Этот прокурор знал уже, что вредителям из областного управления НКВД нужно всего несколько часов, чтобы оформить законообразную санкцию на арест любого неугодного им человека. Скорее всего, ордер на арест некоего Корнева уже выписан. С этим документом посланные за ним «альгвазилы» могут не только сами схватить этого гражданина прямо на какой-нибудь московской улице, но и обратиться за содействием в столичные органы милиции и государственной безопасности. Ведь он для них — всего лишь очередной враг народа, уклоняющийся от законного ареста. Дальнейшее не вызывает никаких сомнений. В областной прокуратуре не только пальцем не пошевелят, чтобы выручить попавшего в беду коллегу, но не попытаются даже узнать, за что он арестован. И он разделит участь Степняка и множества других, подлинных советских людей, угодивших в лапы коварных вредителей, напяливших на себя маски сталинских чекистов.
Предотвратить подобный исход событий может только человек, обладающий властью всесоюзного масштаба. Одним из таких людей является Генеральный прокурор Союза. Но дежурный в приемной, подозрительно глядя на усталого молодого человека в измятом плаще, сказал именно то, чего Корнев боялся больше всего. Не только по личным, но и по служебным вопросам Генеральный принимает почти исключительно по вызовам Главной прокуратуры. Напрасно Корнев показывал ему свое прокурорское удостоверение и уверял суховато-корректного чиновника в аккуратно отутюженном костюме, что явился сюда по государственному, притом весьма важному делу. Секретарь пожимал плечами. Если это так, то почему прокуратура, в которой работает товарищ, заблаговременно не позаботилась о получении им аудиенции у Генерального? Почему, на худой конец, у Корнева нет даже командировочного удостоверения, подтверждающего, что у него вообще есть какое-то поручение в Главную прокуратуру? Нет, он не может включить его даже в список лиц, вопрос о приеме которых находится под сомнением и решается самим Генеральным…
Корнев и сам понимал, что производит странное и невыгодное впечатление. Он действовал непродуманно и неосмотрительно, почти по-ребячьи наивно. И, похоже, провалил из-за этого все свое начинание. Хуже всего, что у него, наверно, нет уже времени, чтобы, если он не попадет к Вышинскому, обратиться в ЦК партии или ЦИК Союза, как это советовал Степняк. Не исключено, что уже при выходе из этого здания его встретят двое в штатском, один из которых вежливо приподнимет шляпу: «Гражданин Корнев, кажется?» То, что это будет означать крушение всей его жизни, может быть даже его скорую гибель, еще полбеды. Худшее заключалось в том, что, расправившись с незадачливым доносчиком, пытавшимся пресечь их зловредную деятельность, вредители из областного Управления НКВД будут продолжать свое черное дело по истреблению невинных людей. Корнев почувствовал, что почва уходит у него из-под ног.
Случается, однако, что человек делает в состоянии крайней тревоги или возбуждения как раз то, что в создавшейся обстановке наиболее действенно. Внешне бесстрастный чиновник в приемной Главной прокуратуры привык, вероятно, ко многому. Но и на него произвел впечатление вид молодого посетителя с побледневшим лицом, дрожащими руками достающего красный прямоугольник партбилета.
— Вот… Я член партии… — Срывающимся голосом Корнев сказал, что приехал сообщить Генеральному прокурору нечто особо важное и не терпящее отлагательства. Причем непременно лично ему и с глазу на глаз. Бумаге доверить, как предлагает товарищ секретарь, этого нельзя.
Секретарь заколебался. Что, если этот странный парень и в самом деле привез с собой какое-нибудь важное сообщение? Тогда за избыток усердия в недопущении его к шефу можно заработать от этого шефа лишний нагоняй. Он явно не обманщик, а сумасшедшего на его должности не держали бы.
— Хорошо. Я доложу о вас Генеральному и в начале приема сообщу вам его решение… Подождите в приемной…
Время тянулось томительно медленно. Сидя в удобном кресле в дальнем углу большой, несколько старомодно обставленной комнаты, Корнев терзался неизвестностью. В эти часы, возможно, решалась его судьба. И еще судьба многих людей, которых он хочет спасти от произвола местных властей. Как странно, что на пути к их спасению находится всего лишь вон та высокая, плотно закрытая дверь. Да еще дежурящий возле нее цербер в строгом костюме. Что если пренебречь этими, условными по сути, препятствиями? И если ему будет объявлено об отказе в приеме, ворваться в кабинет Генерального и крикнуть ему, что он не уйдет из этого кабинета, пока не будет выслушан? Чепуха, конечно. Его просто скрутят и выволокут вон. То же будет, если попытаться подойти к Верховному прокурору, когда тот будет садиться в машину. Нет. Все будет чинно и по правилам. Даже то, как встретят его на улице те двое неизвестных… Интересно, какие они будут с виду? Молодые или не очень? Угрюмые или нахально-веселые?
На столике дежурного секретаря негромко зазвенел звонок. Дежурный встал, собрал со стола несколько бумажек и торопливо скрылся за дверью кабинета главного прокурора. Приемная, которая была уже почти заполнена посетителями, большей частью солидными людьми с дорогими портфелями, оживилась. Многие явились сюда лишь незадолго до объявленного начала приема. Такие проходили прямо к столику секретаря и называли ему свою фамилию. Секретарь находил ее в одном из своих списков, делал в нем пометку и вежливо просил товарища подождать. Он будет вызван, когда подойдет его очередь. Да, действительно, Генеральный принимал посетителей по заранее подготовленным спискам. Корнев был тут нарушителем установленного этикета, простофилей, залезшим не в свои сани. Несколько минут, которые секретарь провел за дверью кабинета, показались ему бесконечными. Он видел, как этот чиновник захватил с собой и ту папку, в которой была записана его фамилия. И когда тот вышел, наконец, из-за заветной двери, непроизвольно поднялся ему навстречу.
Секретарь назвал фамилию одного из ожидающих, первым сегодня удостоенного права войти в кабинет Верховного блюстителя законности в СССР. Это был человек в ранге прокурора небольшой республики. Но и он заметно волновался, берясь за ручку двери этого кабинета.
Затем дежурный подошел к Корневу. Подчеркнуто сухо он объяснил ему, что Генеральный, вопреки ожиданию, согласился его принять. Посетителю, однако, следует помнить, что он явился к одному из самых занятых людей государства. И быть предельно кратким, не отнимать у него драгоценное время. Две-три минуты, не больше!
Корневу пришлось сделать над собой усилие, чтобы, после того как спало напряжение ожидания и страха, не плюхнуться обратно в кресло. Опасность, нависшая было над ним, миновала. А в том, что верховный прокурор согласился принять человека, минуя установленную здесь процедуру, был добрый знак. Он восстанавливал поколебавшуюся было уверенность Корнева в том, что на главных постах в Советском государстве находятся люди, чуждые зазнайству и бюрократизму, столь свойственных провинциальным чинушам. Даже этот охранитель двери своего шефа не так уж плох. Доложил ему, как обещал, о необычном посетителе. Сказал, конечно, что тот взволнован, обещает сообщить что-то чрезвычайное… Иначе почему бы Генеральный согласился этого посетителя принять?
Теперь, когда прием у верховного прокурора был ему обеспечен, Корнев уже не хотел, чтобы его вызвали особенно скоро. Прежнее напряженное стремление сменила робость. Та беспричинная робость, которая всегда возникает перед встречей с человеком, облеченным большой властью. И Корнев, облегченно вздыхая всякий раз, когда секретарь называл другую фамилию, самому себе объяснял это желанием получше внутренне отрепетировать предстоящую встречу. Он составил в уме, много раз меняя его редакцию, свое короткое и сжатое обращение к Генеральному, продумывал правила поведения, когда он войдет к нему в кабинет. И все-таки был застигнут врасплох, когда секретарь своим внятным голосом назвал его фамилию.
Возникшее замешательство, однако, почти сразу удалось подавить сознанием, что он явился сюда не как проситель, рассчитывающий на чью-то милость, а как человек, выполняющий высший гражданский долг.
За дверью, в глубине огромного кабинета, за большим, почти пустым письменным столом сидел человек, внимательный, как бы изучающий взгляд которого Корнев почувствовал сразу же, как только открыл дверь. Уже по внешнему виду незнакомого посетителя хозяин кабинета хотел, видимо, составить о нем некоторое представление. Вышинский смотрел чуть исподлобья, хотя нельзя сказать, что он делал это слишком прямолинейно, с невежливой откровенностью. Но и этого было достаточно, чтобы он оставил у вошедшего впечатление чего-то колючего и цепкого.
Верховный прокурор огромной страны не демонстрировал перед посетителем своей чрезвычайной занятости, как это часто делают вельможи неизмеримо меньшего ранга. Он не разговаривал по телефону, не пересматривал никаких бумаг и вообще не делал ничего, что могло бы послужить напоминанием о его загруженности.
Едва заметный кивок седеющей головы, подстриженной коротким ежиком, означал, по-видимому, и более чем сдержанное приветствие, и приглашение сесть. Когда посетитель робко опустился на край одного из двух кресел, стоявших перед столом, Вышинский чуть разжал тонкие сухие губы:
— Я вас слушаю.
Корнев много раз мысленно отрепетировал не только текст своего обращения, но и, так сказать, его тональность.
Излишняя патетика нижайшего донесения и грубость солдатского рапорта были отброшены, и он остановился на тоне краткого, делового сообщения. Но и этого не получилось. В горле все время застревал сухой комок, который с трудом приходилось оттуда выталкивать, а голос срывался и сипел, как заигранная пластинка. Голова, однако, оставалась достаточно ясной, чтобы не растерять заготовленные если не слова, то мысли, и Корнев сообщил внимательно слушавшему его генеральному прокурору, что в качестве прокурора по надзору за местами заключения в городе, где он работает, он установил факты нарушения социалистической законности со стороны местных органов госбезопасности при ведении теми дел о ка-эр преступлениях. А также нарушения правил содержания подследственных, арестованных по подозрению в совершении таких преступлений.