непроницаемо. Оживить окна может только свет изнутри.
Наблюдение необходимо продолжать. Проверять и запоминать ориентиры, нужные при движении в обратном направлении. Сразу за домом — ряд высоких тополей. Густая сетка их ветвей будет последним предупреждением. Затем длинная вереница домов с невыразительными фасадами. Впрочем, вот старинный барский особняк с ампирным фронтоном. Дальше — переделанный из церкви кинотеатр с придавившим его сверху куполом. Без главы и креста этот купол сильно похож на старательно заглаженный каравай. Поворот направо. Это уже выезд на площадь. Автомобиль огибает ее по дуге. Еще поворот. Остановка и короткие сигналы. В отверстия видны голые ветки высоких старых деревьев. Эти деревья стоят перед фронтоном массивного здания штаба. Значит, автомобиль остановился перед воротами его двора. Через минуту они открылись.
Ждать в машине пришлось недолго. Арестованных вывели к спуску в неглубокий подвал, к которому их автомобиль подъехал почти вплотную. Это был вход в коридор цокольного этажа, точнее, в одну из его половин, выгороженную глухой кирпичной перегородкой. В коридоре было несколько дверей с номерами, но без наружных засовов, кормушек и волчков. У входной двери за столиком с телефоном сидел вооруженный дежурный, а в окна коридора были вделаны решетки. Это было отделение для арестованных, привезенных на суд Военного трибунала.
Одну из дверей открыл перед новоприбывшими и снова запер ее на два поворота внутреннего замка начальник их конвоя, подтянутый, молодцеватый парень с треугольничками помощника командира отделения.
В пустой, довольно просторной комнате стояли две простые скамейки. Окно подвального типа было с решеткой, а его стекла густо замазаны снаружи белой краской.
Только теперь Алексей Дмитриевич, занятый прежде наблюдением за своим маршрутом, смог разглядеть как следует двух других арестованных, привезенных с ним вместе. Оба они были военными. Один — молодой, в изжеванной, с содранными эмблемами форме летчика, другой — пожилой, с сильной проседью в коротко остриженных волосах. Оба без ремней, с отодранными знаками различия, но в петлицах остались отчетливые следы этих знаков в виде невыгоревших участков материи. У старшего это были удлиненные прямоугольники, у молодого — квадраты. Алексей Дмитриевич плохо разбирался в воинских званиях и знал только, что за кубиками следуют шпалы, а за шпалами ромбы.
Пожилой казался очень измученным и усталым. Он сразу же сел на скамью и опустил голову на руки. Летчик с открытым, простоватым лицом поглядывал на своих хмурых товарищей с явным желанием заговорить. Наконец он спросил у военного:
— Наверное, по группе Якира проходите, товарищ полковник?
Тот не сразу очнулся от своих мыслей.
— По ней, по самой… а ты, летун, за что это сюда?
— За восхваление врага народа, товарищ полковник. Командира нашего подразделения забрали, а я его по пьяному делу добрым словом помянул. Ну и донес один…
— Так… — полковник понимающе кивнул, — а как фамилия этого твоего командира бывшего?..
Летчик назвал.
— Знаю… Он еще в гражданскую на летучих гробах за линию фронта в разведку летал. Мужик был настоящий…
Снова наступило молчание.
В коридоре послышался топот нескольких пар ног. Люди шли с дальнего конца коридора.
— Должно быть, с суда ведут, — сказал летчик. — Значит, однодельцы.
Осужденных провели к выходу, и через минуту заурчал мотор. Видимо, воронок, в котором их привезли сюда, поджидал, пока закончится суд над довольно большой группой арестантов, чтобы загрузить ими обратный рейс.
Это хорошо. Если здесь нет еще какой-нибудь очень уж большой группы ожидающих суда по общему делу, то до конца рабочего дня Трибунала осужденных не наберется больше, чем на один рейс. И этот рейс придется как раз на то время, когда все возвращаются домой с работы и окна квартир освещены.
Об этом думал сейчас Трубников. И еще о том, что будет после его заявления на суде о вынужденной ложности его прежних показаний. Состоится ли суд, или дело отправят на переследствие?
В последнем случае неизбежны будут новые пытки карцером, конвейером, избиения. Но всё это теперь казалось ему легче сознания, что он допустил непростительное роковое недомыслие и ничего не сделал для исправления этой ошибки.
В двери защелкал ключ. Все трое повернулись к ней в напряженном ожидании.
— Фролов! — прочел по бумажке начальник конвоя.
— Сергей Каллистратович! — Пожилой военный поднялся и пошел к двери.
— Ни пуха ни пера вам, товарищ полковник, — сказал летчик вставая.
— И тебе удачи, лейтенант. — Полковник вышел, поправляя нервным движением фуражку на голове.
Отец Кости Фролова! Удивление Трубникова сразу сменилось сожалением, что, не зная этого раньше, он не мог сообщить арестованному полковнику все, что знал о его жене и сыне. Фролов, наверное, ничего о них не знает и мучается сомнениями и неведением. Потом пришла мысль: а лучше ли всех этих сомнений злая правда? Нет, конечно. Она, вероятно, страшнее всего самого худшего, что мог предполагать о судьбе своей семьи этот человек.
Лейтенант внимательно прислушался к командам и шагам в коридоре. Дверь за Фроловым закрылась.
— Полковника на суд повели одного, — сделал он заключение. — Значит, его одного и судить будут. — Летчик обладал, видимо, особой склонностью к наблюдению и анализу ситуации.
Трубников согласился с ним кивком головы. Да, конечно. Иначе из других камер выводили бы однодельцев.
А может быть, в этих камерах сейчас ждут суда его собственные друзья и товарищи по работе, ставшие теперь товарищами по делу С дико звучащим названием — уголовное?
Совместный суд над ними будет новой моральной пыткой. Жалкие, внутренне сломленные люди, действуя почти как сомнамбулы, снова будут его обличать и уличать. Но теперь уже ничто не сможет повлиять на его решение отречься от своего позорного признания. Пусть даже это не принесет ничего, кроме новых страданий.
Опять щелканье замка.
— Трубников!
— Ни пуха вам… — сказал и ему доброжелательный лейтенант.
За дверью ждали два конвоира с винтовками.
— Три шага вперед! — скомандовал все тот же начальник конвоя. — Шагом марш!
Сам он шел впереди арестованного и в конце коридора открыл дверь на какую-то лестницу. Она была узкая и крутая, встроенная в старое здание, видимо, недавно. На площадке второго этажа Алексея Дмитриевича ввели через узкую одностворчатую дверь в отгороженное барьером пространство, за которым был небольшой зал. Перед барьером стоял узкий жесткий диван.
— Садитесь! — приказал начальник конвоя.
Позади Трубникова стали конвоиры. Так вот она какая, знаменитая скамья подсудимых!
По сравнению с небольшой площадью зала его потолок казался очень высоким. Старомодный и хмурый, как и всё помпезное, монументальное здание штаба, зал был перегружен лепными украшениями по карнизу и на потолке. На возвышении, напоминающем эстраду, стоял длинный стол, накрытый красным сукном. За столом пока никого не было, как и за небольшим столиком невдалеке от барьера. Посреди зала пустовали несколько рядов кресел.
Через откидывающуюся часть барьера помощник командира отделения вышел в зал, пересек его и скрылся за небольшой дверью, расположенной на линии стола судебных заседаний. Еще одна дверь, высокая и массивная, расположенная в задней стене зала, была наглухо заперта.
Через несколько минут старший конвойный, исполняющий также и обязанности судебного пристава, снова появился в проеме двери и с ее порога крикнул: «Суд идет! Подсудимый, встать!»
Алексей Дмитриевич поднялся со своего места. Солдаты вытянулись с винтовками к ноге. Значит, судить будут одного. Считают ненадежным актером в этой мрачной комедии. Хорошо, что одного. Трубников почувствовал некоторое облегчение.
Из двери, оставленной открытой начальником конвоя, гуськом вышли люди в военной форме. Впереди шел пожилой и грузный человек с ромбами в петлицах, с озабоченным и вовсе не злым лицом. В петлицах двух других тоже очень немолодых людей был полный набор шпал. Шествие замыкал молодой щеголеватый военный с папками под мышкой. Он занял место за маленьким столиком в зале. Судьи уселись за главным столом. Трубников продолжал стоять.
— Ваша фамилия, имя и отчество? — начал обычную серию формальных вопросов председатель, занявший место за столом посредине.
Покончив с формальными вопросами, он объявил, что Трубникова судит Военный трибунал Н-ского военного округа и что в состав суда входит он, председатель, бригвоенюрист второго ранга — следовала фамилия — и заседатели (звания и фамилии), при секретаре, капитане военной юстиции таком-то. Затем председатель спросил, имеет ли подсудимый возражения против состава суда.
Алексей Дмитриевич хорошо понимал, что этот вопрос носит чисто формальный характер. И все же он почувствовал, как в нем невольно усиливается робкая надежда быть выслушанным и понятым этими судьями. Нет, он не имеет возражений по составу суда.
— Садитесь, подсудимый! Капитан, зачитайте обвинительное заключение.
Трубников слушал уже знакомое ему заключение и смотрел на пожилых людей, одетых в ладную, очевидно привычную для них военную форму.
Один из заседателей был толстяк с благодушной физиономией. Он иногда посматривал на подсудимого открытым, как будто вполне благожелательным, чуть ли не улыбчивым взглядом. Другой, морщинистый, с бритой головой, сохранял во время чтения злое выражение и на обвиняемого почти не глядел. Внешность его соответствовала представлению о человеке, который ежедневно подписывает десяткам людей неправедные и жестокие приговоры. Но то, что это же делают председатель и второй член суда, похожие на благодушных папаш, было куда непостижимей.
— Встаньте, подсудимый! Вам ясно, в чем вы обвиняетесь?
— Да.
— И вы подтверждаете свое признание в виновности, данное вами на предварительном следствии?
— Нет, не подтверждаю.
Судьи переглянулись. Благодушный с укоризненным выражением на лице сделал жест рукой. С таким видом говорят: «Ай-я-яй! Вот уже не ожидал от вас такой бестактности…» Лицо другого заседателя сморщилось еще более и стало, если это возможно, еще злее.