– Работа? Эта твоя работа… Эта…
– Да, у меня есть работа, – повторила она. Похоже, он расслышал в ее голосе что-то новое, интонацию, непривычную для нее. Он выкрикнул:
– Они не берут меня! Меня никто не хочет!
– Я… я хочу тебя, – вырвалось у Ольги.
– Да кто ты такая? Что ты можешь! – Он бил кулаками по подлокотникам, но уже в равном ритме.
– Но я и не требую от тебя ничего… такого…
– Она не требует! Я сам знаю…
Ольга видела, Юрий больше не владеет собой. Как будто внутри у него все горело, а он еще сильнее раздувал огонь.
– Я не могу больше сидеть у тебя на шее… Меня никуда не берут. – Он поднял на нее глаза, такие она не видела никогда и не хотела видеть. – Говори, говори, что тебе сказали! – Он стиснул челюсть. – Я хочу услышать, как ты это скажешь! Я хочу услышать это от тебя! Как ты после этого будешь жить со мной! Тебе страшно, да? Тебе уже страшно?
Она увидела, как пульт спрятался у него в руке. Она приготовилась услышать хруст пластмассы и не ошиблась.
– Потому что ты служил в той части, в которой служил, – тихо сказала Ольга.
– А в какой я служил? – свистящим шепотом спросил он.
– Сам… знаешь…
– Чему меня там учили?
– Сам знаешь, чему тебя там учили. – Нет, ты скажи, чему меня там учили!
– Тебя учили агрессии. Из тебя вынули все ужасное, страшное! – теперь Ольга кричала. – Не прикидывайся, что не знаешь!
– А во мне была агрессивность? – угрожающе тихо спросил он. – Агрессия была во мне, да? Ты меня боялась? Всегда боялась?
Она чувствовала, как бледнеет. Она вспомнила, как отчаянно, до победы, до крови из носа, он дрался с мальчишками. «Порох», – говорили о нем в городке.
– Да, – сказала она. – Была. Но в норме. В армии ее утроили, учетверили. Потому что им так было надо. Зачем ты пошел в эту чертову армию? Зачем? Ты мог бы закончить институт. Мы жили бы как нормальные люди!
– Это говоришь ты, дочь военного? – закричал он.
Но Ольга не слушала. Ей надо освободиться от того, что распирало ее, мешало жить. Не важно, что будет после, когда она закончит.
– Я понимаю, теперь нельзя ничего затолкать обратно. Разучить тебя бить, рушить, ломать, убивать. Или можно? Если можно было вынуть, почему нельзя затолкнуть обратно?
Она говорила, собственный страх отступал. Колючий нерв успокоился и не угрожал разорвать на части. Она не должна его бояться, нельзя бояться того, кого любишь.
– Ага-а… – Юрий медленно поднимался. – Ага-а. Вот как. Ты всегда знала, что я такой, да? А ты водилась со мной, да? Ты ждала меня из армии… Ты впустила меня к себе в дом. Почему? Ты думала, к тебе слетит ангел от морпехов? Ха-ха! Знала бы ты, знала бы ты… Что с нами делали там… Что делали мы там! Знала бы ты… – Его голос становился все громче, он поднялся почти во весь свой рост.
Она… неужели? Она… слышит в его голосе слезы?
– Я не тот… Я…
«Только бы он не услышал сам свои слезы, только бы не…» – молила она.
Но он их услышал. Злость на себя, на свою слабость распалила сильнее.
– Я ничего не думала, – поспешно сказала Ольга, стараясь успокоить его. - Я ждала тебя. Понимаешь – тебя.
– Вот он я! – Он раскинул руки. Потом упал в кресло. Он сжал пульт двумя руками, хрустнувшая пластмасса переломилась пополам. – Видишь, что я умею! Вот он я, смотри. Я умею еще не то. Хочешь, я раскатаю пальцами эти банки и завяжу их узлом? Хочешь?
– Не хочу, – бросила Ольга.
– Хо-очешь. Свяжу в ожерелье, повешу тебе на шею. Подарок от дорогого и любимого. От которого ты сама не знаешь, как избавиться, да? Ха-ха-ха! Угадал? Я знаю твое заветное желание… Знаю…
Ольга смотрела на Юрия, в ее глазах застыл ужас.
– Что смотришь? Думаешь, нападу на тебя? И нападу! – Он встал и медленно направился к ней.
«Убежать? – мелькнуло в голове. – А что потом?» Она стояла, не двигаясь. Только выставила перед собой руки предупреждающе.
– Не подходи, – тихо проговорила она. Ее синие глаза, не мигая, смотрели в его темные. Она видела в глубине их боль. Но лицо было чужим, злым. Таким она никогда не видела Юрия.
Он протянул к ней руки, но она толкнула его в грудь.
– Ты… ты меня толкаешь? – Он сжал кулак и ударил.
Ольгина голова мотнулась, она стукнулась затылком о косяк.
Все потемнело и успокоилось…
Она открыла глаза и увидела женское лицо.
– Зачем же так спешить, деточка? Зачем падать? Вообще зачем натирать паркетный пол до блеска? Чтобы потом красавец муж нашел тебя без чувств, – говорила она, рассматривая лицо больной.
– М-м-м… Да… это было слишком… Я не знаю…
– Зато я знаю. Твой муж рассказал. А теперь спи. Отдыхай.
«Все не так, – хотелось крикнуть ей. – Совсем не так!» Но зачем знать правду этой женщине?
Ольга опустила веки.
– Лежи, не напрягайся, – попросила медсестра.
Она закрыла глаза и почувствовала, как горячие слезы потекли по щекам.
«Боже мой, – думала она. – Вот и вся любовь, как ни банально».
А потом ее осматривал окулист, он сказал, что ей угрожает отслоение сетчатки. Высокая степень близорукости, объяснял он, сама по себе опасность дистрофии и отслоения сетчатки. А еще удар… Можно ослепнуть.
Ольга вернулась домой из больницы и нашла письмо.
Юрий писал, что не хочет окончательно испортить ей жизнь, поэтому исчезает. Он отправляется туда, где нужны такие парни, как он.
«Но оранжевый парус ты все равно увидишь…» – прочитала она внизу и горько вздохнула. Пообещал бы ей кто-то, что она вообще не ослепнет. А уж парус, да еще оранжевый… Как-нибудь без него.
В конверте нашла немного денег. Юрий играл в водное поло, нашел под Москвой какую-то команду, иногда приносил деньги.
Так что же? Он нанялся в иностранный легион? Юрий как-то говорил, что в таком месте его встретят как родного.
Утром Ольга пришла на работу бледная, хотя просидела перед зеркалом полчаса, пытаясь вернуть лицу живые краски. Она сказала Марине Ивановне, что Юрий уехал. Та кивнула, не расспрашивая ни о чем. Ольга попыталась произнести простую фразу и тут же разревелась.
Марина Ивановна молчала, все ближе подвигая к ней стакан с минеральной водой, которая лениво пузырилась.
– Все, все, тихо. Посмотри, просмотри-ка…
Ольга подняла глаза и наткнулась на стакан.
– Как? Неужели? Вы… собрали… Все это – мои слезы? – Она ошарашенно вытаращила глаза, уставившись на стакан.
– Да нет, что ты. – Потом засмеялась: - Я думаю, ты наплакала стакана два.
Ольга недоуменно переводила взгляд со стакана на женщину, потом обратно.
– Шутите, – вздохнула она, а Марина Ивановна услышала во вздохе облегчение.
– Прости, конечно, это шутка. Я налила тебе воды из бутылки, пей. Пора открывать дверь. Успеешь надеть, как говорят мудрые женщины, лицо.
Ольга кивнула и вытащила косметичку из нижнего ящика стола. Открыла зеркальце.
Марина Ивановна проследила за ее движением и сказала:
– Я слышала, как мой сын наставлял очередную подружку. Цитировал журнал «Нива» столетней давности.
– А что там может годиться для нас? – спросила Ольга.
Марина Ивановна не в первый раз отметила завораживающее воздействие собственного отражения на женщину. Даже если нет сил, они всегда найдутся – последние, чтобы поднять кисточку и пройтись по лицу.
Ольга подкрасила губы, лицо посвежело, стало спокойнее.
– В двадцать пять – тридцать лет, то есть в твоем возрасте, дамы посвящали зеркалу по двадцать восемь минут в день, написано в старом журнале.
– Ох…
– С тридцати до тридцати пяти – уже двадцать четыре минуты. С тридцати пяти до сорока – восемнадцать. Но таким, как я, лучше всех было и тогда: с сорока до сорока пяти – всего двенадцать. Ну а дальше, к семидесяти, это занятие не увлекало – всего-навсего шесть минут. В общем, за свою жизнь при царском режиме женщина проводила перед зеркалом восемнадцать месяцев, то есть полтора года.
– Тогда мне далеко за семьдесят, – фыркнула Ольга, закрывая зеркальце. Крышка щелкнула.
– Так долго тогда не жили, – усмехнулась Марина – Ивановна. – А вообще-то я должна тебя поздравить, Ольга.
– С чем же?
– С тем, что ты свободна. Мой тебе совет – научись оставлять прошлое в прошлом. Поняла?…
То, что сказала Марина Ивановна, думала Ольга, правильно. Но трудно. Прошлое все время выскакивает: в звуках – они напоминают о старом, в запахах – они возвращают в другие времена, в мыслях, из которых невозможно выгнать того, кто…
Но… его больше нет… Их вторая жизнь с Юрой, взрослая, закончилась. Так, может, когда-то у нее получится оставить прошлое в прошлом?
11
Москва давно не заставляет замирать сердца тех, кто стремится к ней по земле или по воздуху. Никакого смущенного трепета перед ней не испытывает тот, кому хочется отведать ее прелестей. Все знают: плати – и получишь.
Андрей не сомневался, что Москва забыла о нем – слишком долго гулял на стороне. Не узнает его, а значит, увидит в нем мужчину нездешнего и при деньгах. Какой облик примет жаждущий платы от него – человека в форме с палочкой, человека в форме без палочки, в футболке за рулем, пацана с бритой головой?
Никто ничего не попросил, может, потому, что сам он был не с пышной шевелюрой, в футболке, имел при себе палочку, которая хлестко била током? Андрей подготовился к встрече с той, которую хотел взять. Но как бывает, если уверен в себе и готов – получишь без помех.
Он удивился – даже нищий в переходе не протянул ковшиком руку, когда он переходил под широким многополосным шоссе к генеральскому дому. Свою квартиру на Мосфильмовской он сдал давно приятелю Кириллу и не хотел беспокоить его во внеурочный час.