь это была уже предыстория ее отношений с Алексеем Дмитриевичем, крутого поворота в ее судьбе и появления на свет нового существа. Странно думать, что не будь этот марселец так настырен… Она улыбалась воспоминаниям сквозь еще не высохшие слезы и была благодарна им даже сейчас. Мысль, что тогда, возможно, не было бы ни теперешнего страха, ни трагического крушения семьи, ни почти неизбежного будущего, просто не приходила ей в голову.
Незаметно для себя она так и уснула, сидя у кроватки ребенка. И уже не слышала, как снова наполнял комнаты музыкальным гулом старательный механизм часов, отбивавший полночь.
Всех арестантов ввозили в тюрьму и вывозили из нее, обязательно пересчитывая в «приврате». Так называлось пространство, похожее на короткий сводчатый туннель, образованное аркой под невысокой башней и закрытое с обеих сторон глухими железными воротами. Те из ворот, через которые въезжал автомобиль, обязательно запирались на замок. Не открывая вторых ворот, стража производила осмотр транспорта и проверяла соответствие числа заключенных проставленному в сопроводительных документах. Только после этого отпирались и вторые ворота.
Одновременно захлопнулись наружная дверь вагончика и окошко в двери между заключенными и конвоирами. Внутри стало почти темно, так как приврат освещался довольно тусклым фонарем под потолком туннеля. С лязгом отодвинулся тяжелый засов наружных ворот, автомобиль тронулся, и в отверстия вентиляционной коробки, установленной на крыше, брызнули солнечные зайчики яркого осеннего дня.
Поворот направо. Алексей Дмитриевич проверял правильность своего представления о маршруте до здания штаба Военного округа, так тщательно обсужденного им с Костей Фроловым. Сейчас они должны довольно долго ехать по прямой. По дороге будет мост через железнодорожные пути с бетонными скульптурами по углам и высоко поднятыми стеклянными шарами фонарей. Так! Через дырочки коробки Трубников увидел промелькнувшую фигуру рабочего с молотом на плече, очень похожую на музейную каменную бабу. Замелькали белые шары. Еще одна баба. Мост позади. Теперь переулок налево. Поворот. Почти вплотную придвинулись обшарпанные стены старых домов. Еще поворот. Это должна быть уже Технологическая улица. Та самая, ничем не примечательная Технологическая, на которой он прожил много лет и каждый день по ней проходил. Но если бы не Костя, то, пожалуй, Алексей Дмитриевич так и не припомнил бы, как можно отличить ее от любой другой, если видишь, да и то мельком, только то, что расположено на уровне вторых и третьих этажей.
Кариатиды над гастрономическим магазином! Атланты предупреждали: сейчас будет дом, в котором ты жил. Рядом с домом детская площадка, разбитая на месте снесенного ветхого строения. Через площадку наискось должна быть видна боковая стена дома с единственным круглым чердачным окном на самом верху. Вот она, эта глухая стена! Замелькали окна второго этажа. Они видны довольно хорошо, но равнодушны и невыразительны за отблесками стекол. Три последних в этом ряду — окна его квартиры. Четвертое — окно Оленькиной комнаты — в боковой стене за углом. Но, как и все другие, оно сейчас