Хотелось, чтобы все поскорее кончилось. Там, куда его сегодня переведут, очередного арестанта ждет знаменитая тюремная койка с жестким матрацем и грубым одеялом, маленькое зарешеченное оконце… Тут Рафаил Львович вспомнил о железных листах и подумал, что через эти оконца ничего, кроме ржавого железа, увидеть, наверно, нельзя. Сколько раз ему приходилось читать об узниках, следящих через свою решетку за ходом облаков. Узники этой тюрьмы лишены даже такой возможности.
На экскурсии в Петропавловскую крепость Белокриницкий видел проволочные сетки, установленные царскими тюремщиками перед окнами казематов. Жестокость людей, оправдывавших это палаческое мероприятие необходимостью лишить заключенного сомнительной возможности послать на волю весточку с голубем и воробьем, казалась тогда непостижимой, а повод для нее надуманным. Но то была все-таки сетка, а не сплошной железный лист.
Ставни на окнах тюрьмы в представлении Рафаила Львовича стали уже неотделимыми от сеток на лестнице и кошмы на ее тумбах. Неужели и он будет думать о бездне лестничного пролета и каменных предметах с острыми углами как о средствах избавления от чего-то, по-видимому, еще более страшного? Неужели здесь есть что-то страшней самой смерти?
Можно, конечно, понять отчаяние и страх людей, совершивших тяжкие преступления и ожидающих неотвратимого возмездия. Но он-то твердо знает, что не совершил ничего, что можно было бы вменить в вину бывшему главному инженеру. Если это будут неизбежные во всяком большом и сложном техническом хозяйстве аварии, простои и неполадки, то такое обвинение можно отвести с помощью компетентной экспертизы. Белокриницкому нетрудно будет доказать, что если бы не его непрерывная многолетняя работа над предупреждением всяческих аварий, то их было бы вдвое больше. Его энергосистема едва ли не самая грозоупорная в Союзе. Именно в ней были применены новейшие защитные средства от разрушающих ударов молнии, бывших прежде бичом энергоснабжения. Только по ошибке, полнейшей технической невежественности или злобе можно заподозрить во вредительстве многолетнего руководителя одного из передовых энергетических объединений.
Вредительство… Неужели и в самом деле есть люди, способные выполнять свое дело не наилучшим образом и даже не как-нибудь, а именно наихудшим? Психология подобных людей казалась Рафаилу Львовичу противоестественной, недоступной пониманию человека с нормальной психикой.
Процессы специалистов-вредителей в последние годы шли один за другим. И на всех этих процессах обвиняемые всегда признавали свою вину и слезно каялись. Статьями об экономической контрреволюции заполнялись газеты. Грозные и обличительные речи по адресу ее разоблаченных агентов произносили на суде прокуроры. На тему о вредительстве писались романы, выпускались кинокартины. Все призывало к бдительности — вредитель рядом!
Вероятно, в таком же преступлении подозреваются и многие из прежних сотрудников Белокриницкого, арестованных в последнее время. Случалось, что арестовывали затем и тех, кем эти люди были заменены. Иногда такая смена происходила по два и по три раза. И это при условии острой нехватки специалистов!
Теперь, когда пришла и его очередь, мучительный вопрос превратился в страшную загадку. Что все-таки совершили арестованные, если он, главный инженер и опытный специалист, в деталях знакомый со всеми своими установками, никогда и ни в одной из них не мог обнаружить хотя бы каких-нибудь следов нарочитой порчи. И ни один из схваченных НКВД знакомых ему инженеров даже отдаленно не был похож на вредителя.
Но если эти люди не виновны, то почему их все же арестовали? Допустим, по ошибке. Почему же тогда никто из них не вернулся домой? и где они теперь? Почему никто и никогда не может ничего узнать не только об обстоятельствах дела, но даже об их судьбах? Затеплившаяся было надежда снова сменялась холодным и ядовитым сомнением.
А арестовывают теперь не только специалистов. Хватают также старых членов партии, заслуженных ветеранов революции и гражданской войны. И хотя очень странно, что арестован честный специалист Белокриницкий, еще страннее, что та же участь месяц назад постигла и управляющего их объединением, старого большевика, члена обкома и республиканского ЦК Миронова. Миронов был участником дореволюционного большевистского подполья, много лет находился в сибирской ссылке, награжден редким в двадцатые годы советским орденом. Человек без образования, бывший монтер, он проявил незаурядные организаторские способности еще в период реконструкции, руководя первыми стройками по плану ГОЭЛРО. В способности Белокриницкого Миронов впервые уверовал, когда тот, будучи еще начинающим инженером, вывел из тупика строительство небольшой электростанции. Молодой специалист предложил остроумный способ использования электротехнической оснастки старого военного корабля взамен оборудования, в котором отказала одна из западных фирм, выполняющая международное соглашение об эмбарго на поставки для Советского Союза. С тех пор Миронов уже не отпускал от себя инженера Белокриницкого. Это за его широкой спиной, как выражались негодующие бдительные, поднимался все выше по ступенькам служебной лестницы человек чуждого происхождения, несмотря на их многократные и все более настойчивые предупреждения…
Сколько же времени он уже сидит в этом ящике, два часа или четыре? а что делается сейчас в его квартире? Спать в ней, конечно, больше не ложились. Мать, наверно, сидит, глядя перед собой неподвижным взглядом, а голова у нее трясется. А жена приводит в порядок его кабинет. Возможно, она еще продолжает это занятие. Хаос энкавэдэшники устроили страшный, а наводить порядок только для видимости Лена не станет. Предположить, что его жена просто раскисла от горя и сидит, сложа руки, Рафаилу Львовичу даже в голову не пришло.
Как долго, однако! А что если и в самом деле произошло какое-то недоразумение и хам-энкавэдэшник, ipy-биян и воришка, стащивший соблазнительную картинку, получил от своего начальника нагоняй за бестолковость? А Белокриницкого как арестованного без всяких оснований сейчас выпустят, объясняя все перегрузкой, и он помчится домой по предрассветным улицам — трамваи, наверно, еще не ходят, — с сочувствием поглядывая на редких и хмурых прохожих, не способных, подобно ему, понять, какое это великое и ни с чем не сравнимое счастье — свобода!
Да, надо запомнить адрес этого бедняги, арестованного сегодня на улице…
Щелкнула задвижка. Рядом с привратником, посадившим Рафаила Львовича в ящик, стоял другой. Он жестом приказал арестованному выйти и следовать за ним.
Дежурный по тюрьме сидел за столом в буденовском шлеме с яркой красной звездой. Теперь такие шлемы можно было видеть разве только в кино, на музейных плакатах да на картинах на сюжеты гражданской войны. Возможно, именно поэтому дежурный и надевал архаичный шлем, то ли как символ своей верности революционным традициям ЧК, то ли для вящего устрашения схваченных врагов народа. Он был очень занят и почти не отрывался от телефонной трубки, выслушивая чьи-то приказания и отдавая короткие распоряжения. Дежурный был сам себе телефонисткой и привычно орудовал штепселями старинного телефонного коммутатора, на черной панели которого картинно рисовалась его буденовка.
Работа этого человека напоминала Белокриницкому что-то очень знакомое. Ну, конечно же, это здешний диспетчер. «Сколько?» — спрашивал по телефону человек в буденовке. Получив ответ, он быстро пробегал по столбцам ведомости, лежавшей перед ним на столе, переставляя штекеры в гнездах своего коммутатора и приказывая в трубку: «Четвертый, троих в шестьдесят седьмую!»
Кроме диспетчера, в пустой, довольно большой комнате на скамейке под стеной сидели еще два солдата. Не отрываясь от своей трубки, дежурный произнес, равнодушно взглянув на очередного арестанта:
— Ценные вещи и деньги клади на стол!
Рафаила Львовича снова невольно покоробило непривычное тыканье, хотя на этот раз в нем не было и намека на оскорбительную подчеркнутость. Белокриницкий положил перед дежурным деньги, оставленные у него при домашнем обыске. Тот сделал короткий жест рукой. Один из конвоиров, парень с угрюмым и каким-то сонным выражением лица, взял арестованного за рукав, потянул к табуретке, стоявшей посреди комнаты, и буркнул: «Раздевайся!» Рафаил Львович снял пальто и кепку.
— Догола раздевайся! — сказал конвоир.
Белокриницкого неприятно поразило не столько само это приказание, сколько мгновенное понимание того, что для тюрьмы оно достаточно логично, чтобы быть необыкновенным. И все же, уже снимая с себя одежду и преодолевая почти физическое ощущение унижения и стыда, он еще надеялся, что конвоир скажет «довольно!» Но тот брал в руки очередной предмет, тщательно прощупывал его и перочинным ножом срезал все металлическое — брючные пуговицы, крючки и пряжки — с мясом, оставляя на одежде большие дыры.
Затем выдернул шнурки из ботинок, ремень из брюк, запонки из обшлагов и все это вместе с пристежным воротником сорочки и галстуком отбросил в угол как ненужный хлам.
— Одевайся, быстро!
Рафаил Львович начал торопливо напяливать на себя одежду, но она сползала и распадалась. Брюки надо было поддерживать руками, обшлага сорочки вывалились из рукавов пиджака и нелепо распластались, шея без воротника и галстука по-босяцки выглядывала из рубашки.
Дежурный пододвинул к краю стола выписанную им квитанцию на деньги. Белокриницкий подошел за бумажкой, шаркая ботинками без шнурков и поддерживая спадающие брюки. Чувство стыда и обиды было сейчас сильнее, чем даже тогда, когда он голый стоял посреди комнаты. Впрочем, и дежурный, и конвоиры относились к нему, по-видимому, с полнейшим равнодушием. Парень с физиономией невы-спавшегося кретина заканчивал осмотр собранного Леной узла. Он перещупал белье, грязными руками раскрыл и уже не сложил бутерброды, разорвал и выбросил обертку из-под папирос, а от самих папирос оторвал мундштуки и тоже выбросил. Это вызывало недоумение. Белокриницкий не знал еще, что в здешней тюрьме одним из строжайше запрещенных предметов является даже крохотный клочок бумаги. Папиросы конвоир растер, а табак ссыпал кучкой рядом с положенными на белье бутербродами.